Вскоре их догнал Иван. Группа пошла вдоль берега Дона по направлению к дальним хуторам.
Валя быстро устала: сказывалось болезненное состояние. Впрочем, в отдыхе нуждалась не только Валя. Из всей группы только трое — Цыганков, Покровский и дядя Андрей — чувствовали себя бодро. Остальные еле шли. Измученные в лагерях люди с трудом держались на ногах. Огромным усилием заставляли они себя идти вперед. Цыганков поддерживал Валю, Покровский и машинист помогали наиболее слабым. Самое главное — надо было уйти под покровом ночи как можно дальше от Калача.
— Жаль, петь нельзя, — проговорил один из военнопленных, тот самый бывший часовой комбрига. — С песней легче идти.
— А ты пой про себя, Василий, — заметил другой.
— Это не то. Знаешь, как рота идет с песней? И усталость не чувствуется. Эх, где она теперь, моя рота? Только бы вырваться отсюда. Попомнят меня гады-фашисты.
— А вы как в плен попали? — поинтересовался дядя Андрей.
— Да как многие, без сознания. Живой я бы им не дался. Да, — спохватился вдруг Василий, — так это вы нас освободили?
— Не только мы. Еще двое в Калаче остались.
— Ну, молодцы!
Он замолчал, остановился, прислушался. Потом спокойно проговорил:
— Видно, не уйти нам.
— Почему?
— А послушайте.
Ветер донес едва различимый гул мотора. Этот гул нарастал, приближался, с каждой минутой становился отчетливее.
Вскоре замелькали огни машин, раздались первые выстрелы.
— Ложись! — скомандовал Василий. — Кто с оружием, ложись. А остальные уходите. Мы задержим гадов.
Тонко запели пули, оставляя за собой яркие светящиеся линии. В одиночные выстрелы, в короткие автоматные очереди ворвался треск пулеметов. Светящиеся линии тянулись с трех сторон. Похоже было, что фашисты окружают группу.
— Уходите! — повторил Василий. — Тебя как зовут? Иван? Уходи! Бери девушку и уходи! Вам еще надо жить. Понял? Давай оружие.
Иван хотел что-то сказать, но Василий с силой выхватил у него автомат. Пулеметные очереди в это время затрещали беспрерывно. Цыганков бросился к Вале. Ему хотелось скорее увести ее, спрятать от пуль где-нибудь в степной балке. Он подбежал к девушке и едва успел ее подхватить на руки: Валя упала.
— Надо уходить, Валя! Быстрее! — тормошил ее Цыганков. Она не отвечала.
— Валя! Ты меня слышишь? Валя!
Девушка тяжело, без движения лежала у него на руках. А по лицу ее из виска текла кровь.
— Валя! Что же ты? — растерянно кричал Цыганков.
Забыв об опасности, о приближающихся врагах, забыв обо всем, он встал во весь рост, он держал девушку на руках, словно все еще надеясь, что вот сейчас, через минуту-другую она очнется и ответит ему.
— Ложись! — сбил его с ног Василий. — Смерти захотел? Не время плакать, парень, — тихо проговорил он. — Вы с товарищем уходите, а мы отплатим фашистам.
— Никуда мы не уйдем.
— Идите, идите. Вы местные, еще пригодитесь. Многим еще понадобится ваша помощь. Незачем зазря погибать.
Он обнял Цыганкова, потом схватил автомат и выпустил первую очередь. Кто-то из пленных взял автомат у Егора.
— А как же Валя? — растерянно спросил Иван. — Похоронить бы надо.
— Уходи! Быстрее! — закричал Василий.
— Дядя Андрей, а вы? — спросил Иван.
— Я останусь. Не дело отсиживаться в комнате. Жив буду — увидимся, — отстреливаясь от врага и не глядя на Ивана, сказал дядя Андрей.
Под покровом ночи Цыганков и Покровский добрались до берега. В степи все еще шла перестрелка. Не придется, видно, больше свидеться ни с дядей Андреем, ни с Василием.
— Давай, Ваня, плыви. Я за тобой.
Иван тихо, без единого всплеска вошел в воду, поплыл.
Егора ранили у самой воды. Фашисты схватили его и привезли в Калач. Больше никого не удалось им поймать: кое-кто убежал, а многие погибли в степи. Наутро Егора привели в комендатуру.
— Кто еще был с тобой?
Егор молчал.
— Э, молодой человек, напрасно скрываешь. Советую все рассказать — и пойдешь домой. Так кто же?
— Никого. Я один.
— Один? Вот это здорово. И проволоку перерезал, и у ворот стрельбу открыл, и пленным оружие передал. Ну? Будешь говорить?
Егор молчал.
— Расшевелите его, — приказал комендант.
Егора отвели в камеру. Не успела закрыться дверь, как сильный удар в лицо свалил его. И тут же два здоровенных фашиста навалились на мальчишку и начали его избивать. Сначала Егор пытался увертываться от ударов, закрывая лицо руками. Стонал от страшной боли. Наконец потерял сознание.
Потом гитлеровцы лили на него воду ведрами, дожидаясь, пока он придет в себя и откроет глаза. Как только увидели, что парень шевелится, опять приступили к нему:
— Будешь говорить?
Егор молчал.
— Будешь?
Удар сапогом в лицо.
— Будешь?
Еще удар.
Били долго, без перерыва. Егор уже ничего не помнил, потерял счет времени… Но молчал.
— Позовите Баракова, — распорядился комендант.
— Вам знакома эта личность? — спросил он у полицейского.
— Еще бы. Это Егор Покровский.
— С кем он мог быть вместе?
— Да у них одна компания, еще довоенная — Цыганков, Кошелев и Шестеренко.
— Где они сейчас?
— Не могу знать.
— Разыщите и всех доставьте сюда. Ясно?
На тихую Вокзальную улочку стали наведываться полицейские.
— Где сын? — допрашивали они Александру Дмитриевну.
Женщина молчала. Стойко переносила оскорбления. Чувствовалась в ней сила, которая даже пугала врагов. Они уходили, злобно выкрикивая угрозы по адресу «этого партизана» и его «дружков».
За домом была установлена слежка.
На рассвете третьего дня после ареста Покровского Александра Дмитриевна услышала тихий стук в дверь. Накинув платок, она выбежала во двор, увидела сына и Шестеренко.
— Ванечка, сынок! Беги, родной, беги.
— Ладно, мама, сейчас. Как ты тут живешь?
— Уходи скорей! Тебя разыскивают полицаи.
Вдруг возле калитки раздались громкие голоса. Ребята шмыгнули в беседку. Трое полицейских ввалились во двор. Среди них был и Бараков.
— Ну, старая карга, — рявкнул он, — подавай своего партизана.
— А где я его возьму?
— Не знаешь? — злобно зарычал полицейский. — Придется тебе помочь. Пошли в беседку.
Ноги одеревенели, в глазах потемнело. Шатаясь и придерживаясь за стенку дома, мать медленно пошла к беседке, подгоняемая ударами полицейских. Не успели они дойти до угла дома, как навстречу вышел Иван.
— Не трогайте старую, — проговорил он.
— Ах ты, щенок, — замахнулся на него прикладом полицейский.
Трое здоровенных мужиков свалили ребят на землю и начали молотить тяжелыми сапогами. Мать кинулась к сыну, ее отшвырнули. Избитых, окровавленных, потащили Ивана и Михаила в здание, где находился староста хутора.
Чуть отдышавшись, мать побежала за сыном. Наверно, впервые склонилась перед врагами суровая женщина: не могло выдержать материнское сердце. Она умоляла пустить ее к сыну. Долго измывались над ней враги. Наконец, один из них отомкнул дверь каморки, где держали ребят.
— Ваня! Ванечка!
Она прижала к себе сына, дрожащими руками гладила его избитое, опухшее лицо. А он, как маленький, как в детстве, положил голову на ее плечо, закрыл глаза, стараясь забыть обо всем, что случилось в последние дни.
— За что они тебя, сыночек? — тихо спрашивала мать. — Они ошиблись, ты ведь ничего не сделал.
Иван поднял голову, осторожно вытер слезы, катившиеся по ее лицу.
— Сделал, мама, сделал. Только мало, очень мало!
— Я догадывалась, знала, — шептала мать. — Что теперь будет, Ваня?
— Не надо, мама, — мягко перебил ее Иван. — Не надо об этом. Ты лучше о себе подумай. Береги себя.
— У, изверги! — погрозила кулаком мать.
— Тише, мама, тише. А то они и тебя задержат.
Иван успокаивал мать. Он уговаривал ее уйти. Неровен час, запрут и старую. С трудом оторвалась мать от сына. Она вышла наружу и тяжело опустилась на землю.
— Мама, иди домой. Иди, — услышала она голос сына.
Ребята разговаривали шепотом: опасались, что их подслушивают.
— Будем отпираться во всем, — говорил Иван, еле шевеля разбитыми губами. — Доказательств у них никаких нет.
— А если Егорка проговорился?
Цыганков строго взглянул на Шестеренко, задавшего этот вопрос:
— Зачем ты? Что мы, не знаем Егора? Он все выдержит.
Замолчали, вспоминая товарища. Егор — скромный, тихий парень, самый незаметный в отряде. Но у него, друзья это знали, твердый характер. Этот не подведет.
Шестеренко дремал, иногда вздрагивая во сне. А Цыганков мысленно перебирал последние события. Отряд сделал немного. Но и это доставило врагу немало хлопот. Только бы вырваться на свободу! Уж тогда они будут действовать осторожнее, хитрее. И фашистам несдобровать.
