— Мне кажется, что вы для Юлии более интересны, чем Юлия для вас.
— Тоже вариант. (Смеется.) Тоже вариант.
— Нет ощущения, что вас как-то используют? Понятно, что для нее это очень хорошо, что вы с ней.
— Слушайте. Ну вот попробуйте меня как-то использовать. Меня очень часто об этом спрашивают.
— То, что мы здесь с вами встречаемся, в штабе «Батькивщины», — это уже позиция.
— Я не пытаюсь сознательно закрывать глаза на то, что у меня есть враги и что я не готова всегда получить нож в спину. У меня быстрая реакция на всякие выпады. Но если я буду подозревать, специально настраивать себя на это, я ничего не смогу делать в том направлении, в котором я должна действовать. Пока на меня не давят. Пользуются мной или не пользуются? Ну, пусть пользуются. Они помогли вытащить меня из тюрьмы. По крайней мере, они платили адвокатам, я даже не знаю сколько. Я все-таки за что-то им благодарна. Они помогали маме, сестре. Перелеты очень дорогие. У нас таких денег не было. В чем-то я должна быть им благодарна, и я готова отработать эти деньги. Или, по крайней мере, если нужно, проехать по округам и сказать, что партия «Батькивщина» выдвигает такого-то кандидата, которого я увижу, поговорю с ним пять минут и поверю в него, я скажу, что да, никто не святой, но этот человек неплохой. Давайте будем работать. Если я вижу, что этот человек мне не нравится, я скажу, что не буду брать ответственность. На меня в этом плане не давят. Я достаточно проблемная, в смысле, можно ли меня использовать. В армии каждый командир, к которому я попадала в подразделение, всегда говорил: «Мне бы роту таких Надюх, это была бы замена батальона». У меня колоссальная скорость обучения, обучаемость, отдача. Но проходило месяца три — полгода, и этот же командир говорил: «Заберите ее. Она неуправляемая, непредсказуемая и……..». Вот и подумайте, подарок я или не подарок. Пусть пользуются, пока могут. Мне не жалко. Пока мне кажется, они больше за меня разгребают.
— Вам не кажется после двух лет под постоянным наблюдением в тюрьме, что сегодня лупа, в которую за вами наблюдают, еще больше размером и калибром?
— Из-за того, что два года я была под этим наблюдением, я научилась, простите, даже попу не чухать. Я не пыталась там ходить как по подиуму, но я научилась обманывать камеры, знать, когда за мной следят, когда нет. Раньше мама говорила мне: «Бог за тобой смотрит». А сейчас за мной смотрят все. В большую, большую лупу. Я уже попала однажды в плен. Теперь я стала умнее. Секретная операция не может быть секретной, если о ней все время говорить. Я все вижу, я все слышу, я думаю. Я не забываю.
— Вы чувствуете угрозу?
— Я чувствую, что угроза есть всегда. Сегодня я не имею права так легкомысленно относиться к своей жизни, потому что моя жизнь, как мне говорят, уже мне не принадлежит. Если она окажется бестолковой и неполезной для людей, то на фиг тогда люди вообще поддерживали меня и на фиг я вот это все пережила?
— Какая самая большая проблема сегодня в Украине и для Украины?
— Коррупция. Чтобы поймать вора, нужно уметь красть. У меня одна проблема: я не умею воровать. Но когда я пойму, как это делается, я научусь с этим бороться. Надо дождаться того момента, когда я смогу что-то изменить. Не надо гнать лошадей. Я всего лишь две недели на свободе.
— Какие ошибки в отношении Донбасса совершил президент Порошенко после своего избрания?
— Мне кажется, что он совершил ту же ошибку, что и Янукович, когда тот не вышел на Майдан к людям, вместо того чтобы разгонять их палками. Можно было избежать Майдана, АТО и войны. Я не буду рассматривать чужие ошибки. Я бы вообще не сделала ни одного шага, что совершили наши политики за всю историю, что я себя помню. Я бы сделала все по-другому. Если у меня сейчас будет возможность сделать что-то, я буду делать по-другому.
— Можно ли приехать на Донбасс и говорить там с [сепаратистами]?
— Они марионетки Кремля. Они боятся. Я это все понимаю. Но, по крайней мере, я посылаю месседж. Несмотря на то что я депутат и я приезжаю в какое-то село по эту сторону линии огня, границы, я могу точно так же ее перейти и поговорить с какой-то бабушкой по ту сторону. Неужели нельзя говорить с людьми? Можно. Это что-то решит? Нет, это ничего не решит. Но, по крайней мере, это украинские люди. Русские пусть едут домой. А со своими будем говорить. Понятно, что пока Россия оттуда не уйдет, это будет сложно. Да, я была на передовой и готова была говорить с ними в любой момент. Но Плотницкий и Захарченко, вместо того чтобы ответить мне (они украли у меня телефон, номер тот же остался, они его знают), они взяли какою-то бородатую куклу Москвы, которая в Минске работает, и которая ответила, что Савченко готова говорить, что значит, многие другие [украинские] политики готовы говорить. Я не готова говорить с ним. Я не знаю, кто он такой. Это какой-то русский, который приехал …
— Вы за амнистию [для сепаратистов]?
— Вы поймите, не бывает черно-белой войны. И война — штука сложная. Да, есть раскол. Но я считаю, что без прощения (хоть я и не религиозный человек) не будет и будущего для Украины. Какая-то часть должна быть [амнистирована]. Я в принципе за амнистию. Есть такие редкие выродки и уроды, которых даже свои не прощали, есть такие преступники, которых нужно будет найти и обязательно посадить за пытки, за мародерство, за все эти ужасы войны. Есть главари этих банд, которые, конечно же, убегут в Россию, и Украина, наконец-то, станет свободной от России.
— Нужно было воевать в Крыму?
— Да, нужно было начинать воевать в Крыму, чтобы не было войны на Донбассе. Хотя многие со мной не согласны. Воевать должна была армия. Несмотря на то, какая она у нас была. Маленькая, обессиленная. Но на Крым бы нашей армии хватило. Если бы Россия поперла, мир сразу понял бы, что это агрессия. У нас тогда была бы совершенно другая защита и другая поддержка. Но не было же правительства. Не было кому принять решение.
— Крым аннексирован незаконно. Но большинство народа в Крыму поддержали это?
— Ну конечно не большинство. Какой там референдум? О чем вы говорите? Когда людей запугали, когда приехали танки, и людям задурили голову. Не большинство крымчан поддержали это. Но там есть большое количество русскоязычных крымчан, которые, да, были готовы [к аннексии]. Оттуда звонили военные и говорили: да, это наша земля и мы не можем уйти, нам никто не дал приказа. Потом русские вошли, подарили им линейку, которой у них не было, новую форму, зарплату повысили. Потом запой прошел. Они говорят: «Простите нас. Не считайте нас предателями». Это большая трагедия народа. Им с этим жить. Я бы с этим жить не смогла. Путин не вечен. Россия не станет империей.
— У вас к Западу претензии есть?
— Могу ли я выставлять претензии за то, что мало помогли? И так спасибо за то, что помогли. Мы сами должны делать больше. Приятно, когда помогают, но мы не должны рассчитывать на помощь. Но все-таки надо надеяться на себя. Россия, например, считает, что в мире есть только две страны — Россия и Америка. Все остальное — это зона их интересов. Если в Америке тоже так считают, это, конечно, очень плохо. Да, мы маленькие. Но не надо нас считать расходным материалом для больших стран. С этим надо бороться. Я на Америку меньше зла, потому что в меня не стрелял американский солдат, а российский стрелял.
— Война на Донбассе закончилась? И если нет, то когда она закончится?
— Она может скатиться в Третью мировую войну. У меня постоянно были такие подозрения. Есть ощущение, которое я называю запах смерти. Ты начинаешь чувствовать войну еще до ее начала. Я до Майдана еще это чувствовала. Запах смерти, запах войны висел в воздухе. Мы понимали, что что-то будет. И что-то началось. Сейчас либо нюх притупился, либо запах улетучился. Сейчас у меня нет такого ощущения. Возможно, война в Украине закончится даже быстро. Мы еще долго будем там устаканивать свои внутренние проблемы. Я бы не хотела, чтобы это заняло десятилетия. Глупо говорить, что мы закончим войну за два месяца. Не закончим за два месяца. Но я очень надеюсь, что за два года все будет хорошо.
