Генерал в свою очередь решительно убедил меня отказаться от попыток поступить в инженерно-артиллерийское училище, ибо очередь из кандидатов была настолько велика, что я не мог и надеяться попасть туда ранее чем через четыре-пять лет. Он же дал мне совет поступить в артиллерию, курсанты которой обучаются так же, как и инженеры, и при этом имеют лучшие перспективы. Я решил внять его совету и, получив от отца лейтенанта фон Юэ, полковника в отставке фон Юэ, рекомендательное письмо к полковнику фон Шарнхорсту, командиру 3-й артиллерийской бригады, с легким сердцем отправился прямиком в Магдебург.
Полковник, сын известного прусского военачальника, тоже пытался отговорить меня от поступления, утверждая, что желающих слишком много и из 15 человек, уже пожелавших экзаменоваться, он сможет принять лишь четверых лучших. Но мне удалось его уговорить, и он дал обещание допустить меня к экзаменам при условии, что король даст позволение мне, иностранцу, вступить в прусскую армию. Ему явно пришлись по душе моя смелость и настойчивость, но решающим, по всей видимости, явилось то обстоятельство, что по моим бумагам, которые он тщательно просмотрел, оказалось, что моя мать, в девичестве Дейхман, происходила из Поггенгагена, граничившего с имением его отца.
Экзамены были назначены на конец октября, и у меня оставалось три месяца на подготовку. Я немедленно отправился на северо-восток Гарца, где в Родене находилось имение моего дяди по отцовской линии, и провел там, в кругу родственников, несколько недель. Две мои симпатичные взрослые кузины произвели на меня большое впечатление, и я охотно позволил им попытаться перевоспитать своего неотесанного двоюродного брата. Затем вместе с кузеном Луи Сименсом, который был меня на несколько лет младше, я перебрался в Гальберштадт, где начал усиленно готовиться к экзаменам.
Полученная от полковника фон Шарнхорста программа экзаменов привела меня в немалое смущение. Кроме математики в ней присутствовали еще история, география и французский язык. Между тем все означенные предметы преподавались в гимназии Любека весьма слабо, и пары месяцев на восполнение пробелов в этих дисциплинах было мало. Кроме того, за это время я должен был раздобыть освобождение от воинской повинности в Магдебурге, для чего отец обязан был внести в казну выкуп, и получить разрешение на службу в прусской армии от самого короля.
Все это меня очень тревожило, и в середине октября я поехал в Магдебург, однако письма из дома с необходимыми документами, которые я так ждал, там не было. Тем не менее к назначенному времени я отправился на экзамен и, к своей великой радости, встретил на пути отца, приехавшего в Магдебург для того, чтобы лично передать мне бумаги, так как почта в те времена работала крайне медленно.
Первый же день экзамена, вопреки ожиданиям, сложился для меня крайне удачно. По математике я далеко превзошел всех своих 14 конкурентов. По истории мне улыбнулась удача, и я сдал ее вполне успешно. В иностранных языках я был несколько слабее других претендентов, но компенсировал это основательными познаниями языков древних. Большие сложности были с географией: я сразу заметил, что мои соперники знают ее гораздо лучше. Тут меня спас случай.
Экзамен принимал капитан Мейрик, человек высокообразованный, но большой оригинал. Как мне стало известно позже, он был большим любителем токайского вина, и, возможно, это побудило его задать вопрос о том, где находится Токай. Никто не знал правильного ответа, чем экзаменатор был крайне недоволен. Только я вспомнил, что доктор как-то прописал матери токайское вино, которое также называлось венгерским, поэтому я смело выпалил: «В Венгрии, господин капитан». Лицо капитана просияло: «Ну как можно, господа, не знать токайского вина!» По географии он поставил мне высший балл из возможных.
Так я оказался в четверке лучших. Но мне пришлось провести еще четыре недели в ожидании королевского разрешения на мою службу. И даже когда оно в конце ноября пришло, я все равно еще не мог быть зачислен, так как родился 13 декабря 1816 года и необходимо было подождать, пока мне исполнится полных 17 лет. Ко мне приставили специального сержанта-инструктора, который усиленно занимался со мной, одетым в гражданскую еще одежду, на Магдебургской соборной площади.
Мои успехи радовали нашего старого бомбардира, и только одно обстоятельство приводило его в отчаяние: по уставу требовалось, чтобы мои волосы были гладкими и прикрывали виски, они же были темно-русые, кучерявые и никак не желали подчиняться правилам. На смотре капитан высказал мне по этому поводу строгое замечание, и я приступил к проведению всевозможных экспериментов с тем, чтобы исправить этот досадный изъян. Наиболее эффективным средством оказался один из популярных в то время в Магдебурге сортов пива, причем даже не само пиво, а его осадок. После многократного применения волосы наконец укладывались в требуемом порядке, но ненадолго: к ужасу бомбардира, они как раз во время парадов частенько опять превращались в кудри и выбивались из-под головного убора наружу.
Несмотря на трудности в обучении и грубость сержанта-инструктора, я до сих пор вспоминаю время моего кадетства с удовольствием. Грубость эта была, если разобраться, частью системы и никак не ставила целью унизить подчиненного или оскорбить его, она не была преднамеренной, поэтому и не принималась близко к сердцу. Скорее, напротив, в сочетании со своеобразным армейским юмором она освежала, ободряла и придавала новые силы. Так получилось, что после окончания обучения вся прошлая грубость была забыта, а вот чувство настоящего товарищества осталось надолго. Именно это чувство, пронизывавшее всю прусскую армию, от простого рекрута и до самого короля, помогало мириться со строжайшей дисциплиной, заставлявшей стойко переносить все тяготы и лишения армейской жизни и объединять армию в одну большую семью, поддерживавшую тебя и в горе, и в радости. Возможно, именно поэтому старым солдатам трудно освоиться на гражданской службе: им как раз и не хватает той самой армейской грубости, носящей чисто дружеский характер.
Важное событие произошло после шести месяцев занятий: меня произвели в бомбардиры. Приятно было сознавать, что теперь сотни тысяч людей обязаны отдавать мне честь. Меня командировали в конную артиллерию. Тут, на стрельбах, я впервые убедился в своей склонности к технике, которую осваивал довольно легко, в то время как другим она давалась с большим трудом. Наконец осенью 1835 года я получил долгожданное направление в Берлинское инженерно-артиллерийское училище, где мог осуществить свое давнее желание – изучить важные и полезные для меня науки.
В училище я провел три года, с осени 1835-го по лето 1838 года. Я считаю эти годы одними из счастливейших в своей жизни. Совместная жизнь со сверстниками, придерживавшимися сходных с моими взглядов, работа под руководством таких выдающихся людей, как математик Ом[15], физик Магнус[16] и химик Эрдман[17], открывших передо мной интереснейший мир науки, – все это придавало моему существованию в тот период особую, неповторимую прелесть. Здесь же я нашел и самого настоящего преданного друга, товарища по бригаде Вильгельма Мейера, самые крепкие связи с которым поддерживал потом до самой его смерти. В любекской гимназии я тоже был близко знаком с одним человеком, которого считал хорошим, надежным другом. Но однажды, когда я пришел к нему домой, мне сказали, что его нет, хотя я заметил, что он дома и просто прячется от меня. Тогда я воспринял это как нарушение товарищеских отношений и с тех пор уже не мог воспринимать его как друга.
Знакомство с Мейером состоялось еще во время службы в конной артиллерии, куда его определили незадолго до меня. Мейера нельзя было назвать красавцем, он не обладал какими-то особенными талантами, зато отличался острым умом, честностью, непритязательностью и удивительной открытостью. Мы сошлись с ним в училище, учились вместе, жили в одной квартире и проводили время вместе, когда это позволяли обстоятельства. Про нашу близкую дружбу знали все. После того как я первым восстал против тирании старшекурсников и вызвал на поединок старшего по нашей квартире, пригласив Мейера своим секундантом, во всех последующих происходивших в нашем училище дуэлях секундантами неизменно приглашали именно нас.
Такие дуэли очень редко заканчивались серьезными ранениями, зато имели поистине благотворное влияние на коллектив, так как обязывали придерживаться вежливого тона при общении и разговоре. В год нашего поступления были введены новые экзаменационные правила, по которым программа была значительно усложнена, зато кандидаты могли подавать заявку уже после первого года службы. Ранее это можно было сделать только после нескольких лет казарменной жизни, и при этом, независимо от звания, к экзаменам допускали лишь самых способных и получивших наилучшие рекомендации. Грубоватый тон, характерный для курсантов и молодых офицеров, был следствием регулярного общения с малообразованными товарищами по казарме, и дуэли являлись наиболее действенным и оперативным средством для исправления этого досадного недостатка.
