– Я готов. Но у меня одно условие: музыка должна быть серьезной!
Музыка в фильм не вошла. Яша затянул и опоздал со сроками. Пришлось накладывать другую. В частности, «Лили Марлен». Характеру Малофеева она подходила больше.
В Пскове Эдуард Васильич работал с командой, игравшей в КФК – третьем дивизионе. Вывел ее во Вторую лигу. И десятерых ребят из того состава сразу забрали в Высшую лигу. Цветкова – в «Зенит», Виноградова – в «Крылья».
Малофееву тогда было около шестидесяти. Он был не востребован и ругал Колоскова, считая его виновником своей опалы. Я недальновидно упомянул Бышовца. Незадолго до той поездки я брал большое интервью у мэтра в его квартире на Чистых прудах («Илюша, обрати внимание – мой сосед Олег Табаков»; «Интервью будем записывать под нашим семейным портретом»). Тогда Бышовец сказал, что тренер может работать только до шестидесяти. А потом – в учителя, наставники и эксперты.
Я не знал всей сложности их отношений. Что когда динамовское руководство в разгар сезона отправило Малофеева на «недельку» в санаторий «восстановиться от переутомления», он включил в санатории телевизор и увидел сюжет о только что возглавившем «Динамо» Бышовце. После этого Эдуард Васильич багровел при одном упоминании этой фамилии.
– Так это Бышовец в шестьдесят собирается заканчивать. Может, ему белков в организме не хватает. А я до девяноста лет будут тренировать, а жить буду до ста десяти. У нас в роду все были крепкие!
И Малофеев перекрестился с холма возле Псково-Печерской лавры на блестевшие купола.
В 1999-м темы валялись под ногами. Надо было только ездить, и я ездил. Охотно путешествовал по стране – в Ярославль, Набережные Челны, Саратов, Самару. Но ни один город мне не запал в душу так, как Псков.
Там я сдружился с Лешей Масловым, местным спортивным журналистом. Одинокий, худющий, в неизменном джинсовом костюме, с длинными волосами и бородкой, он стал моим спутником на все три дня командировки. Вместе с ним мы смотались в Пушкинские горы и Изборск на выделенной клубом для меня синей «шестерке». Было тепло, в салоне привычно пахло бензином, и этот запах теперь отчетливо ассоциируется у меня с Псковщиной.
Когда я уезжал в Москву, Леша подарил мне тоненькую книжку академического формата со своими миниатюрами. Я взял без особого интереса, вежливо поблагодарил, открыл, когда поезд тронулся… и провалился в нее.
У Леши был талант. Одну из миниатюр я помню наизусть:
Я… я… я… убью… убью ее.
Да! Я обязательно убью ее – она достойна смерти. Вернее, она не достойна ничего, кроме смерти…
Я… убью ее… за вранье. За вранье мне… за вранье самой себе!.. Хм… вот это вряд ли…
Я убью ее… за то, что она любит только жизнь… только себя в жизни…
Я убью ее… Хотя и не смогу прикоснуться к ней… Хотя я готов стать перед ней на колени и вымаливать прощение, сам не зная за что…
Но я убью ее!
Да, я убью ее…
Я убью ее…
Я убью ее…
Я… убью… ее…
Я…
Я… люблю… ее…
Я люблю ее.
Мы иногда созванивались. Потом он перестал отвечать на звонки.
Когда через год я снова приехал в Псков с другом в отпуск, встречавший нас экс-директор клуба, бывший каперанг, ходивший когда-то по северным морям на подводной лодке, отвез нас на Гороховое озеро. Достал из багажника упаковку пива, и мы уселись на лавочке у воды.
– Как дела у Леши Маслова? – спросил я.
– Спился. Умер месяц назад, – по-армейски лаконично ответил Виктор Петрович.
У Леши к сорока годам не была решена ни одна проблема. Даже творческая. Писал он вдохновенно и талантливо, но это было тогда мало кому нужно. Когда я через много лет открыл для себя Горчева, то у меня было странное чувство, что мы с ним давно знакомы. Его тексты напоминали мне масловские. Может быть, поэтому я не удивился, узнав, что Горчев тоже умер на Псковщине и примерно в том же возрасте…
А Малофеева я с тех пор видел только однажды – на Кубке Содружества. Его минская команда здорово играла, на трибунах было много известных лиц, пришедших специально посмотреть на его футбол.
Матч закончился, Эдуард Васильич шел к раздевалке и увидел нас с Бородюком, стоящих в футбольном отсеке. Засиял, подошел, мы расцеловались.
Рядом стояли еще два его бывших подопечных по «Динамо». Мялись, но поздоровались.
– Век бы вас, бл… й, не видеть, – сказал Малофеев и пошел в раздевалку бодрой походкой.
Ему было около шестидесяти пяти. И все проблемы у него, гениального советского тренера, были решены.
Кроме творческих.
Я пишу эти строки в электричке. Скоро семь. Поразительно, как с годами у человека развивается умение вставать засветло без особых проблем. Сегодня понедельник, и ровно через неделю мне предстоит мотаться в сторону Химок. Сборная садится на первый сбор в этом году. Нужно будет выезжать в шесть, и то не факт, что ты долетишь до отеля без пробок. На первый день сентябрьского сбора я ехал пять часов, выехав в шесть. На МКАДе перевернулась фура, и дорога встала.
Первый сбор при Капелло был в Раменском. И туда радиальными дорогами я доезжал ровно за час. Выезжая не в шесть, а в восемь. На поиск базы в Кратове уходило столько же времени. Каждый раз, когда я приезжаю туда, я улыбаюсь, вспоминая, как вез в помощь Андрюше Гордееву моего дорогого друга Сашу Вулыха.
– Нам тяжело, – говорил он на другом конце телефонного провода, – эмоций не осталось. Но ничего, справимся. Я им говорю: ребятки, дорогие мои, соберитесь, вы такие молодцы!
У Вудхауза в саге о лорде Эмсворте есть рассказ о девочке в саду. Она всем говорит «спасибо», добра и ласкова настолько, что даже Ницше пустил бы слезу умиления, встреться они в реальной жизни. Андрей Львович – визуализация той девочки. В футболе я встречал только еще одного человека, настолько открытого и фантастически приветливого при ярком таланте. Это врач сборной Эдуард Безуглов. Если Безуглов с Гордеевым окажутся рядом, их мимимишность должна зашкаливать.
«Сатурн» при Гордееве стартовал восхитительно. Могу путать цифры, но вроде была серия из семи побед и трех ничьих – и это после аутсайдерства с Ребером. Но чем дальше, тем натужнее шла серия. Гордеев волновался и спросил у меня совета.
Советовать что-то футбольное было бы нелепо. Я вспомнил, как раньше в команды приезжали артисты. Выступить перед игроками, дать им новых эмоций. Зритель, правда, должен быть подготовлен и настроен соответствующе. А то однажды Сан Саныч Севидов пригласил в Новогорск Вячеслава Малежика. Тот пел, потом замер. Показал на Васю Каратаева, который сидел в первом ряду. Сказал опустошенно, что не может петь, когда с таким лицом человек перед ним сидит. Каратаев возмутился:
– Че такое? Давай пой, если артист! А то заканчивай, и в баню пойдем.
Гордеев заинтересовался было моим предложением, но тут же осекся. Вспомнил, что с финансами дела плохи, денег на артистов не найти.
– Да какие деньги! – сказал я. – Те, кто любит футбол, и так приедут.
Я позвонил Саше Вулыху. Гению, который вместе с Орлушей и Степанцовым вновь сделал поэзию модной, а поэтические вечера – событиями. Саша болел за «Спартак», дружил с Черчесовым лет двадцать, а после моей свадьбы стал культовым персонажем для столь разных людей, как Непомнящий и Корнеев.
– Замечательно! – ответил Саша. – «Эльвиру Гуляеву» прочту, «Балладу о «Роллс-Ройсе», «О незадачливом киллере».
Мы приехали на базу накануне игры с нальчикским «Спартаком». Только что закончилась установка, у дверей боролся со ступеньками и костылями Вадик Евсеев. Нас ждали в конференц-зале. Тридцать человек в адидасовских костюмах на фоне офисных бледно-серых стен.
Гордеев увидел нас и разволновался. Сказал что-то общеукрепляющее:
– К нам приехали друзья… Близкие по духу… Поддержать… Поэт… Стихи всегда помогают… Пушкин, Лермонтов, Маяковский… Мы любим их с детства. Правда, Илья?
Я тоже заволновался. А потом увидел такие знакомые лица. Каряка, Парфенов, Лоськов, Нахушев. Это была если не родная, но такая близкая банда, что я успокоился. Просто старался не смотреть на Зелао. Кариока свое выражение лица точно перенял у него.
Сказал, какие они молодцы, как приятно за них теперь переживать. Затем, представив им Сашу, я опустился на свой стул.
Вулых волновался так же, как в ту ночь, когда его с шубой жены в руках забрали ночью в милицию. Он положил жену в роддом, денег на такси не было, и пришлось идти пешком через пол-Москвы. Вернее, ему нужно было идти через пол-Москвы, а прошел он метров двести от силы.
– Ну что, друзья, – бодрясь, начал он. – Я приехал к вам почитать свои стихи…
Зал смотрел недоумевающе, почти как Вася Каратаев на Малежика. И это Сашу взбодрило.
