Соединение Н сунуло руки в карманы и пошлепало домой.
В итальянском коммюнике говорилось:
«Рано утром в воскресенье британская эскадра под прикрытием густого тумана подошла к Генуе. Несмотря на немедленное противодействие береговых батарей, вражеские залпы вызвали тяжелые жертвы среди гражданского населения. 72 человека были убиты, 226 ранены. (Позднее количество убитых возросло до 144 человек.)
Во второй половине дня итальянские самолеты атаковали британскую эскадру. Один крейсер получил попадание в корму».
С ним был только один крейсер — «Шеффилд». Я часто бывал у него на борту, но ни разу мне не удалось пройти целых 2 мили по нему. А ведь квартердек должен был тянуться на 2 мили, чтобы получить это попадание!
IV
Трудно найти хоть какой-то аналог обстрела Генуи. Здесь требуется учесть множество самых различных факторов. Вероятно самую близкую аналогию я предложил на следующее утро после возвращения, когда встретился с адмиралом Сомервиллом на борту «Ринауна». Предположим, что немецкий флот вышел из Бордо.
Потом немцы проделали долгий путь через Бискайский залив, прошли мимо островов Силли, вошли в Ирландское море, в самое его сердце и обстреляли Ливерпуль. А после этого благополучно убрались назад. Расстояние примерно то же самое. Ширина проливов, через которые пришлось бы пройти флотам, тоже одинаковая. Плимут находится на таком же расстоянии от гипотетического курса немцев, на каком находился Неаполь по отношению к нам. Аэродромы тоже размещены одинаково. Южная Ирландия может изображать нейтральную Корсику, Северная Ирландия — Сардинию. Единственная разница заключается в минах, поставленных в Ирландском море.
То, что флот может сделать это и вернуться невредимым, было просто невероятно. Однако нам никто не мешал, береговые батареи показали себя совершенно беспомощными, Реджиа Аэронаутика вообще оказалась призраком.
Обстрел Генуи стал триумфом решительности, отваги и блестящей работы штаба. Еще до этого эпизод в Оране продемонстрировал решительный характер адмирала Сомервилла. Спартивенто доказал его отвагу. Обстрел Генуи подтвердил и то и другое. Эта операция стала примером блестящего взаимодействия линейных и легких сил, авиации и флота. По завершению похода адмирал Сомервилл выпустил лаконичный приказ:
«Я поздравляю всех с блестящей стрельбой в трудных условиях».
И мы наконец вернулись в Гибралтар. Сначала мы, как обычно, кружили по бухте, пытаясь обнаружить подводную угрозу. Когда мы шли зигзагом вдоль берега, то услышали приветственные крики. Там на бочке стоял старый крейсер типа «D». Мы подумали, что на нем играют «захождение», потому что увидели флагман, но оказалось, что он приветствует нас.
Когда подошла наша очередь входить в гавань, то, поравнявшись с молом, мы услышали звуки оркестра. На Северном моле собралась целая толпа в мундирах хаки, а когда мы подошли ближе, оркестр заиграл величественный гимн «Правь, Британия!» Когда мы повернули во внутренний бассейн, то увидели, что солдаты кидают в воздух фуражки.
Это был благородный жест, великолепно задуманный и прекрасно исполненный. Весь гарнизон Гибралтара собрался, чтобы показать, как армия уважает флот.
I
На следующий день мы опять вышли в море. Где-то в Атлантике снова возникла опасность. «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вышли на наши конвойные маршруты.
Погода была просто ужасной, и в полночь нас отослали обратно. «Ринаун», «Шеффилд» и «Арк Ройял» отправились дальше без сопровождения. Шторм усиливался, ослабевал, но в воскресенье превратился в настоящий ураган такой силы, какого мы еще не видели. Летающая лодка «Сандерленд», стоявшая на якорях в гавани, оборвала трос и вылетела на берег. Следом за ней на берег, но уже вместе с якорем, выбросило летающую лодку «Лондон». Баржи, рыбацкие боты, каботажные пароходики валялись на берегу по всей бухте до Ла-Линеа.
В понедельник ветер немного ослаб, и мы вместе с линкором «Малайя» и эсминцами «Джерси» и «Фоксхаунд» отправились на запад. Мы отсутствовали 3 дня, а когда вернулись в Гибралтар, там бушевал новый шторм. Но в промежутках между штормами погода была неплохой.
В течение всего февраля после набега на Геную мы работали сиделками при главных силах. Мы выводили в море тяжелые корабли, которые уходили прикрывать конвои, встречали их при возвращении, а в промежутках патрулировали, как всегда. Несколько раз во время патрулирования нам приходилось сражаться со штормами, налетающими с запада. Иногда выпадали приятные деньки — теплое солнышко, спокойное море. Тогда на мостике снова начинались уже забытые споры, а мы лениво ползали по своему квадрату, обсуждая любой замеченный предмет и любуясь кружащими в небе чайками. Мы оставались «счастливым кораблем».
Периодически возникали слухи, что нас вернут в Англию для ремонта — и связанных с ним отпусков. Но все слухи оказывались ложными.
В конце месяца, когда общая ситуация успокоилась, нас отправили патрулировать в новый район, который простирался от Танжера до Тарифы и почти до мыса Трафальгар.
В Средиземном море стоял туман. Шторма нагнали в западный бассейн холодную воду Северной Атлантики, которая нарушила спокойствие внутреннего моря. Туманы дошли до мыса Европа, иногда они выплескивались даже к Тарифе, но ни разу не помешали нашим патрулям. Мы мотались по предписанному треугольнику, благодаря судьбу, что мы не находимся на другой стороне пролива. Пусть там отдувается кто-нибудь другой.
Это патрулирование носило еще более декоративный характер, чем все предыдущие выходы. Итальянские подводные лодки использовали марокканские территориальные воды в нарушение всех международных законов. Официально доказано, что 2 раза они использовали эти воды для атак наших торговых судов. Подводные лодки, которые стояли в Танжере, прибыли туда, держась внутри территориальных вод, вышли из порта они также используя эту зону.
Мы строили различные теории относительно того, зачем штаб погнал нас в море, и пришли к выводу, это сделано для оправдания собственного существования.
Столько-то эсминцев находятся в море, за столько-то дней пройдено столько-то миль. Но эта теория родилась лишь после того, как мы стосковались по злачным местам больше обычного. После подобной прогулки особой тоски не возникало, но нам сильно не нравился туман. В пятницу утром мы получили приказ возвращаться в гавань. Но когда мы находились уже на подходах к Гибралтару, приказ был отменен. Вместо этого нам приказали пройти через пролив.
II
Прогноз погоды сухо сообщал: «Густой туман в Средиземном море». Мы прошли через пролив, оставив позади теплое солнце. Туман спускался с вершины Скалы в море подобно стене, но после Альмины слегка поредел, оставив на поверхности моря отдельные клочья.
Издали он выглядел твердым, как волнолом. Слой был не слишком толстым и над ним виднелось синее небо. Но когда мы подошли ближе, он превратился в шевелящуюся и извивающуюся массу. Отдельные клочья плавали рядом, похожие на айсберги. Внутрь туманного материка вели узкие фиорды.
Мы вошли в один такой «залив» между туманными берегами. А потом мы нырнули прямо в белую муть. Мы сразу и полностью ослепли. С самого начала мы не видели дальше собственного флагштока на форштевне. Туда были посланы наблюдатели, чтобы предупреждать о встречных кораблях, но это был бессмысленный жест.
Мы шли в тумане предписанное время, пока не прибыли в нашу зону патрулирования. Других способов определиться у нас не было. Мы видели эсминец, который сменяли, как раз в тот момент, когда нырнули в туман, а больше мы не видели ничего. Мы и не слышали ничего. Средиземное море было пустынным и тихим особой зловещей тишиной тумана.
Мы пробирались буквально на ощупь, что совсем не походило на обычные лихие кавалерийские рейды эсминцев. Мы ходили в своем квадрате взад и вперед, ничего не видя, ничего не слыша. Исчезли даже рыбацкие суденышки. Этот туман стоял несколько дней.
Никаких перемен не происходило, разве что временами туман слегка менял цвет. Он становился то темно-серым, то окрашивался в голубые тона. Иногда из чисто белого он внезапно превращался в угольно-черный.
Наблюдатели по-прежнему лязгали зубами, стоя на носу. Ветра не было. Мы двигались так медленно, что даже движение корабля не вызывало ветра. И все-таки они дрожали. Это был какой-то непонятный озноб, вызванный туманом.
Всю ночь мы шатались туда и сюда. На мостике было страшно одиноко. Мы знавали одиночество и раньше, когда оказывались одни в открытом океане, если адмирал выделял нас из состава эскадры. Но никакое одиночество не может сравниться с этим. Словно бы не существует ни моря, ни вообще всего мира. Мы даже не могли видеть воду — только влажную пелену тумана.
