Мы с Зоей растерялись, не зная, что предпринять. Ясно было, что ни с какими иностранными домработницами ребенка больше оставлять нельзя, с ним должна сидеть мать.
А кто же тогда будет кормить и одевать семью?
Слава богу, за нас этот сложный вопрос решило командование. Поскольку моя миссия по работе с венгерскими молодежными организациями благополучно завершилась созданием единого Союза трудовой молодежи Венгрии, а с гораздо более малочисленной организацией «Свободная австрийская молодежь» начинал работать другой офицер, меня, старожила австро-венгерских мест, решено было отправить из Центральной группы войск в распоряжение Москвы.
И вот мы на вокзале в окружении друзей ждем отправления специального военного состава из Вены через Будапешт к советской границе. Там, в Чопе, переберемся в другой, советский пассажирский поезд, и через сутки будем в Москве.
Самые томительные минуты перед отправлением поезда. Все уже сказано. Все добрые пожелания прозвучали. Уже и Толя, стоя среди дядей и тетей в своей новой шубке, выдал по требованию публики значительную часть своего репертуара на трех языках. Ему надоело, и он уже нетерпеливо тянет маму за полу ко входу в вагон:
— Пойдем! Менюнк! Геен вир!
— Сейчас, сейчас! Вот дядя-железнодорожник свистнет в свой свисток и тогда...
— Что? Тешшик? Вас?
А железнодорожник все тянет и тянет.
Ну вот наконец длинный прерывистый свист. Мы быстренько забираемся в тамбур. Поезд идет, медленно набирая скорость. Провожающие, тоже истомившиеся в ожидании, с повеселевшими сразу лицами машут нам вслед.
Все! Прощай, Вена! Прощай, заграница!
Идем в свое купе и начинаем устраиваться. Сундучок с посудой, тяжелые чемоданы, узлы, конечно, посередине. Свертки с постельными принадлежностями — на полки.
— А где же Толя? — встревоженно озирается Зоя.
— Где, где? Отправился по вагону знакомиться. «Как ваше имя? А невет, тешшик? Ир наме, битте?»... Вот его шубка на вешалке. На вокзале, значит, не остался.
И все-таки, слегка обеспокоенный, я выхожу в коридор.
Да вот он, наш малыш, рядом, в соседнем купе.
— Стол! Астал! Тиш! — доносится оттуда полиглотский залп сына.
— Можно? — спрашиваю.
— Пожалуйста, пожалуйста!
Захожу в купе. Хо! Знакомый! Полковник Журавлев из архивного отдела. Крупный знаток истории, профессор, преподавал до войны в Московском архивном институте. А из армии после победы его не демобилизовали. Посадили на австрийские архивы искать исторические документы, имеющие отношение к России периода наполеоновских войн и революции 1848 года.
— Ваш? — смеется, пожимая мне руку. — Представьте себе, обучает меня премудростям иностранной речи. Ну кто бы мог подумать: «стол» по-венгерски — «астал»!
— Толя, пойдем, не надоедай дяде.
— Что вы, что вы, наоборот, мне с ним весело. Видите, я один в купе. Может быть, в Будапеште кого-нибудь подсадят... А вы в отпуск?
— Нет, совсем.
Мы разговорились. Полковник Журавлев едет в Москву по личному делу. А если уж точно — на свадьбу дочери.
— Что вы говорите! Поздравляю, поздравляю! А когда свадьба?
— Послезавтра.
— Как раз успеете.
— Дай-то бог!
А Толя продолжает урок:
— Скам... Скамей...
— Скамейка, — подсказываю я. С длинными русскими словами у него еще не вполне получается.
— Да... Скам...ейка... Пад... Банк...
— Молодец!.. А вам бы следовало поддержать эти его наклонности. Не давайте ему забывать языки. У парнишки явные способности. Нужно его развивать в этом направлении. Самый благоприятный возраст. Легко воспринимает и долго помнит...
Я пригласил Журавлева к нам в купе. Познакомил с Зоей. Тут выяснилось, что они уже знакомы. Какое-то время Зоя работала в Вене в хозяйстве полковника Дубровицкого, а Журавлев официально находился у него в подчинении, состоя в должности референта по вопросам истории.
Зоя приготовила на скорую руку поздний ужин — Толе уже давно полагалось спать. Журавлев, хоть и отнекивался, все же посидел с нами, выпил глоток-другой сладкого токайского.
Поговорили о службе, о том, как надоело все в Вене.
— Нет, вернусь после свадьбы обратно, стану писать рапорт за рапортом, чтобы демобилизовали. Слава богу, сейчас не довоенная пора. Молодых ребят, хорошо знающих языки и архивное дело, предостаточно. Хватит мучить нас, стариков. Мне вот надо готовиться няньчить внуков. Дочь у меня одна, и я у нее один...
— Спать! Алудни! Шлафен! — запросился Толя. Он уже давно потирал глаза кулачками.
Зоя уложила сынулю на полку, подстелив матрасик, накрыла его привычным синим одеяльцем, и уморившийся за долгий день парнишка тут же заснул.
Признаться, и я был не прочь последовать его примеру. Но Журавлеву не хотелось уходить в свою камеру-одиночку. Он стал рассказывать о своих исторических изысканиях, и это неожиданно оказалось для меня настолько интересным, что сонная одурь сразу слетела. Зоя — особая любительница тайн истории — тоже слушала полковника во все уши.
Какое же, оказывается, неверное представление было у меня об архивистах — скучные, серые, осыпанные пылью веков унылые личности, копающиеся в никому не нужных полуистлевших бумажонках. А на деле они из тех немногих людей в мире, которые чутко улавливают едва ощутимое биение давным-давно угасшего пульса прошедших времен и имеют возможность нащупывать истинные пружины событий, потрясавших некогда мир.
— Разве не увлекательнейшая задача проследить по документам, личным письмам, прошениям, запискам, доносам и прочим архивным материалам, как после Великой французской революции к власти шаг за шагом продвигался ее антипод — тиран Наполеон Бонапарт? — Журавлев раскраснелся, обычно тихий голос его окреп, руки энергично жестикулировали. Так и ощущалось, что он находится в своей родной стихии. — Или другая французская революция — сорок восьмого года. И опять сходная картина: республика терпит крушение и воцаряется другой Наполеон Бонапарт — Луи. Почему? В чем причина? Ответ в старых пожелтевших бумагах. Или такой вот вопрос: наш Великий Октябрь и та же Французская революция, — Журавлев почему-то понизил голос. — Казалось бы, разные страны, разные эпохи, разные политические направления. А думаете, здесь нет причинной связи, просчетов, неудач, почти одинаковых неуря... Ой, да что это я? — спохватился полковник, обрубив себя на полуслове. — Смотрите, огни Будапешта. Надо же так заболтаться! Ну, спокойной вам ночи. Успеем завтра наговориться.
Объезжаем гористую часть города — Буду. Перед въездом на мост через Дунай поезд замедляет ход.
— Пойду посмотрю, кого мне судьба подкинет в венгерской столице.
И Журавлев пошел к себе в «одиночку». А когда минут через тридцать выехали из Будапешта, тихонечко постучал в дверь нашего купе:
— Не спите еще, старший лейтенант?.. Представьте себе, ко мне никого не вселили! Так и еду один. Может, переберетесь ко мне на свободное место? А то Зое, наверное, не очень удобно на одной полке с малышом.
— Спасибо, нам и здесь места вполне хватает. Хоть едем из буржуйских краев, но особенно не разжирели на офицерском пайке.
Журавлев рассмеялся:
— На меня намек? Так я же вечный кабинетный сиделец, нет никакой возможности лишний вес сбросить... Ну, в таком случае еще раз — доброй ночи...
Поезд шел медленно, колеса перестукивались лениво, словно нехотя.
Зоя давно заснула рядом с сынишкой. А ко мне сон все не шел. Ворочался с боку на бок, подбивал подушку, садился, свесив ноги с полки, укладывался снова. А сна нет и нет. Мысли о будущем шли непрерывной вереницей. Куда направят служить? И как быть с семьей? Сразу брать с собой? Или уже устроиться на новом месте, а потом вызвать из Москвы?
Наконец не выдержал, встал, вышел в едва освещенный холодный коридор.
Дверь в соседнее купе наполовину открыта, горит настольная лампа под оранжевым абажуром. Видно, полковнику тоже не спится. Тяжело вздыхает, бормочет что-то. Шелестит бумажками. Его-то что тревожит?
Постоял у окна, продрог. Нет уж, лучше мучиться без сна на жесткой полке. Вернулся в купе. Лег... и моментально заснул.
Разбудила меня заверещавшая дверь. Зоя проскользнула в купе:
— Не спишь?
— Да вот только проснулся. Вроде какая-то женщина пыталась забраться к нам в берлогу. Она не среагировала на шутку.
— А знаешь, полковник Журавлев тоже не спит. Вот ходит и ходит взад-вперед по коридору. Потеет, то и дело вытирает лоб. А там холодина. Да и странный какой-то, бормочет что-то себе под нос. На меня даже не взглянул. Уж не заболел ли? — и скользнула под одеяло. — Ой, Толя такой теплый!
— Осторожно, разбудишь его.
— Попробуй разбуди, как же! — и рассмеялась. — Нарочно не поднимешь. Утром еще с ним намучаешься... А скоро граница?
