Вместе с цветами Каи приволок коробку. На лицо он приклеил гордую улыбку.
– Любимый руководитель прислал вам подарок, – сообщил он Чхве. – А теперь я проведу церемонию.
Вместе с Хо Хак Сун и Ким Мён Ок он освободил в гостиной место перед портретом Ким Ир Сена и поставил ящик, как из-под яблок. Велел Чхве встать на ящик и посмотреть на портрет.
– При торжественной церемонии надо петь «Песню генерала Ким Ир Сена», но это мы сегодня пропустим, – сказал Каи. – Просто принесите клятву верности.
Чхве учила и репетировала клятву, но перспектива выступить взаправду обескураживала. Чхве замялась.
– Давайте скорее, – не отступал Каи.
Было ясно, что выкрутиться не удастся. Лучше покончить с этим побыстрее.
– Я благодарю вас, великого вождя, за ваше великодушие и за то, что дозволили мне принять участие в славной революции. Я клянусь, что изо всех сил постараюсь отплатить вам за доброту Я желаю нашему великому вождю долгих лет жизни.
И Чхве поклонилась портрету. «Я играла во многих фильмах, – позднее говорила она, – но стыднее роли мне не выпадало». Кан, впрочем, остался доволен. Он открыл коробку. Внутри оказались японские фрукты, консервированная рыба, несколько банановых гроздей и «именные часы» с выгравированным именем Ким Ир Сена – те самые, о каких всю жизнь мечтала Хо Хак Сун. Чхве грызла совесть – часы достались ей, хотя она их не заслужила и даже не хотела. Мысли ее прервал девичий визг.
– Ух ты! А это что? – вскричала Ким Мён Ок, схватив банановую гроздь. Она еще никогда не видела бананов.
Не прошло и года, уже в 1983-м, Чхве стояла под тем же улыбающимся портретом в той же комнате с теми же людьми. После такой же церемонии ей преподнесли еще одну подарочную коробку. В коробке опять лежали именные часы, «Омега» из настоящего золота (Чхве затылком чувствовала завистливый взгляд Хак Сун), и ленточка цветов национального флага с вертикальной золотой полосой посередине. Кан приколол ленточку Чхве на грудь.
– Великий вождь Ким Ир Сен и любимый руководитель товарищ Ким Чен Ир награждают вас орденом Национального Флага первого класса.
То был второй по значимости гражданский орден КНДР, после ордена (кого бы вы думали?) Ким Ир Сена. Чхве терялась в догадках, как умудрилась сподобиться, но понимала одно: орден обязывает ее служить государству. Несомненно, Ким Чен Ир наконец приставит ее к делу.
К какому именно делу, Чхве не знала – пока в один прекрасный день на вечеринке Ким Чен Ир не сказал ей ни с того ни с сего:
– Приехал режиссер Син.
После голодовки Син проваландался в тюрьме номер 6 еще полтора мучительных года. Условия содержания постепенно менялись. Начальник тюрьмы регулярно вызывал его и задавал вопросы о кино – до того конкретные, что Син отчетливо припоминал допрос после первого побега, когда сотрудники госбезопасности то и дело куда-то бегали, рапортовали Ким Чен Иру и возвращались с новыми вопросами. Лишь одному человеку в Северной Корее было доступно запрещенное южнокорейское кино, и лишь этот человек мог так спрашивать.
Вскоре после того, как начались эти беседы, Сина допросил министр народной безопасности.
– Если бы вы жили с Чхве Ын Хи, вы бы отказались от попыток сбежать? – спросил министр.
– Конечно, – ответил Син. Дальше он постарался как мог – и впоследствии боялся, что пережал: – Я обычный человек, я буду рад нормальной семейной жизни. Я приму участие в революции. Отныне я стану полагаться только на партию и действовать согласно ее желаниям. Я наконец проникся истиной лозунга Трудовой партии Кореи «абсолютность и безусловность». Прежде я не понимал – я трактовал его с капиталистической точки зрения.
Про себя Син брезгливо содрогался. Если государство требует от людей играть такие сцены, оно ни бельмеса не смыслит в диалогах.
– Да, – кивнул министр. – Абсолютность и безусловность не имеют границ. Наконец-то до вас дошло.
Через несколько месяцев, в декабре 1982 года, к Сину приехал другой пхеньянский посланец. Этот велел записать все, что Син знает обо всех южнокорейских кинорежиссерах, какие в голову придут, а затем расспрашивал, как Син видит свое будущее в кинематографе. Син отвечал, что в тюрьме раскаивался «тысячу раз в день», переосмыслил свою жизнь и переменил убеждения.
– Теперь я понимаю, что все мои фильмы затуманивали классовое сознание народа, – они как религия для капиталистов. Теперь, будь у меня возможность, я бы снимал, руководствуясь классовым сознанием.
Судя по всему, ответы Сина понравились и этому посланцу.
А затем, прямо после завтрака 23 февраля 1983 года, надзиратель открыл дверь камеры и выпустил Сина. Его отконвоировали в душ, отдали помятый коричневый костюм, в котором привезли в тюрьму, велели переодеться и отвели в комнату свиданий. Там Сина ждали трое: уже знакомый проверяющий, чиновник во френче а-ля Мао и активист Чхве в углу. Проверяющий поболтал с Сином, спросил про здоровье, а затем френч открыл портфель и вынул листок бумаги.
– Встаньте по стойке смирно и внимательно слушайте, – сказал человек. И громко, веско зачитал: – «Товарищ, несмотря на то, что вы совершили серьезное преступление, мы вас прощаем. Отныне вы посвятите свою жизнь великому вождю и будете вносить вклад в осуществление революционной задачи нашей родины нунхе. Подпись: Ким Чен Ир, двадцать третье февраля тысяча девятьсот восемьдесят третьего года».
Едва он щелкнул замком портфеля, Син очутился снаружи, перед (ну естественно) «мерседес-бенцем» – на сей раз синим и совсем новым. Син залез в машину. Удаляясь, он не отрывал взгляд от здания тюрьмы – в заднем окне она смотрелась кадром широкоэкранного фильма, а затем пропала с глаз.
Сина отвезли в секретный дом Министерства народной безопасности, взяли клятву верности, а затем постепенно обильной пищей и физическим комфортом восстановили ему здоровье. Выдали новую одежду, провели медицинское обследование, постригли. Спустя каких-то десять дней, 6 марта, скомандовали приготовиться к встрече с любимым руководителем.
Сину предстояла первая вечеринка у Ким Чен Ира.
Чхве уже приехала в Рыбный дом. Такой же праздник, как все последние пять лет, только масштабнее: гостей вдвое больше, огромный банкетный зал набит битком. В воздухе витало предвкушение. Ким Чен Ир от самодовольства чуть не лопался. В самом начале кто-то взял Чхве за локоть и сказал:
– Сегодня счастливейший день вашей жизни!
Чхве только плечами пожала. Обычное дело – северокорейцы вообще любят восторженные преувеличения.
Машина подруливала к бетонному зданию, у которого выстроилась длинная шеренга одинаковых «мерседесов». Син нервничал и не ждал ничего хорошего. Вылез из машины, приблизился к парадному входу. Двое швейцаров слегка поклонились ему и открыли дверь. Едва Син вошел, людный зал разразился овацией.
Син растерянно заозирался. Десять дней назад он голодал в камере, сидел в пыточной позе, ночами просыпался от криков заключенных, отправленных на истязания или казнь, а теперь очутился в зале, смахивающем на «фешенебельный сеульский ночной клуб». Вокруг толпились мужчины в мундирах или одинаковых костюмах западного фасона, с одинаковыми красными флажками на груди, пьяные от дорогущего алкоголя и обожравшиеся деликатесов. От столика к столику, кокетливо хихикая, перепархивали юные девочки.
А в центре зала стоял Ким Чен Ир – человек, который на долгие годы заточил Сина в тюрьму, а теперь неизвестно зачем вызвал сюда. «На фотографиях и портретах я его видел не раз, – писал Син, – но живьем впервые. Невысокий, большие глаза ярко блестели. Он покраснел, как будто уже давал о себе знать алкоголь». В свободных брюках и свободной рубашке – наряд смутно напоминал пижаму Ким Чен Ир приветственно улыбнулся.
Син направился к нему.
Чхве прибытие звездного гостя пропустила. Когда музыка внезапно оборвалась и толпа захлопала, Чхве не обратила внимания. Какая-то женщина подошла и ткнула пальцем на дверь:
– Вы гляньте, кто пришел!
Чхве обернулась. В дверях стоял очень костлявый человек. Она не сразу узнала Сина, а узнав, онемела. Сердце как будто остановилось.
– И чего вы стоите? – спросила женщина и поволокла Чхве к дверям.
Приближаясь к Ким Чен Иру – сердце колотилось как бешеное, – Син заметил Чхве. Она пришла на вечер в традиционном белом ханбоке и огромных дымчатых очках. Пять с лишним лет Син не видел ее и не знал наверняка, здесь ли она, жива ли она. Глазам не веря, он смотрел, как ее ведут к нему. Оба застыли, не зная что сказать, что сделать, мучительно ощущая на себе взгляды десятков пар глаз. Аплодисменты сменились удушающей тишиной; толпа замерла.
– Что с тобой случилось? – наконец выдавила Чхве. Син вяло улыбнулся.
Неподалеку Ким Чен Ир улыбался от уха до уха, как ребенок, только что учинивший невероятнейшую проделку.
