Ознакомительная версия.
Допив воду и выслушав подошедших вслед за Ержаном Вареника и Губина, что колонна, которую они сопровождали, уже на месте, что люди все целы, что из потерь только разбитый пулеметом триплекс на 675-й, Зубов вместе с утолением жажды почувствовал неизъяснимую ребячливость, неудержимое озорство. Бросил фляжку вверх и, когда Ержан протянул за ней руку, подсек его одной ногой, другой двинул Губина так, что тот отлетел метра на три, а руками обхватил Вареника и, повалив, катался с ним по земле, сквозь хохот повторяя его украинский выговор: «Трыплекс зломалы, хадюки!» Столько было хозяйской жалости в Гришиной интонации. Никто бы о нем и не вспомнил, если бы были другие потери… Удержаться от смеха невозможно. У командирской машины разведчики устроили кучу-малу, заражаясь тем же молодым озорством, радостью живых здоровых людей, которых сегодня миновала участь, постигшая триплекс.
У потехи свой час. Какое-то кем-то отмеренное время можно кричать, хохотать, волтузить друг друга. И вдруг кончается оно, это божественное время озорства. Все, как по команде, вскакивают и смущенно отряхиваются.
– Ну вот и все! – обвел взглядом своих разведчиков офицер. – Собирайтесь обратно.
– Есть! – дружно ответили ротному солдаты, снова возвращаясь в уставную воинскую серьезность. Взводные Ержан, Губин и Вареник, проверив людей и оружие, по очереди доложили командиру о готовности.
– За мной в колонну марш! – скомандовал в ларингофоны Зубов, и машины с десантом на броне, лязгая гусеницами и поднимая хвосты густой афганской пыли, двинулись «домой», к Джелалабаду.
* * *
«Домой!» И хотя это не то заветное «Д о м о й!!!», которое живет где-то в сокровенном уголке души, все же обратный путь не сравним с путем т у д а. Эти два часа до Джелалабада в расслабленном душевном «кайфе», когда и духота не так давит, и пыль не так горчит, когда уже знаешь, что на пути не должно быть неожиданностей, броня крепка и горючего достаточно, – эти два часа превращаются действительно в путь домой.
Зубов раскрыл планшет и положил сверху чистый блокнотный лист. Писать в этой мчащейся, прыгающей коробке было невозможно, но уже стало привычкой думать о доме, о жене, о дочке перед листом бумаги.
В следующей «коробке» у Ержана мысли настраивались на волну многочисленной родни Сарбаевых. Вот спокойное, всегда немного ироничное лицо отца. И тут же вспышка, как красочный слайд – Карлыгаш! Вот милое заботливое лицо матери. И снова – Карлыгаш. После брата – Карлыгаш. После сестры – Карлыгаш. И наконец, одна она – Карлыгаш, Карлыгаш, Карлыгаш…
А еще дальше, в колонне второго взвода, в кромешной афганской пыли неслась машина с полусонным улыбающимся Гришей Вареником, который бережно лелеял за закрытыми веками трогательную картину «родной полоныни», где в предвечернюю пору очень петь хочется.
А там, в хвосте колонны, разомлев и взопрев в духоте «проклятой коробки», мечтал о глотке хвойного холодного воздуха далекого Тугулыма Вовка Губин. Не часто баловала его своим появлением Сонька Прокушева. Да и он не открывал перед ней просторы своей фантазии. А уж если она совала в его мысли свой веснушчатый нос, как сейчас, становилось жарко от пылающих рыжих глаз… Он даже шлемофон сбросил, забыв строгую инструкцию быть на постоянной радиосвязи.
Бежит, бежит дорога в Тугулым… То есть в Джелалабад. Все равно – «домой». Но что это? Вот же поворот к пункту дислокации, а колонна несется прямо…
Губин, натянув шлемофон, вызвал на связь Вареника.
– Ты спав, чи шо? – ответил Гриша. – Новый приказ не слухав?
– Прекратить болтовню в эфире, – пронесся по наушникам злой голос ротного. – Еще раз повторяю для глухих: идем к Кандибагу на помощь «зеленым». Это приказ «первого». Всем соблюдать радиомолчание.
Зубов повел колонну к знакомому сухому руслу, по которому они в прошлый раз скрытно зашли в тыл к душманам. Снова его бросили против Каир-Хана. Вот тебе и встреча, о которой они договорились молчаливыми кивками! «Как и почему столкнула меня судьба с этим стариком? – размышлял Зубов. – Какое предопределение в этой случайности? Почему я не могу его воспринимать, как всех, как любого врага? Как многих, которые были под моим прицелом? Как сегодняшние пулеметчики? Сколько их там разнесено моим ПТУРСом? Что за сила исходит от этого вождя, которая останавливает мою руку? Сковывает волю? И что за заколдованное место – аул Кандибаг? Расстрелянный, разбомбленный, сожженный, перепаханный снарядами – он живет и не сдается. Я мог бы его сломить тогда, но словно Провидение подтолкнуло: не делай этого».
Остановив колонну на дне сухого русла, Зубов поднялся на холм, с которого был виден и кишлак, и позиции «зеленых», пытавшихся войти в него с северной стороны, бессмысленно паля по несдавшимся дувалам. Тут же подъехал на БРДМ подполковник афганской армии, без обычного афганского приветствия заговорил тоном преподавателя по тактике:
– Итак, товарищ, ваша рота поставить задача – атаковать кишлак, овладеть первый рубеж оборона, захватить четыре дувала, затем удержать, пока наша батальона прочесать кишлак.
«Не заводись! Терпение!» – приказал себе Зубов, подавляя раздражение. И все-таки не выдержал:
– Знаем, как вы прочесываете – ни кур, ни одеял не останется после вас. – Его взбесила наглая «хитрость» подполковника: заплатить за взятие кишлака жизнями не своих солдат.
– Ваш задач – выполнять приказ! – продолжал поучать афганский офицер. – Разве такой интернационалист?
«Ах ты, сволочь, – сверлил глазами афганца Зубов, и ты еще будешь меня воспитывать, гнида барахольная! Топчешься тут с двумя батальонами, чтобы потом поживиться барахлом Каир-Хана. Еще и подмогу вызываешь, чтобы на спинах шурави ворваться в кишлак…»
– Ты будешь атаковать? – зло, без акцента спросил подполковник.
– Нет, не буду! – прокричал ему в лицо свой ответ Зубов, просчитывая все, что сейчас произойдет, пока афганский офицер влезет в БРДМ: минут через десять вызовет комбат. «Ты что вытворяешь? Я с тебя шкуру спущу, когда вернешься!»
– А я не вернусь, – уже не мысленно, а впрямь по рации отвечал комбату ротный в окружении напряженно молчавших сержантов.
– Как это ты не вернешься? – ревел голос комбата.
– А вот так. Никто не вернется. Все полягут.
– Что ты несешь? Доложи обстановку, – после секундной паузы спокойно спросил комбат. После доклада Зубова перешел на извиняющийся тон: – Мне тут по-другому докладывали. Давят, понимаешь… Должны поддержать… Интернациональный долг…
– Но ведь рота устала. Мы же только что из боя, – начал канючить Олег в надежде, что отменят приказ.
– Прекрати! – оборвал его комбат. – Ты должен принять бой. Помоги «зеленым». Сделай что-нибудь. Но сохрани людей! Понял? Тебе чем помочь: «вертушки» прислать или артиллерию для поддержки?
– Артиллерию, – подумав, сказал подавленно Зубов, а комбат обрадованно:
– Ну вот и молодец! Тебя поддержат «Гиацинты» из 306-й. Все, конец связи.
– Ну шо, товарищ старший лейтенант, пийдем на кишлак? – нетерпеливо спросил Вареник, как только Зубов скинул шлемофон. – Воны ж плотный огонь ведут. У лоб не пройти.
– Помолчи, Гриша, не дергай. И так тошно.
– Короче, сойди, любезный, с крышки гроба, не дави на душу! – перевел на свой язык Губин, на сей раз без обычной скоморошьей гримасы.
«Сделай что-нибудь и не потеряй людей!». Легко сказать! Как тут выкрутиться? И почему я должен бить Каир-Хана, которого я не хочу бить? И почему я должен помогать этому подполковнику, которому я не хочу помогать? И почему я должен сделать что-нибудь, если я не хочу этого делать?
– Ну ладно, я вам устрою «что-нибудь»! – решительно сверкнул глазами Зубов и начал отдавать команды сержантам.
* * *
Пока «зеленые» в лоб лупили по дувалам, Каир-Хан спокойно взирал с башни на их позиции. Он был уверен в своих командирах, поэтому даже рация молчала в течение всего боя. Любая попытка «зеленых» пресекалась умелым плотным огнем. Но вот он заметил: в сухое русло втянулась колонна бронированных машин шурави. Эти собаки позвали на помощь. Тревожно вглядываясь в восточные сопки, среди которых скрылась смертоносная железная змея, он с удивлением увидел выскочившую на вершину холма одинокую машину и вышедшего из нее человека с биноклем. Место открытое, цель прекрасная. Каир-Хан уже потянулся нажать кнопку рации, чтобы распорядиться «снять» этого растяпу, но что-то подтолкнуло под сердце. Вместо рации он снова прильнул к биноклю и разглядел бортовой номер. «Шестьсот семьдесят семь», – прошептал Каир-Хан, повторяя эту цифру как заклинание. Эта цифра уже однажды принесла спасение, когда оставалось только вспомнить Аллаха.
Не укрылся от вождя и характер разговора между шурави и афганцем. Так соратники не ведут себя: нервно, надменно, враждебно. «Кто ты, мой знакомец? – рассуждал Каир-Хан. – Обещал прийти для беседы, пришел для боя. Судя по всему, «зеленый» требовал, чтобы шурави атаковали наши дувалы, а знакомец не хочет рисковать солдатами. Значит, позовут на помощь вертолеты или артиллерию. Минут через десять все станет ясно». Только теперь Каир-Хан вступил в бой.
Ознакомительная версия.
