Позже, уже на действительной службе, Блинов постоянно слышал строевые песни, под которые заставляли маршировать солдат по поводу и без, с удивлением обнаружив, что для них это не веселое занятие. Песни были серьезные, типа исполняемой одним эстрадным певцом с широкой глуповатой улыбкой, предназначенной для успокоения некой девчонки: «Не плачь девчонка, пройдут дожди…» или «Всего лишь через две, через две зимы…». В исполнении солдат в строю слов разобрать было невозможно, а вместо мелодии слышалось ритмичное порыкивание на одной ноте, что производило впечатление угрюмой безнадежности, каковой очень часто веет от любой службы.
Несмотря на всякие режимы и ограничения, по субботам была одна цель – раздобыть портвейна (портвейн тогда был очень популярен во всех слоях советского общества). Иногда удавалось. Однажды, купив несколько бутылок, человек шесть-семь пробрались в какой-то овражек на краю гарнизона и расположились, предвкушая. Вдруг, откуда ни возьмись, появился капитан, начальник гауптвахты (по слухам, зверь). Он сказал: «Так, так». Дальше шла не совсем понятная, но однозначно интерпретируемая последовательность нецензурных слов, которая закончилась обращением к Витьке Махонину: «Ты как стоишь, зае…ц ушастый?». Тот не понял и потом долго возмущался: то, что мы все для капитана зае…цы (то есть некто, над кем принято совершать насильственные действия, или кто совершает эти действия сам над собой до потери сознания) – это понятно, но при чем тут ушастый? Уши как уши, вся компания этот факт подтверждала. Обидно, но, видимо, на такой эффект и рассчитывал капитан. Вино он отобрал, но отпустил с напутствием: «Чтобы духу вашего здесь час назад не было».
Суть этой «доброты» была проста – он выпил вино с друзьями, а если бы он студентов забрал, пришлось бы что-то говорить в назидание и, возможно, о ужас, пришлось бы разбить бутылки, – но Владимир понял это много позже, когда попал в команду по доставке призванных на действительную военную службу в армию.
В принципе, дело было нехитрое, можно сказать – незапланированный отдых. Надо было доставить только что призванных молодых людей из средней полосы на Дальний Восток. Пока ехали туда (естественно, на поезде) и прохлаждались там – все было хорошо. Но вот эшелон готов и набит под завязку (все полки даже на третьем ярусе заняты) молодыми полупьяными людьми, которых долго по-русски провожали накануне. Мамы в слезах, девушки в соплях, пацаны хорохорятся. Ехать – десять суток. На каждый вагон – один лейтенант и два сержанта. Вроде делать нечего, спи себе. Однако же.
Инструктаж – на остановках из вагонов не выпускать, по вагонам не ходить, в течение дня изучать уставы, в карты не играть, спиртное – не дай бог. Поехали. Эшелон – это не пятизвездный круиз. Несвежий матрац без постельного белья и двухразовое питание – пустая баланда в алюминиевой миске алюминиевой же ложкой, которую желательно держать при себе всегда на всякий «П» (пожарный случай) и не дай бог потерять. На следующий день новобранцы протрезвели и загрустили. Что делать в вагоне в полуголодном состоянии без алкоголя и карт, никто не знал, поэтому наиболее адаптивные сразу стали соображать. Оказалось, что есть много способов получить и то и другое, даже не выходя из вагона, поэтому лейтенанту скучно не было – пацаны пытались, сержанты изображали рвение, но на самом деле помогали им, лейтенант разгадывал, ловил, отбирал, выбрасывал, призывал, ругался и т. д.
Чтобы лейтенанты не расслаблялись, два раза в день по эшелону с проверкой, как хищники, рыскали несколько капитанов – особистов из туманного прошлого. Они давали понять, что они – не стукачи, их заставляют командиры из штабного вагона (в штабном мягком вагоне командование осуществляли белые, на этот момент, люди – старшие офицеры, вырвавшиеся из гарнизонной жизни и объятий постаревших и опростившихся от жизни в гарнизоне боевых подруг). В основном они пили, играли в карты и развлекались с девушками с полустанков. Девушки людей в форме уважают – видимо, по наивности надеясь на то, что форма к чему-то обязывает. Впрочем, если спросить конкретную девушку, почему она села в вагон с офицерами (или, того хуже, с солдатами), она не сможет ответить; скорее всего, пошлет куда подальше – и правильно сделает.
На одном из полустанков лейтенант с сержантами, как обычно, стойко отражали в тамбуре натиск голодных новобранцев, рвавшихся наружу якобы за хлебом. (Иногда они бросали деньги станционным мальчишкам и, что интересно, те, видимо из солидарности, еду приносили.) У какого-то разгильдяя лейтенанта пара человек выскочили-таки за хлебом, но назад им добраться не удалось – их с полным баулом водки перехватили особисты (они почему-то нигде и никогда не дремлют). Поскольку это случилось на глазах почти у всего эшелона, начальник эшелона приказал бутылки с водкой разбить о рельсы – в назидание всем наблюдавшим с обливавшимся кровью сердцем новобранцам, офицерам (старшим и младшим) и прочему станционному люду. Жестоко, но в соответствии с инструкцией, как говорится.
А в это же самое время на соседних путях стоял пассажирский состав, вагон-ресторан которого оказался прямо напротив вагона нашего лейтенанта. Казалось бы, ну и что же, что? (Так смешно всегда вопрошал один грузин-двухгодичник, тщательно выговаривая звук «ч» – получалось «ну и чето-же, чето».) Ну и что же, что. Новобранцы бесперспективно заигрывают с официантками – тем все равно приятно. Двери закрыты, пространство просматривается сержантом. То-то и оно, что сержантом – он потом клялся, что не видел.
Состав наконец-то тронулся, лейтенант вздохнул с облегчением, и тут в вагон ворвались особисты. Один из них жестко бросил лейтенанту: «У тебя в вагоне вино. Будем искать». Не обращая внимания на возражения лейтенанта (типа «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»), дали команду выйти всем в проход и начали шмон. Именно это слово сразу пришло в голову лейтенанту, и он понял теперь смысл слышанного когда-то: «до сих пор в ушах шмона гам». Особисты шмонали. Они довольно быстро двигались по вагону, просто сбрасывая со всех полок матрацы. Гам с той же скоростью двигался вдоль вагона. Вина не было, и лейтенант злорадно усмехался. Рано радовались. Капитан вышел к туалету и подозвал недотепу. Картина была потрясающая – отовсюду торчали большие бутылки с болгарским полусладким вином «Тырново» (кто бы его пил вообще, тем более по цене вагона-ресторана). Они торчали из мусорного ящика, из унитаза, из раковины, из-за трубы и бог весть откуда еще. По мере продвижения шмона по вагону вино передавалось дальше и дальше, но в соседний выгон переход был закрыт. Лейтенант понял, почему особисты сбрасывали матрацы не глядя, – они все знали заранее. Они деловито собрали вино в откуда-то появившиеся рюкзаки и старший, якобы пожалев растерянного и расстроенного лейтенанта, сказал ему: «Мы начальнику эшелона докладывать не будем, но и ты молчи – а то хуже будет. Вечером приходи к нам в купе, выпьем вина». Так что бить бутылки со спиртным в армии, так же как и на гражданке, не принято. Лейтенант почему-то вино с ними пить не пошел.
Самым запоминающимся событием на студенческих сборах были стрельбы из пушек. Зенитная пушка калибра 57 мм стреляет не так шумно, как стомиллиметровая гаубица, но по ушам бьет резче за счет высокой начальной скорости снаряда —1000 м/сек. По этой причине зенитные пушки можно использовать при стрельбе по танкам – их снаряды пробивают броню лучше. По крайней мере, так преподавали на кафедре. Именно эту задачу выполняли студенты на пехотном полигоне (на зенитный полигон для стрельбы по воздушным целям их не пускали, опасаясь, видимо, за жизнь летчиков).
Накануне весь день прошел в передвижениях и учениях – развертывание батареи, в котором самым неприятным занятием было отрыть окоп под пушку глубиной 90 см в степи под палящим солнцем и подсоединить кучу кабелей, а ночевка – прямо на земле в холоде. С вечера все пушки были сориентированы в сторону, откуда должны были тащить макеты танков. Утром после короткого развода и инструктажа по технике безопасности стрельбы студенты, в ожидании своей очереди, разбрелись вдоль линии фронта и расселись, кто досыпая, кто лениво переговариваясь. И тут выстрелила первая пушка. Все буквально попадали – никто такого звука не ожидал. Самой пушки не было видно – она пропала в облаке пыли, напоминавшем атомный гриб. Страшная мысль пронзила всех лежащих – и ведь все мы там будем в течение часа.
Блинов был в зенитном расчете вторым номером, то есть наводчиком по углу места, проще говоря – по вертикали. Зенитный расчет состоял из шести человек – командир, наводчик по азимуту (по горизонтали), уже упомянутый наводчик по углу места, заряжающий (жуткая функция для качков типа Сильвестра Сталлоне, – а именно такой мускулистый парень был в расчете Блинова) и двое подносчиков снарядов (обычно это ребята, хитро изображающие из себя не годных ни на какие серьезные дела, стрекачи по призванию). Командир командовал (как всегда, самое нехитрое дело), наводчики наводили перекрестие на надвигавшийся в полутора километрах танк, подносчики тащили вдвоем обойму (четыре снаряда; пушка, кстати, была еще и автоматическая), заряжающий один хватал эту обойму, забрасывал и с трудом крутил какую-то ручку, запирая затвор. После доклада наводчиков о том, что цель поймана, командир командовал: «Огонь!» Блинов, вжавшись в металлическое сидение, чуть дыша шевелил штурвалом и обреченно ждал выстрела.
