Ознакомительная версия.
Была еще одна важная причина, заставлявшая берлинских и венских политиков непримиримо бороться с влиянием великого князя на царский Двор. Николай Николаевич не допускал даже мысли о заключении какого-либо сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией и решительно отклонял всякие попытки следовать этому курсу. Кронпринц Германии летом 1915 года по этому поводу высказался прямо и откровенно: «Главное затруднение заключалось в том, что великий князь Николай Николаевич находится еще у власти»[295]. Весь этот год дипломаты Берлина и Вены искали пути к сепаратному миру с Россией и на этом поприще велись не менее ожесточенные схватки, чем на полях сражений. Графиня Васильчикова была лишь одной из связных императоров трех дворов – германского, австрийского и русского, искавших путь к сепаратному миру с Россией. Свои услуги враждующим сторонам для заключения мира предлагали и королевские дворы Европы, потому что война приносила бедствие всем европейским странам, даже нейтральным. 16 февраля 1916 г. шведский король предложил свои посреднические услуги стать миротворцем в конфликте воюющих стран, а датский король Христиан X, родной брат вдовствующей императрицы Марии Федоровны, побывал в Берлине и Петербурге[296], ратуя за эти же предложения. С такими же предложениями выступал и представитель правящей Гогенцоллерновской династии Германии герцог Эрнест-Людвиг, брат императрицы Александры Федоровны, в письме сестре предлагавший «начать строить мост для переговоров»[297].
Эти закулисные переговоры стали известны французскому и британскому правительствам, и чтобы удержать Россию в составе Антанты, 12 марта 1915 г. Лондон уведомил царское правительство, что Великобритания согласилась «предоставить России контроль (над проливами), которого она так жаждала»[298].Франция такое согласие дала через два месяца.
Помимо этого, заключению сепаратного мира препятствовал страх царя вызвать этим непопулярным шагом волнения в стране и возмущение армии, за которым могла последовать революция. Всем были еще памятны крупные волнения в городах империи и в армии на Дальнем Востоке после заключения мира с Японией. Но тогда все эти события происходили далеко от столицы, а сейчас они могли разразиться рядом, и подвергать себя такому риску никто не хотел. К тому же, в окружении царя знали ненависть великого князя Николая Николаевича к немцам, и никто не решался заговаривать с ним о возможности заключения сепаратного мира с Германией.
В начале августа Николай II, под воздействием своего окружения и советов императрицы и Распутина, принял решение лично возглавить Ставку и сообщил об этом военному министру Поливанову. На заседании правительства 6 августа сообщение об этом военный министр предварил словами: «Как ни ужасно то, что происходит на фронте, есть еще одно гораздо более страшное событие, которое угрожает России – это решение императора взять на себя верховное командование».[299] Большинство членов правительства было потрясено услышанной новостью, которое, как они полагали, вело страну к военным неудачам и внутренним осложнениям. Члены правительства отчетливо сознавали, что у Николая II нет никаких военных способностей, что могло привести к потере управления армией и крушения ее силы, но еще больше пугала их потеря управления империей из-за постоянного отсутствия монарха в столице, функции которого, в чем они нисколько не сомневались, возьмет на себя императрица и Распутин, а истинными хозяевами русской империи станут прусские вельможи[300]. Министры большинством голосов ходатайствовали перед Государем провести заседание Совета министров под его председательством со следующей повесткой дня: 1) о верховном главнокомандующем, 2) эвакуации Петрограда и 3) о будущей внутренней политике[301]. На следующий день в Царском Селе такое заседание состоялось, на котором царь отмалчивался, а Фредерикс и Горемыкин не дали возможность министрам высказаться, и все расходились в обстановке гнетущей и тяжелой атмосферы, в предчувствии непоправимой беды.
21 августа восемь министров (Харитонов, Кривошеин, Сазонов, Барк, князь Щербатов, Самарин, граф Игнатьев и князь Шаховский) обратились с письмом к императору, в котором они вновь повторили просьбу оставить на своем посту Верховного главнокомандующего армией великого князя Николая Николаевича и указывали на «коренное разномыслие» между подписавшими письмо и председателем совета министров, недопустимое во всякое время, а «в настоящие дни гибельное. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и родине»[302]. Это был вопль отчаяния государственных мужей пытавшихся спасти страну и династию от гибели.
Никакие предостережения, высказанные Николаю II министрами– «бунтовщиками», что у Государя есть более важные обязанности, чем ответственность за судьбу сражений на полях войны, не остановила царя от его пагубного решения возложить на себя обязанности Верховного Главнокомандующего русской армией. Печальные примеры из недалекой русской истории, когда императоры Петр Великий и Александр I терпели поражение в Прутском походе и в сражении под Аустерлицем, не стали предостережением для упрямого царя. К тому же, фанатично верившему в искупление молитвой царю в одну из таких минут «почудился голос, призывающий его к воинству», что было расценено вездесущим «старцем» как предопределение Бога и знак судьбы. Председатель Государственной Думы Родзянко не сумел добиться встречи с императором, чтобы отговорить его принимать на себя обязанности Верховного, но он отправил Николаю II письмо в котором открыто выразил общее мнение, бытовавшее в русском обществе: “»Народ не иначе объяснит ваш шаг, как внушенный вам окружающими вас немцами, которые в понятии народном связываются с нашими врагами и изменою русскому делу»[303].
23 августа Николай II назначил себя Верховным главнокомандующим и убыл в Ставку. Это было началом конца. Государственный корабль остановился, в его капитанской рубке не было капитана и не было штурмана, который должен был проложить курс среди бушующих волн, не было и механиков, способных запустить остановившиеся двигатели. Приняв решение возглавить Ставку, Николай II оставил правительство без всяких указаний, без каких-либо советов, как оно должно работать в его отсутствии[304]. Похоже было, что царь уезжал из столицы под принуждением своего двора и его больше беспокоила собственная судьба и судьба семьи, а не империи. Бездействовало и правительство, совершенно самоустранившееся от руководства экономикой страны и делами по обеспечению действующей армии всем необходимым для ведения войны. История государств не знает подобных примеров, когда бы правительство своей страны работало в интересах чужой страны. Не было связи у правительства и с Государственной Думой, заседания которой во время премьерства Горемыкина проходили крайне редко, так как он был убежден, что во время войны «невозможна законодательная работа» и депутаты Думы собирались на короткий срок, только для принятия росписи[305]. Все ветви власти в царской России существовали и жили, как живут водоросли в озерах, обособленно и борясь друг с другом. Отсутствие контроля за деятельностью правительства со стороны монарха, и невозможность осуществить такой контроль со стороны парламента и общественных организаций, поставило министров в исключительное положение. Они быстро отошли от решения важных государственных дел и занялись множеством мелких, ничтожных дел, создавая вокруг себя дутый эффект значимости их работы. Свободное обращение с законом и расходованием денежных средств привела к повальному их хищению и растратам, восполнить которые со временем стало невозможным. Злоупотребление лиц, облеченных властью, стало модным и повсеместным явлением, и их никто не мог остановить в невоздержанности, прихотях и алчности. Прочное здание русского самодержавия стало трещать, и многовековая мудрость русского народа не могла спасти его. Бесконтрольная правительственная власть быстро разлагалась и становилась опасной для государства и во всех слоях общества стала зарождаться идея свержения этой власти, нашедшая распространение в широких народных массах.
Вместе с царем отбыли министр двора граф Фредерикс со своей бесчисленной императорской свитой, насчитывающей несколько тысяч человек, с полками охраны и конвоя, так что штаб в Ставке разросся до таких размеров, что из города Могилева пришлось отселять добрую половину всех его жителей, чтобы в их домах разместить обслуживающую прислугу. Ставка стала походить на большой постоялый двор, где утрачивалась мысль о войне, и где придворные сплетни царедворцев были опаснее сводок с фронтов. По прибытию царя в Ставку его встречал там мрачный, ссутулившийся, в забрызганных сапогах великий князь Николай Николаевич[306]. Здесь же был вновь назначенный начальник штаба Ставки генерал Алексеев, который ознакомил императора с обстановкой на фронтах. Великого князя игнорировали и ждали его отъезда на кавказский фронт. В кармане императора лежало письмо Александры Федоровны, в котором она писала, что не будет спокойна до тех пор, пока Николай Николаевич не покинет Ставку[307].
Ознакомительная версия.
