Александр Солженицын - Русский вопрос на рубеже веков [сборник]

А общее взаимодействие мировой экономики таково, что отставшие — обречены отставать и дальше, они уже не смогут выправиться. Через десяток лет мы спустимся на уровень африканских стран. Да с нами уже так и обращаются. Над ключевыми нашими предприятиями то там то здесь берут контроль иностранные фирмы, иногда псевдонимно.

А между тем: даже в нынешних усеченных границах Россия — экономически самодостаточна. И наша умолительная погоня за иностранными инвесторами — истекает из нашего допоследнего душевного упадка и отчаяния. (Иностранные инвестиции допустимы и могут быть полезны тогда, когда надёжно защищено отечественное производство и строг закон о вывозе капиталов или полуфабрикатов.) А втягивание наше в международный финансовый мир — втягивает нас, неокреплых, и в чужие финансовые кризисы, которые мы бы минули.

В экономической сфере мы безоглядно — и с опасной поспешностью — кинулись перенимать западные формы жизни. Но это и недостижимо: уклад чужой жизни невозможно скопировать, не перерождаясь болезненно: он должен органически вытекать из традиций страны. По пословице: Свою болячку не чужим здоровьем лечить. На путь, неотличимый от западного, Россия всё равно не выйдет никогда, как бы нам ни стараться.

Могли ли самые обезнадёженные из наших предков предвидеть такое катастрофическое крушение России? За несколько коротких дней 1991 года обессмыслены несколько веков русской истории. За два-три августовских дня смазаны и смыты два столетия русских жертв и усилий (восьми русско-турецких войн) выйти к Чёрному морю.

Весь нынешний мир смотрит на нас и изумляется: как могла такая огромная Россия так внезапно ослабнуть, опасть духом и телом и начать стремительный саморазвал — не испытав ни крупного военного поражения, ни сотрясательной революции и гражданской войны, ни массового голода, ни эпидемий, ни стихийных бедствий. Всех поражает именно быстрота падения и непротивляемость наша в том — до утери самого́ инстинкта государственного существования.

Земная история, может быть, не знает другого такого самоубийственного поведения этноса.

Но это всё — совершилось. И мы обязаны это признать. И строить — вот уже на этих развалинах.

При внешней мощи своей СССР (изобретенный Лениным к концу его жизни) внутренне не был здоровым государственным образованием, в том числе и в межнациональных отношениях. «Вечная дружба народов» и «создание единой советской нации» были мифом. Заложенная в построение СССР ленинская национальная политика не могла бесконечно держать это государство: именно она-то вырастила центробежные силы. (Теоретически возможный самораспад СССР, «вплоть до отделения», был сформулирован ещё и в ранних советских конституциях.) В послевоенные годы в советских лагерях, затем в казахстанской ссылке мне довелось достаточно наблюдать эту реальную расчуждённость и взаимное недоверие советских национальностей вопреки их трубно возглашённому единению. Уже тогда отчётливо проступил будущий возможный или даже неизбежный раскол. Под влиянием этого лагерно-ссыльного опыта я, получив возможность высказаться («Раскаяние и самоограничение», 1974), призывал дать «всем окраинным и заокраинным народам подлинную волю самим решать свою судьбу». На том же опыте и в 1990 я предсказывал неизбежный развал СССР.

И он произошёл в 1991 — и тот, который был неизбежен, но, к несчастью для многих и многих миллионов людей, также и тот, который был вполне избежен. По неразумению и недальновидности правящих лиц развал был отдан стихийному потоку — от бессмысленного (кстати, инициатива «демороссов») объявления «независимости» Россией (независимости — от 25 миллионов своих отрезаемых соплеменников? и это учреждено как «национальный праздник»!) — к «параду суверенитетов», объявляемых республиками почти автоматически, в самоупоении атрибутикой, символикой (без расчёта своих экономических сил на будущее, но с начальным присвоением богатого промышленного наследства, созданного усилием всей страны, а более-то всего РСФСР). Неуправляемый раскол произошёл по неестественным, этнически не обоснованным административным границам (ленинско-сталинско-хрущёвское наследие), — границам, к которым, ещё более необоснованно, цепко следящий Запад тут же применил гарантию Хельсинкских соглашений. А российское руководство в августе и в декабре 1991 поспешно и послушно капитулировало, с равнодушной лёгкостью оставив за границами новой России почти такое же по объёму русское население, сколько потеряно всем Советским Союзом во Вторую Мировую войну. С тем же равнодушием отнеслось оно осенью 1991 к пристрастному проведению украинского референдума, решавшему соотношение Украины и России, может быть, на века. И довершён был развал интриганской подготовкой, а затем наскоком Беловежа. Раскол СССР был совершён в опрометчивой спешке и наихудшим образом.

Само Беловежское соглашение было смутно по содержанию и не давало никаких отчётливых гарантий России. Президент Украины при этом зорко смотрел вперёд: какие неоговоренные условия, лишь устные поверхностные заверенья, можно будет вслед за тем повернуть в пользу Украины. Президент России смотрел назад: от чего поскорее отделиться (прежде всего — от власти Горбачёва), с чем распрощаться, — и нигде в том соглашении и вокруг него не проявлена забота, даже сама мысль, что Украине отдаётся несколько областей, фактически русских и по нынешнему населению, и по истории, отдаётся до 12 миллионов русских людей безо всякой гарантии хотя бы их культурного существования и юридической защиты. (Впрочем, эта бесчувственная уступка была с лёгкостью совершена уже в августе 1991.)

Так же не было никакого взгляда вперёд — что же такое будет создаваемое «СНГ», и как потечёт процесс? Грубейшей ошибкой учредителей была утайка соглашения от Назарбаева: Казахстан ставился в межеумочное положение, его президент — в оскорблённое, и опять: незаметна даже мысль, что и в той республике покидаются на произвол до 7 миллионов русских. Мы столь многолюдны, что такими «кусочками» можем легчайше пожертвовать.

А процесс потёк так, что лидеры почти всех республик (за долгие советские годы взращённые через «коренизацию аппарата» партийно-национальные, а по сути просто национальные верхушки) тут же заявили о своём желании войти в СНГ. (Независимости-то они объявили, но сразу шатко почувствовали себя без объединяющего центра.) И вот, с необдуманной лёгкостью, они тут же были и приняты: то есть только что разваленный СССР, в котором ещё сохранялось множество государственно обязательных скреп, был заменён полупризрачным шатром СНГ, где ни у кого (кроме России) ни перед кем никаких обязательств не было. Это ещё более обессмысливало всю операцию.

Нет, восстановление СССР никак бы не было теперь в интересах и ко здравию русского народа — это было бы утопление его в набухающем азиатском мире. Контуры СССР — для нашей страны невозвратимы, и всякие побуждения к тому надо покинуть как самые пустые. Они ещё и вредны: всякие требования или разговоры о восстановлении СССР лишь углубляют в отошедших от нас государствах — враждебность к тем русским, кого мы бросили, предали там, ставят их под новые гонения. А в нас самих — этот лозунг только подавляет собственное национальное сознание.

В 1991 упущена была — если она ещё была? — единственная здоровая перспектива: реальное, взаимокрепкое соединение трёх славянских республик с Казахстаном — в одно федеративное государство («конфедерация» — это дым), — и никого больше в том четверном Союзе. При таком Союзе русский народ — как и украинский — не был бы расчленён. (Оставшихся в других республиках была бы физическая возможность принять переселением.) А ныне, на аморфных заседаниях СНГ руководство России не находит в себе мужества отчётливо говорить хотя бы о гарантиях проживания русского населения в тех ново-государствах, где оно, на своём исконном жительстве, в одночасье оказалось «иностранцами». Между тем руководство большинства отколовшихся республик сразу усвоило резко националистическую идеологию (отчего русские сброшены в граждан второго сорта, а где, как в Узбекистане, и грубо унижаются). Напротив, руководство России всеми усилиями старается не запачкаться в какой-либо уклон к интересам русским, даже обходит старательно само слово «русские» — а всегда «россияне». Русский этнос демонстративно не взят в опору России.

Может быть, в 1992-93 сохранявшиеся тогда живые связи между республиками ещё и могли развиться в какое-то соединение: например, во всех южных республиках ещё сильно было ощущение, что структура современной цивилизации пришла к ним именно из России. (И питанием их всех из бюджета РСФСР, и множеством квалифицированных русских сил, уложенных на индустриализацию тех республик.) Но это чувство быстро падало от наглядно слабоумного саморазрушения России, и все те республики отворачивались от неё или к Западу, или к богатому исламскому Востоку. Уже к 1994 СНГ явно не подавало никакой надежды на долголетие, на реальную жизнь, Россия неуклонно теряла там свои исходные позиции, Президент же её монотонно продолжал заявлять то о «нашем стратегическом курсе на союз СНГ», то о «благоприятных условиях для интеграции СНГ», то (1996) «может быть, и Прибалтика захочет присоединиться», — на какие скудные умы слушателей рассчитаны были такие заверения?