Ресторатор с нескрываемой гордостью продолжает перечислять все новые виды иноземного алкоголя, обнаруживая недюжинную эрудицию и профессиональную фамильярность. Вскоре он начинает подкреплять свою энциклопедическую осведомленность предметным показом заокеанских изделий в их оригинальном розливе, фирменной посуде с многокрасочными этикетками, наклейками, печатями, медалями, гербами, коронами…
Продемонстрировав авангардный эшелон горячащих жидкостей, ресторатор переходит ко второй шеренге – менее грозной продукции, акцентируя на итальянских аперитивах – чинсано, карпано, кампари…
И каждую посудину он осторожно берет сперва одной рукой, а затем бережно, порой с какой-то интимностью прикасается другой, как бы в соответствии с содержимым и выразительностью форм сосуда. Когда в его руках оказалась пузыреобразная посудина с французским коньяком марки «Наполеон», ресторатор мгновенно преобразился: он, казалось, принял позу «смирно» и был готов отдать воинскую честь прославленному полководцу, как это повелевается самурайским кодексом. И от полного проявления верноподданнической доблести его удержало лишь то, что руки у него оказались парализованы бесценным сосудом.
– Среди лучших разновидностей виски, – произносит он почти доверительно, – корона первенства, сэр, бескомпромиссно принадлежит «Ройял скач» – Джордж Балантайн, Джони Уокер (блэклебл – черная этикетка), «Импириэл виски» и, конечно, шотландскому продукту «Олд смаглер»… Уже сами названия – «Императорское виски» или «Старый контрабандист», – шепчет мне на ухо японец, – внушают какую-то трепетную почтительность…
И ресторатор снимает с полки необычную склянку, как бы примятую при нелегальном провозе, из бугристого стекла с матовой, заиндевелой поверхностью.
– Это уникальный напиток, непостижимая вершина подлинно европейской цивилизации…
– Но ведь и японские виски, особенно «Сантори», кажется, славятся теперь…
– Помилуйте, сэр, но это несопоставимо… то гениальность, а это – домодельное островное пойло, японская фальсификация… – не без внутреннего возмущения извергнул собеседник.
Рассуждения ресторатора, его манеры и жесты все более убеждают меня в том, что в нем национальное изящество соседствует с резкостью и развязностью янки. Это – типичный продукт внешней культуры: высшей мерой джентльменства он, конечно, считает остро отутюженные брюки и всегда сверкающую обувь. У него психология лавочника с кругозором курицы. Он занят спиртными авантюрами, гастрономией и чтением американских комиксов. Учтивая игра в гольф и покер является нерасторжимой частью его алкогольного бизнеса. Словом, здесь в наличии все ингредиенты для коммерческого успеха.
Когда заговорили о напитке «универсального назначения», пригодном для каждого случая, выбор пал на классическую шерри (вишневая настойка).
– Не составите ли компанию?
– Благодарю вас, сэр, но мне надо несколько экономнее пользоваться алкоголем, особенно с утра…
«Доверчивая общительность» токийского ресторатора вознаграждает меня вскоре посвящением в таинства пополнения винного подвала «Амбассадора». Проливается свет и на те секреты, которые позволяют владыке бара вести себя так, будто он обладает бутылкой эликсира независимости.
– Япония – нация торгующая: мы все покупаем, все продаем… Экспорт, конечно, это прекрасно, но он, как одностороннее движение, ведет к застойности или истощению ресурсов. Во всем необходима циркуляция, как в живом организме кровообращение. Япония, видите ли, никак не может без импорта… материального и духовного, во всех областях. Импортные напитки – это как бы концентрированное выражение западной культуры – индустриальной и интеллектуальной…
– Но в Японии, кажется, существуют строгие импортные правила, таможенный барьер…
– Разумеется, как во всякой другой стране. Делать все надо, конечно, осмотрительно, с соблюдением… Мы во всем опираемся на самих стражей законности… Наша в высокой степени добропорядочная клиентура, поверьте, в первую очередь озабочена общегосударственными соображениями… интересами внешней торговли, дипломатии…
И ресторатор «совершенно конфиденциально» дает мне понять, что сейчас во внутренних помещениях «Амбассадора» в более интимной атмосфере, во встрече Нового года участвуют деловые люди с положением… хай сосайти!
– Особенно гостеприимно двери «Амбассадора» открыты для иностранных гостей. Зарубежные бизнесмены, путешественники, дипломаты – наши желанные клиенты. И теперь их немало в наших залах, – вновь осеняет меня ресторатор улыбкой своего оскала. «Кто улыбаться не умеет, пусть торговли не начинает», – гласит японская мудрость.
И я вижу группу загулявших янки, «тихих американцев», которые стоят в превосходственной позе иноземцев, явно чванящихся иностранной речью, своим неумением произнести хотя бы слово по-японски и заметно смущенных уважением, которое им оказывается по «неведомой причине». Прожорливые, тупые, самовлюбленные.
И за идеализацией ресторатором импортированной алкогольной цивилизации, за восхищением заморским просвещенным гением, распространяющим благоденствие и фимиам культуры, возвышается черная тень наживы на спекуляции контрабандным джином, ослепленность блеском доллара, ровесником преступления – золотом: «Деньги, как будды, сияют». В глазах его, выражающих низкое, раболепное, жалкое торгашество, одна мысль – что подаст ему богатый господин, американская клиентура в «Амбассадоре»? Что перепадет протянувшему руку? И кутящие здесь политиканы и дельцы, как ресторатор, с такой же протянутой рукой рассчитывают на подачку. Это те, кто так подобострастно чистят ботинки иностранному капиталу. Все сводится к небольшому. Они лишь тревожатся о том, что останется им, чем пополнятся их кошельки да сейфы, и готовы изо дня в день постыдно поступаться национальными интересами, ползать на коленях перед чужестранцами с бычьими шеями. «Золото есть превосходнейшая вещь, из золота можно делать власть, а с помощью власти, у кого она есть, можно сделать все, чего желаешь на свете». Как говорят японцы: «За деньги и черта можно заставить служить».
Я благодарю собеседника за внимание, и он тотчас расплывается в улыбке почтительного гостеприимства и исчезает в табачном тумане, из которого появился. Рассчитываясь с бартэндэром, я вежливо отзываюсь о рестораторе, его безупречном американском акценте, элегантности…
– И негодяи часто имеют хорошую осанку, – не без чувства процедил японец с тонкими музыкальными пальцами и огромным рубиновым перстнем на мизинце, привычным жестом выразительно смахнув мокрое пятно на малиновой стойке. – С низшими деспотичен, перед высшими по земле стелется, как циновка. Такие, как говорится, и у начальства пылинки с бороды сдувают.
– Омэдэто, с наступившим Новым годом! – поздравляю я бартэндэра вместо прощальной фразы.
– Омэдэто годзаймас, – отвечает он с подчеркнутой вежливостью и делает традиционный поклон.
…Когда утихли звуки африканского квинтета, вместо монументального негра на эстраде возникла женская фигура. Мертвенный блик неонового прожектора освещает весь ее невеликий рост. Экзотический наряд актрисы мгновенно отзывается мириадами пламенеющих огней его стеклянных блесток. Под густым слоем грима и краски едва узнается лицо молодой японки. Она, кажется, сделала все, чтобы беспощадно расправиться со всеми признаками ее национального своеобразия в угоду подобия заокеанским звездам. Репертуару певицы чужды, разумеется, японские песни. Все исполняется ею на чужом языке. Эстетические вкусы изысканной клиентуры «Амбассадора» требуют оригинального английского звучания. Эта жанровая певица старательно подражает тем исполнительницам модных голливудских «твистов», «медисонов», чикагских «хитов», которые из-за отсутствия у них всяких признаков голоса поют в основном бедрами, закатыванием глаз с фальшивыми, наставными ресницами. Певица подкрепляла мелодию, будто не доверяя ее выразительности, странной работой всего тела, вращая корпусом, вибрируя конечностями.
Не успели еще отгреметь рукоплескания и нетрезвые, сиплые выкрики восторга, вызванные заключительными судорожными движениями певицы, как раздались исполненные динамизма звуки латиноамериканского танца «пачанга». И в сизом удушающем смраде вновь началось неверное, пьяное движение танцующих силуэтов.
Над городом неуемно свирепствует ненастье. После удушливого микроклимата «Амбассадора» мне кажется, что грозовые раскаты с особой яростью сотрясают Токио. Еще злее стал ветер на рассвете. И мне чудится, что «темные начала» истошно гнусавят, завывают от ужаса…
Над черепичными крышами домов – шквал брызг, как на гребне океанского вала. Улицы заливают мутные потоки. Медленно плывут по реке токийские такси, и свет их фар едва пробивается сквозь молочную пелену дождя. Виднеются одинокие тени полицейских…
