…При форсировании Днепра батальон старшего лейтенанта Двойных одним из первых переправился на правый берег. А вскоре после этого мы расстались.
Встретились лишь через три десятилетия. Василий Афанасьевич жил в Курской области, работал, восемь раз избирался народным депутатом, председателем поселкового Совета. Во всей послевоенной жизни однополчанина, его делах чувствовалась фронтовая закваска.
В тридцать пятое лето Курской битвы ветераны дивизии посетили места былых боев. В Масловой Пристани, там, где сражался насмерть батальон Двойных, состоялся митинг.
…Братские могилы павших воинов. Тридцать гранитных плит, и на каждой тридцать фамилий. В который раз с болью в сердце вчитывался Василий Афанасьевич Двойных в длинный список бойцов и командиров своего батальона. Оживали в памяти лица, слышались знакомые голоса. У нижнего края одной из плит надпись — Александр Нырков. Это замполит и друг комбата. Рядом с плитой стоит, прижав к глазам платок, его дочь Галя. Она знает отца только по фотографиям да по рассказам матери и его командира.
…В сорок четвертом году Василий Афанасьевич, возвращаясь из госпиталя, разыскал семью Ныркова в одном из подмосковных городков. Подойдя к квартире, остановился перед закрытой дверью, не решаясь постучать. Не раз думал о том, как найдет семью друга и расскажет родным о последних минутах жизни их мужа и отца. А вот пришел к порогу и никак не мог решиться его переступить. Год прошел, как погиб Нырков. Но как памятен тот момент!
… — Я на правый фланг! — бросил замполит комбату, ныряя в траншейный лаз. — Видишь, «тигры» пошли?
Начиналось июльское утро, первый день великого сражения. Танковый таран гитлеровцев обрушился на выдвинутый к самому Северскому Донцу батальон Василия Двойных. На правом фланге сложилась особо опасная обстановка. Захватив связку противотанковых гранат, туда поспешил замполит и не вернулся…
У них был уговор: кто возвратится с войны живой, возьмет на себя заботу о семье павшего друга. В живых остался Василий Двойных. И он решительно постучался в дверь квартиры.
Почти четыре десятилетия Двойных поддерживал связь с семьей своего замполита. Повырастали дети Александра Ныркова, появились внуки. Дочь Галя стала врачом. Часто навещает с детьми те места, где сражался и погиб их дед, ее отец.
На митинге в Масловой Пристани Василий Афанасьевич вышел к трибуне, но все никак не мог начать свое слово. Нервно вздрагивали веки, на липе еще гуще собрались морщины, голос то и дело срывался. В затаившую дыхание толпу падали раскаленные слова… Наклонив головы, слушали рассказ о том памятном бое жители села, слушали мы, ветераны, слушали дети и внуки тех, кто лежал под гранитными плитами…
Как–то на одной из встреч ветеранов я пошутил:
— Бороду, Василий Афанасьевич, не думаешь отпускать? Сейчас бы она была впору.
Двойных улыбнулся:
— Тогда мы хотели выглядеть старше. А сейчас хочется быть моложе.
…В 1982 году В. А. Двойных не стало. Не стало еще одного боевого товарища, замечательного коммуниста и командира…
Ах, шоферша,
пути перепутаны!
Где позиции?
Где санбат?
А. Межиров
Наша Паша!
Так называли ее однополчане во время войны. Так зовут на встречах ветеранов и сейчас. У нее давно седая прядь в волосах, но глаза по–прежнему озорные, а в движениях — ухватки бывалого шофера фронтовых дорог. Кажется, Паша в любой момент готова вскочить в кабину и, как в былые годы, лихо рвануть через кочки–бугорочки, выжимая из автомашины все ее лошадиные силы.
— А «газик» — то мой был словно завороженный! — вспоминает Прасковья Евсеевна Газда. — От Сталинграда до Праги докатил! Хотя, ох как ему доставалось!
Друзья на фронте шутили, спрашивая у Паши:
— Какая у тебя машина? «Газ»? Да?
Получалось: «Газда». Все дружно смеялись, удивляясь и радуясь такому совпадению слов, а больше всех — сама Паша.
О своем «ГАЗ–А–А» она рассказывает, как о боевом друге, верном и надежном. И в каких только переплетах он не побывал со своим неизменным водителем, единственной в дивизии девушкой–шофером!
…Паша росла круглой сиротой. Вскоре после гражданской войны умерла мать, затем враги Советской власти убили отца, брата и сестру. Осталось семеро сирот, Паша — самая младшая. Советская власть не оставила их в беде, всех взрастила, вывела в люди.
Пашу называли бедовой, сорвиголовой, парнем в юбке. Характер у нее в самом деле под стать мужскому. Первой в своем селе перед войной закончила курсы шоферов, стала водить машину. И не где–нибудь, а в военном училище. Оттуда и па фронт ушла.
О ней, нашей Паше, можно книгу написать. Получилась бы интереснейшая повесть о нелегкой судьбе девчушки–шофера на войне. Однако Прасковья Евсеевна не решается браться за перо. Отделывается от таких предложений шуткой: лучше, мол, сотню километров за баранкой, чем десять строк на бумаге. А рассказать может о многом.
…Поздняя осень сорок второго. Под Сталинградом идут тяжелые бои.
Напрямик, навстречу частым разрывам снарядов мчится «полуторка». Тверда степная земля; лишь там, где попадаются сусличьи норки, остается расплющенный след «облысевшей» резины. На гребне, у балки, наши артиллерийские позиции. Подходы к ним зорко просматривает и простреливает враг. Увидев одинокую машину, гитлеровцы усиливают обстрел, пытаются взять ее в вилку. «Полуторка» чудом увертывается от снарядов, петляя между черно–бурыми языками разрывов.
Батарейцы с тревогой наблюдают за машиной. Кажется, вот–вот очередной взрыв поднимет в воздух подпрыгивающую машину–стрекозу с зелеными крыльями–бортами и сорванным железным капотом.
Но вот машина выехала из опасной зоны и остановилась у орудий.
— Братцы! Наша Паша привезла снаряды! — вырвалось у одного из артиллеристов. И сразу несколько солдат бросилось в кузов, по рукам поплыли продолговатые тяжелые снарядные ящики.
Из кабины выпрыгнула воинственного вида худенькая девчонка. Шинель перетянута в талии парусиновым ремнем, на боку пистолет. Из–под шапки–ушанки выбивается прядь. Смахнув с лица пот ладонью, оставила на щеке пыльный след.
— Быстрей, быстрей, ребятки! — торопит Паша.
Чувствуя, что плохо держат ноги, садится на подножку машины. Командир батареи не в силах сдержать восторга:
— Ну и молодец же ты, Паша! Вовремя поспела: в батарее осталось по паре «огурцов» на ствол.
«Огурцы» — это снаряды. Паша явно смущена похвалой. Но показывать этого не хочет. Соскочив с подножки, она говорит привычное «Ну, вот еще!». Затем обходит машину, носком кирзового сапога стучит по скатам и недовольно крутит головой: как бы не подвела вконец износившаяся резина.
Наконец последний снарядный ящик уложен в ровике. «Газик» круто разворачивается.
— Паша, подожди, пусть стемнеет, — советует комбат.
— Мне еще на соседнюю батарею. Там тоже «огурцы» на исходе, — объясняет Паша. — Ну, счастливо, ребятки!
И снова мчит по степи полуторка, тряся кузовом на сусличьих бугорках. Вот сбоку вспыхнул разрыв, еще спереди и почти рядом. По бортам, по железному верху кабины застучали земляные комья, в деревянных бортах машины застряло несколько осколков. Но ни мотор, ни водитель не задеты. «В скат бы только не попало, — крепче сжимая баранку, беспокоится Паша. — В полку с машинами ох как туго».
В тот день юркая полуторка сделала четыре ходки, доставила артиллеристам сотни снарядов. И получила десятка два пробоин. Вечером Паша каждую пробоину пометила, как на мишени в тире, осколком красного кирпича, чтобы отличить потом новые от старых. Ласково погладила еще горячий мотор. И в который раз сказала то ли себе, то ли машине: «Родная, только не подведи! Мы ведь с тобой должны пройти через всю войну и возвратиться туда, откуда ушли на фронт».
На Северском Донце в самый критический момент, когда пехота отбивалась последними патронами и гранатами, Паша доставила на позиции боеприпасы. Командир полка майор Уласовец расцеловал девушку–водителя. И тут же представил к награде — ордену Красной Звезды. Но предупредил:
— Будь осторожна, дочка. Гитлеровцы местами прорвались на левый берег.
— Ничего, товарищ майор, не случится, я знаю такое слово, которое сбережет и меня и машину! — лихо ответила ему Паша.
Где–то за Днепром в полуторку все–таки угодил вражеский снаряд. Отправили ее на ремонт, и стала Паша временно работать телефонисткой. Как–то ночью полк с ходу ворвался в село Верблюжка на Кировоградщине. Размотав катушку с кабелем, Паша должна была установить телефон в крайней хате. Командир сказал, что в ней разместится командный пункт. Толкнула девушка в хату дверь, зажгла фонарик и увидела спавшего на лавке гитлеровца. Не растерялась, крикнула: «Хенде хох!» Очумелый от сна фашист потянулся за автоматом, отстраняясь от направленного в лицо луча. Но, почувствовав у живота пистолет, поднял руку. В этот момент в хату вбежали наши солдаты, осмотревшись, расхохотались:
