1701
Вероятно в начале года Яна Сплавского отряжают в Польшу для найма комедиантов. В выданной ему подорожной грамоте сказано: «Великого государя Царя и великого Князя Петра Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца: из Москвы по городам до Можайска и до Вязьмы и до Дорогобужа и до Смоленска; воеводам нашим и всяким приказным людям; по нашему великого царя указу отпущен с Москвы за Литовский рубеж венгерские земли иноземец Иван Антонов сын Сплавский для наших великого царя дел […]. И как он приедет в нашу вотчину Смоленск и ближнему нашему боярину и воеводе Володимиру Петровичу Шереметьеву с товарищи велеть ево пропускать без задержания». [РГАДА, ф.40, д.1, л.4.]
В декабре Ян Сплавский, вернувшийся из Гданьска, подает в Посольский приказ письмо, в котором, оправдывая неисполнение своей миссии, указывает и на причину постигшей его неудачи: «Как Ян Сплавский посылан был по его царского величества указу в польскую землю для призыву комедиантов и тамо мне говорено, что здешняя земля столь худа есть, что никто в том исправити не может, но как о том спрашивал у кого то они слышали, и на то мне говорено, что игреца кукольного имянем Гордона, который за убойства казнен был кнутом». В ином документе об этом сказано подробнее: «Комедиянт Ян Сплавский который ныне по его великого Государя Указу посылан в Польшу во Гданьск для призыву к Москве комедиантов <доносит>, что в тамошнем месте беглый с Москвы капитан, кукольный игрец прозванием Гордон, который в приказе воинском […] за убийство напред сего был пытан, и будучи тамо тот беглец разносит здешним всякие лжи ведомости, чего никогда небывало и без его великого царя указу того беглеца поймать он не смел». На это сообщение следует скорое указание: выспросить у Сплавского, что за человек «вышеупомянутый беглец прозванный Гор дон, в каком чине был и как ему имя и какой он ростом и летами и приметами и за что он был пытан». [РГАДА, ф.139, д.7, л.6; д.8, лл.2–3.] См.: 1699, 1700, 1702.
23 февраля по высочайшему Указу предписано отправить в Гданьск «Посольского Приказа Подьячего Сергея Ляпунова да комедианта Ивана Сплавского для найму и призыву к Москве комедиантов восьми человек Ягана Куншта с товарищи». Посланцы везли «великого царя казны на дачу тем призванным комедиантам его великого царя жалованья тысяча ефимков», с ними же была послана «великого царя свидетельствования грамота о беглом из Москвы воре и смертном убойце Генерала Францова полку Яковлевича Лефорта капитана Яганка Гордона». [РГАДА, ф.139, д.8, лл.1,2.]
27 февраля Ляпунов и Сплавский выехали из Москвы и 25 марта прибыли в Гданьск. [См.: Старикова Л. Театральная жизнь старинной Москвы. М., 1988. С.85.]
12 апреля с Иоганном Кунстом был заключен контракт; ему и Натаниэлю Шахту выдана 1000 рейхталеров, о чем свидетельствуют расписки, заверенные нотариусом города Штольценберга. [См.: РГАДА, ф.139, д.10, лл.62,63.]
10 июня, оставив позади Варшаву, Люблин, Владимир, Киев, Калугу, комедианты прибыли в Москву.
Очевидно сразу же после приезда Кунст пишет донос на Сплавского: «Великие вражды междо Яганом Сплавским и подьячим Сергеем многажды меня прельщали назад ехать […]. Сплавский называл подьячего вшивым подьячим, а он говорил, какой ты капитан, ты токмо кукольник, и мы от того дивно розмышляли. […] Привез он Сплавский с собой явную блядку, которая воровских ради писем в Гданске в тереме сидела, и с тои он денно и нощно тако стыдно жил, что и перо мое срамит писать. […] Сей ради блятки утехи людей генерала Ригемена, которых с собой привез, бил. […] В Киеве всех он бургомистров и советников шестидесяти и семидесяти лет яко хлопцев плетьми бил и оне терпели для того, что он всех людей моих назвал генералами и полуполковниками, а генеральского человека Ригемена назвал царского величества особенным врачем. Мы всегда опасалися, что такие люди терпение оставят и осердятся. И осердяся всех нас прибьют. […] За Калугой жену мою блядословием опозорил и я ему учал правду говорить, и он людей моих возмутил. […] Везде назывался он правителем комедиантским, будто их наряжает, и в того царского величества честь немало терпела […], а еще принцыпал писать, читать неумеет, как людям ево сотворить, а еще голова беспутна, таковы люди». [РГАДА, ф.139, д.8, лл.10–11.] См.: 1699, 1700, 1701.
В декабре датский посланник Юст Юль записывает свои впечатления о световом спектакле, состоявшемся в Москве в канун 1710 года: «В 10 часов начался в высшей степени затейливый и красивый фейерверк. Замечательнее всего в нем была следующая аллегория: на двух особых столбах сияло по короне, между ними двигался горящий Лев; сначала Лев коснулся одного столба, и он опрокинулся, затем перешел к другому столбу, и этот тоже покачнулся, как будто готовясь упасть. Тогда из горящего Орла, который словно парил в вышине, вылетела ракета, попала во Льва и зажгла его, после чего он разлетелся на куски и исчез; между тем наклоненный Львом столб с короною поднялся и снова стал отвесно». [Цит. по: Молева Н. Московская мозаика. М., 1971. С.27.]
Ганноверский подданный Ф. Х. Вебер, интересовавшийся судьбой пленных, оказавшихся в России после Русско-шведской войны, отмечает: «Один известный лейтенант, бременский уроженец, потерявший здоровье в морозную зиму под Полтавой и не знавший никакого ремесла, завел в Тобольске кукольную комедию, на которую стекается множество горожан, не видавших никогда ничего подобного». [РА, 1872. Вып.7. Стб.1399–1400.]
«Летучие машины» (движущиеся фигуры) широко применялись в фейерверках. «Такой машиной был Купидон в московском фейерверке 1723 г. Улетал ввысь Георгий, победивший дракона […]. В фейерверке, устроенном в честь М. Л. Гонзаго, на ель летели и садились два орла, черный и белый, рассыпая искры, после чего ель пламенем рвалась ввысь. Части фейерверков загорались последовательно, что создавало иллюзию их передвижения. Группы фигур боролись между собою огненными копьями, мечами, стрелами и уничтожали одна другую». [Цит. по: Софронова Л. А. Поэтика славянского театра XVII–XVIII вв. М., 1981. С.65.]
В городах Германии игрался кукольный спектакль «Чрезвычайные перемены счастья и несчастья славной памяти Алексея [?] Даниловича Меньшикова, большого фаворита, министра государственного совета и генералиссимуса Московского царя Петра I, в данный момент настоящего Велизария, низвергнутого с вершины величия в глубочайшие пропасти несчастья. Все при участии Гансвурста, продавца пирожков, поваренка и забавных сибирских браконьеров». [Цит. по: Маньян Ш. История марионеток Европы с древнейших времен до наших дней. (Рукопись перевода). ГАЦТК, л.201.]
18 апреля в Москве по указу Анны Иоанновны передаются «оставшееся после итальянских музыкантов театр и протчие к тому принадлежащие уборы, которые имеются во охранении архитектура Якова Брокета у жены ево». В «Росписи уборам и инструментам к театру итальянскому» среди прочего значатся: «четыре малых театра кукольных» (Против этой записи принимающий имущество служитель Иван Иванов помечает: «тож зделаны из дерева, оклеены бумагой серой и во многих местах погнили»), «многия фигуры писаные» (помечено: «да фигур писаных на холсте разных: месяцев, сонца и звезды и другия разныя личины и многия погнили»). [РГАДА, ф.1239, оп.3, ч.81, д.41122, лл.145–148.]
В опубликованной в трех номерах «Примечаний на Санкт-Петербургские ведомости» статье «О позорищных играх или комедиях и трагедиях» говорится и о кукольных представлениях: «Между позорищными играми надлежит также и щитать и кукольныя игры, в которых представления не живыми персонами, но куклами делаются. Такие куклы толь искусно делаются, что все их члены тонкими проволоками как кому угодно обращать можно, и таким способом оным все движения человеческого тела изображаются. Хотя речи помянутых кукол ото скрытых позади театра людей произносятся, однакож, ради нарочитаго отдаления смотрителя оное насилу приметить можно. Сего ради ежели такия кукольныя игры в наибольшем совершенстве показаны быть могут, то нельзя в том не признаться, что они великое удовольствие и удивление в смотрителях произведут, хотя оно и не таково будет, каково в обыкновенных позорищных играх случается. К томуж такими куклами многия действия показать можно, к которым живыя персоны весьма неспособны. Например, можно ими удивительнейшие образы людей, редко виданные уроды, смертельные убийства, и другия сим подобныя вещи очень легко изъявлять, чтоб живыми людьми не без великого труда в действо производить надлежало.
К тому ж художество и способность чрез которую такими бездушными фигурами естество вещи толь исправно показывается, смотрителя в немалое удивление приводит, и само собою смотрения уже достойно есть.
