Ознакомительная версия.
Писарев, который в Петропавловке пишет свою статью «Пушкин и Белинский», искренне рыдал над этими стихами и поэтому над ними так глумился. Да, да, пусть «несчастный друг» напьется и «приобретет себе багровый нос, который и будет изображать собою часть отрады, вырванную им у коварной судьбы». Циничный одиночка Писарев плачет над этой верной дружбой, которой сам был лишен.
Еще два момента кажутся мне принципиально важными. Первый – отношения Пушкина с Энгельгардтом. Второй директор лицея, Егор Антонович, входил с лицеистами в непозволительно доверительные отношения. Они все были с ним в переписке. Даже Пущин писал ему из Петропавловской крепости. Знаменитое письмо, что «даже Кюхля был в заговоре…» Представить себе более комического зрелища, чем Кюхля на Сенатской площади, нельзя. Кюхля ходил там с огромным пистолетом, но ни в кого выстрелить не мог. Это вот в письме посмеялись над Кюхлей. А что касается отношений с Пушкиным, то Энгельгардт писал, что не было более поверхностного ума, такого бездушия и полного отсутствия морали! И вот загадка – Пущин удивлялся: что Пушкин так ссорится с Энгельгардтом? Он ведь прекрасный человек, все мы бывали у него дома, общались с его дочерями, слушали фортепиано, жена держала прекрасный салон… Все мы его любили. Почему же с Пушкиным у него так не сложилось? Даже есть воспоминания, как Энгельгардт подошел к Пушкину, уговаривать его приходить к нему, они обнялись в слезах, а через 5 минут, когда Энгельгардт подошел напомнить о приглашении, то увидел, что Пушкин от него что-то прячет. Это была чудовищная карикатура и злейшая эпиграмма на него, с которым только что обнимался в слезах!
Можно догадаться, в чем тут дело. Второго директора Пушкин не мог полюбить так, как любил первого. Пушкин был верен первому. Самое странное, что ему не нравилась доброта Энгельгардта и то, что он такой хороший человек. Пушкин видел в этом какую-то фальшь. И в Энгельгардте действительно доброта сочеталась с эстетической и этической глухотой. Он пишет: «ну что такое Пушкин? Был блестящий талант, пишет все хуже, а его «Борис Годунов» совсем слаб». Это отзыв о лучшей пьесе в мировой литературе! Ее ставят на уровень Шекспира и даже выше. Этот пример доказывает, что русская педагогическая утопия не должна строиться на слишком теплых чувствах. Школьника надо уважать, любить, но держать дистанцию. А входить с ним в нежности, звать домой – это уже заискивание. Учитель должен быть немного полубогом. И ученик тоже должен быть полубогом – он нас переживет…
И второе важное соображение. Не может быть хорошего образования в педагогической утопии без контактов с первыми лицами государства. Не в смысле власти, а в смысле духовного авторитета. Ничем не был бы лицей, если бы в 1814 году Державин не приехал принимать переводные экзамены за первый цикл.
Перед тем, как набирать новых мелких, устроили открытый экзамен для старших. Разбирались сочинения, Державин слушал в полусне стихи. Все помнят Дельвига, который мечтал поцеловать руку, написавшую «Водопад» и все помнят, что спросил у него Державин при встрече. И, конечно, все помнят, что Державин успел обнять Пушкина, поцеловать его курчавую голову, оросить слезами, благословить. И когда кто-то из учителей сказал, что со стихами у Пушкина хорошо, но вот в другом… Державин просто вскричал: «Оставьте ЭТОГО ПОЭТОМ!» Без Державина, без визитов первых лиц государства не было бы лицея в самом прямом смысле.
А закрытие лицея, в отличие от помпезного открытия, было подчеркнуто скромным. И хоть Александр стал уже другим, это уже Александр, забывший про реформы, но он все-таки пришел по этому перешейку из дворца, и сказал речь: «паче всего берегите доброе имя»…
И пришел с ним новый министр просвещения. Конечно, грустно, что лицей к этому времени перестал быть символом новой педагогики. И посещавший его Александр был не тот «Благословенный», а отказавшийся от реформ, приблизивший Аракчеева. Пушкин не преминул написать в эпиграмме «Двум Александрам Павловичам: «Зернов! хромаешь ты ногой, Романов головою». Но все равно, посещение Александром этой своей закончившейся бывшей педагогической мечты – горькое и печальное, но оно было. И без таких визитов в учебное заведение не будет хорошего образования. В школу должен приходить писатель, журналист. В школу должен приходить музыкант, живописец, режиссер… Без этого живого контакта с лучшими людьми государства образование бессмысленно. И я убежден, что когда нам придется (а нам придется) выстраивать новую педагогическую утопию, нам поможет опыт лицея. Он бесценен.
Как бы мы ни строили свою биографию, как бы ни относились к педагогике как таковой, мы всегда будем помнить, что главная национальная святыня – Пушкин. Этот человек шесть лет, одну пятую часть своей жизни провел в лицее. И для всех нас, для всей русской гуманитарной культуры, которая и есть по-настоящему единственно ценное в России, остаются священными и всегда справедливыми слова:
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
– Где сейчас учить детей – в России или за границей?
– Ну, смотря где они рассчитывают жить, где вы готовите для них почву… Если будут жить в России – то в России. Просто не зацикливайтесь на семье, семья не может дать всего.
– Как вы относитесь к домашнему обучению?
– Вот на своем примере – очень хорошо. Потому, что я в основном все свое обучение получил дома. О Пушкинском лицее мне рассказывали как сказку. Всем на ночь рассказывали волшебные сказки, а на мне мать отрабатывала планы уроков. Будучи на тот момент молодым учителем, она мне рассказывала и про декабристов, и про античный мир и про древний Египет. Но мой случай – это все-таки исключение из правил. Больше я верю в лицейский путь, его прекрасный мир.
– Возможно ли, чтобы в современной России было подобное учебное заведение?
– Конечно, возможно! Для этого нужно сделать не так уж и много: сменить один властный клан на другой властный клан, целю которого было бы растить граждан. Нынешнему клану граждане не нужны. Ему нужны погромщики, чтобы пугать остальных, и смирное стадо. Как придумали в интернете – овощебаза. Сейчас государству нужны овощи, а лицей растит фруктов… (смех в зале).
– Как сложилась бы жизнь Пушкина, если бы он не умер так рано?
– Вот действительно до слез трогающий вопрос. Дело в том, что если бы с ним были его лицейские друзья, он бы точно не умер так рано. Перед смертью Пушкин сказал: «Если бы здесь были Пущин и Малиновский!» И этот «привет последний» Пущин получил лишь в 1858 году. Все очень драматично.
Пущин вынес каторгу, вынес ссылку, насадил у себя в ссылке огород, вернулся свежим, бодрым, цветущим, но за два года сгорел от болезни легких. Но даже на последней фотографии, где он стоит с палкой, все равно виден его несгибаемый характер. Пущин, конечно, сберег бы Пушкина. Данзас не уберег. Потому что был добрым, но безынициативным. Вот он везет Пушкина на дуэль. Вот рядом едет кататься со снежных гор Натали. Он пытается привлечь ее внимание, но! – вместо того, чтобы кричать, помахать рукой, позвать, он бросает пули из окна кареты. В надежде, что кто-то обратит внимание, поймет, что они едут стреляться. И ничего подобного не происходит. Вот это и есть катастрофа.
Конечно же, Пущин бы все это остановил. Ведь кто такой Дантес? Какой-то французишка! И кто такой Пушкин? Национальное достояние! Пущин бы сделал все, чтобы изменить ситуацию. Соболевский бы мог. Малиновский. Их «скотобратство»…
А Пушкин на тот момент остался один. Кто-то не знает ничего, как Яковлев, кто-то далеко. Конечно, если бы кто-то из лицеистов был рядом, даже не сильно любящий Пушкина, они не допустили бы этой трагедии. Ведь их лицейское братство элиты предполагало, что любой придет на помощь. Тот же Горчаков, не любивший Пущина (Горчаков был первый по успеваемости, а Пущин первый по народной любви), тем не менее бросился ему на помощь: 14 декабря в доме Пущина появляется Горчаков с загранпаспортом. Он не мог не кинуться на выручку, чем бы ему это ни грозило. Пущин, правда, отказался, чтобы не навредить Горчакову, и был арестован. Вот так они переступали через все, сохраняя свое братство.
– Как вы относитесь к феминизму? Может женщины спасут всех нас?
– Спасут, если откажутся от феминизма. (Смех в зале)
– Кажется, что в XIX веке в сутках было по 30 часов, а в году 15 месяцев. Куда девается время в наш век?
– Понятно, почему так было. В то время человек понимал, что открывает великие континенты и горизонты. Потом, мне кажется, что жизнь была короче, а ее интенсивность была выше. Была страшная напряженность жизни. Пушкин 37 лет прожил, а заложил все основы русской словесности.
Ознакомительная версия.
