Приехавшие без труда распахнули запертый на хилый ключ въезд и уверенно, отбивая шаг сапогами по брусчатке, двинулись гуськом внутрь двора, прямиком ко входу в подвал.
Рослый молодой человек прикладом сбил жиденький замок и, подсвечивая себе мощным ручным фонарем, торопливо спустился по ступенькам.
Через минуту он выскочил обратно, разъяренный, как дикий кабан, слегка задетый пулей неумелого стрелка, и заорал, обращаясь неизвестно к кому:
— Где дворник дома? Где Пишта?
В ответ на это стали спешно закрываться распахнувшиеся было окна в соседнем доме.
— Где Пишта, я спрашиваю! — и дал автоматную очередь по окнам.
Посыпались, зазвенев, осколки разбитых стекол.
— Молчите? Ну и черт с вами!.. За мной, я знаю, Где он, — обратился человек к своим соратникам и двинулся к флигелю. — Эй, Пишта! — заколотил ногой по запертым дверям. — Выходи сейчас же, хуже будет! Ну!
Дверь приоткрылась.
— Вы ищете Пишту Кренчика? — робко осведомился чей-то голос.
— Где он, дьявол подери!
— Да они все уже месяца два как выехали из Будапешта.
— Уехали? Куда?
— Не знаю. Говорят, вроде в Словакию, к себе на родину.
— А ты кто?
— Новый дворник. Иожеф Ладик, с вашего позволения.
— А, дьявол! — и он опять дал волю обуревавшим его чувствам, пальнув по окнам флигеля из автомата. — К дьяволу, к дьяволу, все к дьяволу!.. Ну погодите же, вы у меня еще попляшете! Все! Все!.. Айда в штаб, ребята!
Группа так же гуськом, под водительством молодого человека, двинулась обратно к машине.
Короткое дзыканье стартера, и автомобиль, блеснув фарами, рванул в ночь.
Напуганные жители тряслись сутки, другие, третьи. Никто больше не приезжал. На улице Королевы Вильгельмины установилась тревожная тишина.
Нечеткие отзвуки боев звучали еще некоторое время далеко в стороне, на улице Юлеи, но и они вскоре умолкли...
Теперь, когда со времени октябрьских событий 1956 года прошло сорок лет, можно почти уверенно утверждать, что бывший молодой граф, которому должно подкатить под семьдесят, никогда больше не появится в особняке по улице Королевы Вильгельмины. Разумеется, вовсе не исключено, что кто-нибудь, молодой или старый, из какой-нибудь соседней с Венгрией страны или даже из-за океана возникнет с соответствующими документами в территориальном комитете Будапешта и предъявит наследственные претензии на владение графов Зай. Будет разбирательство, и вполне возможно, что по нынешним законам особняк перейдет к новому хозяину.
Но только я почему-то уверен, что их бывшее сиятельство молодой, а теперь уже семидесятилетний граф этим новым владельцем роскошного здания на улице Королевы Вильгельмины уж никак не будет. Сколько всяких проходимцев, авантюристов, уголовников, фашистов и прочей нечисти было уничтожено в жарких уличных боях конца 1956 года. Так неужели же именно его пощадила судьба! Ну а если, вопреки всякой логике жизни, он бы все-таки уцелел, то уж наверняка дал на какой-нибудь пакостный манер скандально и шумно знать о себе.
Но нет — все тихо. Друзья из Будапешта, с которыми я переписываюсь, сообщают мне, что никто из Заев пока на горизонте не возникал.
Пока...
Провожающих на Восточном вокзале Вены собралось много. Мужчины помогли затащить в купе наш багаж. Огромные фибровые чемоданы, перепоясанные новенькими скрипящими ремнями, свертки с одеялами, простынями и прочими постельными принадлежностями, куча узлов разных калибров и, главное, тяжеленный старинный кованый сундучок, подарок одной из наших квартирных хозяек — в него Зоя сложила, тщательно упаковав, всю нашу посуду.
Некоторые отъезжающие в чинах хлопотали у двух багажных вагонов, прикрепленных к хвосту пассажирского состава. У нас, слава богу, этих забот не было — ничего из мебели решили не брать. У Зои в Москве маленькая комнатушка с двумя кроватями и столом — больше не впихнешь. К тому же новое назначение я должен был получить в министерстве обороны. А куда пошлют, еще неизвестно. Не исключено, что за тысячи километров от Москвы. Так что же, тащить за собой еще и громоздкие деревяшки?
Специальный состав был укомплектован местными вагонами — наши заметно шире, у них другая колея. Отъезжающие офицерские семьи получали в свое распоряжение двухместные купе. Нас это вполне устраивало, Я на одной нижней полке, Зоя с четырехлетним карапузом — на другой. Непривычные для нас узкие верхние полки из никелированных трубок, обтянутые плетеной веревочной сеткой, предназначались только для нетяжелой ручной клади. Более многочисленные офицерские семьи умудрялись пристраивать туда своих малолетних отпрысков, затягивая их на ночь для верности ремнями. Восторгам ребятни не было конца. Они, особенно мальчишки, напропалую бесились на своих «кроватях», изображая Тарзана, так что ремни оказались очень кстати — хоть какая-то страховка.
Наш Толян, насмотревшись на восторги сверстников, тоже запросился наверх:
— Нах обен! Нах обен!
— Скажи по-русски! — потребовала мать.
— Верх! Верх!..
Бедный парнишка! Из-за наших с Зоей частых перемещений то из Будапешта в Вену, то из Вены опять в Будапешт, а месяца через два-три обратно он вынужденно стал полиглотом. Никак не мог сообразить, бедолага, с кем и на каком языке разговаривать, и поэтому шпарил сразу на трех. Скитались мы, особенно в Будапеште, по комнатам, предоставленным комендатурой в частных квартирах, военной столовой не пользовались, а офицерского сухого пайка вкупе с моей скудной зарплатой в местной валюте едва хватало на одно только пропитание. Вот и пришлось Зое устраиваться на работу в совместное советско-австрийское предприятие «Цистерсдорф», в советско-венгерское «Боксито-алюминий», в другие организации подобного же рода. Я был занят по службе с утра до ночи, Зоя трещала в машинописном бюро даже по выходным. А Толя весь день проводил с домработницами — венгерками или австрийками, в зависимости от страны, куда меня в данный исторический момент бросали на прорыв. Домработницы не говорили по-русски, и Толя тоже. Начинал-то он рядом с мамой, первые его слова были, естественно, русские, а потом вдруг парнишка окунулся в совсем другие языковые стихии. Сначала Пирошка обучала его премудростям нелегкой венгерской речи, и он стал нас с Зоей одаривать, просыпаясь, вместо «С добрым утром» тяжеловесным «Ио регелт киванок». Ведь мы видели его только по утрам. Поздно вечером, когда подходило время нашего с Зоей совместного ужина, Толя уже досматривал третий сон.
Но вот Пирошку сменила венская сладкоежка Рози, не выговаривавшая, как и большинство австрийцев, мягкое русское «л». Сынуля сразу же стал называть себя не как до сих пор — Толя, а вычурно, на местный иностранный манер: Тола. «Тола кушайт», «Тола бай-бай»...
Встревожившись, мы сменили Рози на фрау Пшебильски. Она утверждала, что, как прирожденная полячка, шляхтичка из Лемберга, вполне сможет говорить с ребенком по-русски и даже довольно прилично произнесла в доказательство несколько русских фраз: «Благодарю, высокорожденный господин», «Как пожелаете, многоуважаемая мадам».
Мы обрадовались и приняли ее с ходу. Но через два-три дня выяснилось, что познания фрау Пшебильски в русском и ограничивались только несколькими такими чисто служебными фразами. Дальше — больше. К нашему ужасу, она оказалась любительницей горячительных напитков. Днем водит Толю не столько по венскому городскому парку, где им положено гулять до обеда, а все больше по окрестным трактирам, где «Толу» быстро узнали и зауважали как сами трактирщики, так и завсегдатаи их заведений. Фрау Пшебильски, не торопясь, впитывала рюмочку ликера или кружку с пивом, а наш полиглот, указывая пальчиком на столики, на двери, окна, вешалку и другие предметы, четко выговаривал их названия на русском, венгерском и немецком языках, потешая пьющую и жующую публику, зарабатывал аплодисменты, а иногда и карамельку. А фрау Пшебильски, завершив чарочку, принималась сама демонстрировать способности своего питомца:
— Тола, вас ист дас?
— Бутилка, ювег, флаше, — незамедлительно следовала тяжеловесная триада.
— Унд вас ист дорт?
— Водка, палинка, шнапс...
Аплодисменты — и дрессировщица гордо раскланивалась с веселящейся публикой.
По чистой случайности зрителем одного из таких представлений стал наш сосед по дому, интеллигентный порядочный австриец. От него стало известно и нам.
Мы с Зоей растерялись, не зная, что предпринять. Ясно было, что ни с какими иностранными домработницами ребенка больше оставлять нельзя, с ним должна сидеть мать.
А кто же тогда будет кормить и одевать семью?
Слава богу, за нас этот сложный вопрос решило командование. Поскольку моя миссия по работе с венгерскими молодежными организациями благополучно завершилась созданием единого Союза трудовой молодежи Венгрии, а с гораздо более малочисленной организацией «Свободная австрийская молодежь» начинал работать другой офицер, меня, старожила австро-венгерских мест, решено было отправить из Центральной группы войск в распоряжение Москвы.
