Что это значит?
Он снова листает учебник, выхватывая наугад фразы.
«Для синусоидального переменного тока эффективное значение его меньше амплитудного в корень кубический из двухраза…»
Сам черт ногу сломит.
Из-за двери доносится все тот же мотив:
Я-а зна-аю-у, друзья-я-а…
Но это немыслимо! Сколько можно разучивать одну музыкальную фразу? Теперь начался там какой-то спор.
Раньше ни шум, ни музыка, ни разговор за дверью не могли бы отвлечь его от работы. Напротив, ему приятно было ощущать жизнь семьи совсем рядом, этот шум был просто необходим, как певцу аккомпанемент, как машинисту грохот паровоза. Ведь этот грохот не только не мешает, а успокаивает, показывает, исправно ли работают механизмы. Сделайте паровоз бесшумным — и механик не сможет на нем ехать, он не будет слышать пульса жизни машины. Вот так же Виктору Степановичу надо было ощущать жизнь семьи за дверью своего кабинета.
Но сейчас все его раздражало. Он стал прислушиваться к спору. Оказывается, пришла младшая дочь, Тамара, и потребовала, чтобы Валерка освободил ей место.
Виктор Степанович представляет себе ее лицо: задорный носик, быстрые глазенки. Она решительно махнула рукой: «Марш отсюда!»— и метнулись в сторону косички.
Как странно получается! Валерик старше ее, он мальчишка, но всегда и во всем уступает ей. То ли он такой тихоня, то ли девочка очень боевая.
…Конечно, на электровозе чище и легче работать. Там все готовое. Не нужны ни пар, ни вода, ни уголь — сел и поехал. Машинисты приходят туда, как служащие в контору, при галстучках и с бутербродами, завернутыми в газетку. В зимние холода незачем открывать окна. Стекла обдуваются воздухом и не замерзают. Щетки очищают их, как в автомобиле. Но мало ли есть удобных и красивых машин! Надо же знать их, уметь на них ездить.
Виктор Степанович с раздражением смотрит на дверь. Он слышит голос жены. Аккорд обрывается…
Нет, все равно невозможно здесь сидеть.
Он поднимается, бессвязно объясняет Маше, что у него срочное дело, и уходит.
Механически направляется в депо, напевая застрявшее в голове:
Я знаю, друзья, что не жить мне без моря…
На двери дежурного по депо большой плакат. Сверху призыв: «Работать зимой так же, как летом!» Ниже надпись крупным шрифтом: «Как водить поезда в зимних условиях». А еще ниже буквами чуть ли не в ладонь величиной: «Опыт работы машиниста В. С. Дубравина».
Он смотрит на свой портрет, обрамленный текстом его доклада. Плакат напечатали в Москве. Сюда его приклеили давно. Виктор Степанович так привык к нему, что не только перестал обращать на него внимание, но просто больше не замечал. А сейчас этот лист бумаги резанул глаза.
Сняли бы хоть скорее, а то людям на смех. Теперь уже, наверное, печатают другие плакаты, в которых описывается лучший опыт электровозников.
И, как назло, глаза уставились в красное полотнище над воротами депо: «Паровозники! Будем работать, как лучший машинист В. С. Дубравин».
Это тоже теперь уберут…
— Привет, Виктор Степанович! — слышит он чей-то голос и ежится, будто его застали за нечестным делом.
— Привет! — поспешно отвечает он, оборачиваясь. Перед ним радостный, улыбающийся нарядчик.
— Дождались, Виктор Степанович! — говорит он, потирая руки и не замечая смущения Дубравина. — В белых перчаточках теперь поезда будем водить, Виктор Степанович! Идите скорее в брехаловку, там все собрались…
— Да… конечно… — силится улыбнуться Дубравин, с облегчением замечая, что нарядчик проходит мимо, не собираясь останавливаться.
Нет, в нарядную он не пойдет! Надо сначала самому разобраться во всем, что происходит.
Он идет в сторону вокзала.
На перроне людно. Только что пришел экспресс. Рядом стоит скорый «Ленинград — Хабаровск», прибывший немного раньше. Ярко горят станционные огни.
Сколько человеческих судеб! Сколько надежд, радости, горя везут люди в поездах!
Поток устремился в ресторан. А вот этот, в очках, смело пересекающий поток, ищет газетный киоск. Он купит все центральные газеты, если они остались, купит городскую, областную, районную, многотиражку и, если бы продавалась степная газета, купил бы и ее. Когда поезд тронется, он, усевшись поудобней и предвкушая удовольствие, будет читать о том, как живут далекие для него люди Барабинских степей. С таким же интересом будет смотреть газеты, добытые па других станциях, о жизни в Кулундинских степях, о прокатчиках Новосибирска, студентах Томска. Он берет от своего путешествия все, что может.
А вот выскочили трое в расстегнутых пижамах, с беспокойными, блуждающими глазами. Расталкивая людей, они тоже ищут киоск. Это преферансисты. Они проводят в поезде бессонные ночи, успели истрепать свои карты и ищут, где бы купить новую колоду.
Но самое интересное — наблюдать гуляющих. Молодой человек шагает размеренно, чинно, о чем-то сосредоточенно думая. Наверное, только что окончил институт и едет к месту работы. Он понимает, что инженер, прибывший из столицы с путевкой за подписью министра, должен иметь солидный вид…
Вот медленно прохаживаются пожилые люди: муж и жена. Они стараются не удаляться от своего вагона, идут молча. Возможно, ездили в отпуск или в Ленинград к сыну, а теперь возвращаются домой, полные впечатлений. Им не до разговоров. А вот эта парочка явно познакомилась только в вагоне. Они ходят от края и до края поезда. Оба очень молодые и очень стеснительные, держатся на почтительном расстоянии друг от друга. Интересно, о чем они говорят? Чем окончится их знакомство? Может быть, через несколько станций кто-то из них выйдет и больше никогда они не увидятся. А может быть… Кто знает, что может быть, как сложится их судьба!
Как сложится судьба! Нет, судьбу надо складывать, а не ждать, пока она сама сложится… Надо прежде всего решить: идет ли он на эту чистенькую, но чужую машину.
Работы по электрификации шли полным ходом. Две группы монтажников от Чулымской и Барабинска тянули линию навстречу друг другу. В поездах, которые водил Дубравин, все чаще попадались платформы с мачтами и проводом для новой линии. С каждой поездкой все длиннее становился путь, огражденный частоколом мачт, накрытый паутиной проводов. Эти провода мешали ему, будто загородили от него небо, будто весь путь загнали в туннель.
При очередной командировке в Москву на какой-то станции, как только к поезду прицепили электровоз, Виктор Степанович, спросив разрешения, поднялся в кабину. Он вошел и подумал: «Да, это, конечно, не будка, как на паровозе, а кабина, иначе ее не назовешь». Устланный линолеумом пол, стенки, как в вагонах метро, электропечь с регулируемым нагревом. Чисто, тепло, уютно. Перед механиком — щиток с кнопками и две рукоятки па контроллере. Это приборы управления, словно в трамвае. Правда, кое-что перешло сюда с паровоза: знакомый, родной кран машиниста для торможения, песочница, скоростемер… Паровозники называют его «доносчиком». Он показывает и одновременно записывает на лепту не только скорость движения, но и каждый шаг машиниста. По ленте видно, когда, как и где, в скольких метрах от светофора, или стрелки, или разъезда начал тормозить механик, какую степень торможения дал, как ехал на подъем и спускался с уклона, буксовала ли у него машина и сколько времени, где его действия были правильны, а где ошибочны. И если случится что-либо с поездом, только правду надо говорить, потому что «доносчик» все знает, все видел, все записал.
И автостоп здесь точно такой, как па паровозе. Если впереди покажется красный свет, где-то над головой возникнет удивительно противный звук, что-то среднее между скрипом ножа по тарелке и свистком футбольного судьи. Так будет продолжаться девять-двенадцать секунд. Если машинист никаких мер не примет, автостоп сам даст экстренное торможение и остановит поезд. Этот «нескромный» прибор вмешивается в действия механика не только при красном свете. Он начинает свою режущую слух «музыку» перед станциями, разъездами, всюду, где надо сократить скорость или призвать машиниста к бдительности.
Видно, не без задней мысли конструкторы дали ему такой противный голос: чем бы ни был занят машинист, он бросит все, только бы унять автостоп, только бы заставить его замолчать.
Дубравин обратил внимание на то, как чисто одет машинист, как легко и спокойно ведет состав. Странным казалось, что впереди кабины ничего нет. Даже у шофера перед глазами часть машины, а тут рельсы бегут прямо под ноги. Зато как хорошо видно все, что делается впереди, и справа, и слева.
Виктор Степанович задал несколько вопросов механику, и о чем бы ни зашла речь, получалось, что здесь во много раз лучше и легче, чем на паровозе,
По возвращении домой Дубравин увидел, что депо продолжает жить тревожной, настороженной жизнью. Ни один машинист не имел достаточного образования, чтобы начать изучение электровоза. Повсюду собирались паровозники, спорили, судили-рядили, как быть дальше. Бывший напарник Дубравина, прекрасный механик, так подвел итог одного из споров: «На мой век паровоза хватит. Пусть другие учатся». Эта фраза поползла по депо, звучала как призыв. Но многие механики сами побывали на электровозах, многие передавали то, что слышали от людей, и, когда началась запись на Омские краткосрочные курсы, десятки машинистов подали заявления.
