О смерти еще одного из убийц братьев чукчей я при встрече известил Ымтыкая. Пусть меня кто-то осудит, а, может, и Бог, но смерть жестоких и подлых никогда не вызывала у меня сожаления. Я жалел невинно загубленных, погибших и погибающих от произвола служителей сталинской системы и от рук тех, кто в условиях произвола губил других людей. Имею в виду уголовников, убивавших «мужиков» и «контриков» за вещи, за пайку хлеба. Вот этих гиен и шакалов, порожденных режимом, мне не было жалко. А система, созданная диктатурой Сталина и его холуев, создала в лагерях то, что на языке заключенных называлось «сучье движение».
Сталинская система изобрела еще один способ истребления людей. В системе лагерей стал насаждаться своеобразный режимный прием: из среды заключенных набирать так называемую «самоохрану». Конечно, в самоохрану администрация лагеря набирала людей не из осужденных по 58-й статье, а только из среды уголовников, «друзей народа». И вот в лагерях появились парни с нарукавными повязками, своеобразные помощники охранников и конвоиров. Тех, кто пошел на такую службу воры «в законе» называли «суками» или ссучившимися ворами. И в лагерях началась резня. «Честные» воры резали ссучившихся, а те в свою очередь резали «честных», не ссучившихся. Когда-то кто-то из мыслящих авторитетных уголовников высказал чисто житейский лозунг: «Работай где можешь, но будь человеком!» Подсказано это было самой действительностью: лагеря были наполнены не только политическими заключенными, но и огромным количеством уголовников. Ворам уже не было возможности в небольшом количестве внедряться в бригады «мужиков», чтобы те их обрабатывали, а бездельничающим уголовникам бригадир «за боюсь» или по договоренности писал бы процент выработки. «Вор не работает» — этот принцип явно уже не годился, а сидеть в изоляторе на штрафном пайке за отказ от работы уже никому не хотелось, тем более, что в годы войны отказ от работы расценивался властью как контрреволюционный саботаж — статья 58-14.
Беда в том, что новоявленные самоохранники из уголовного мира никогда «человеком» не были, особенно когда органы внутренних дел дали им власть. Уже не только охранники и конвоиры могли зверствовать, чиня произвол, но и их властью поставленные «самоохранники». В процессе этого изобретенного властью истребления были зарезаны многие из колымского этапа, то есть те, с кем я работал на Колыме и кого знал.
Пришли вести (неведомо какими путями) с Колымы. В Зырянке бандит Гогошвили отрубил голову Виктору Котику — «Коту», моему земляку, был зарезан «вор в законе» Сашка Питерский, он же Александр Лаптухин и еще не один в этот период внутрилагерного истребления.
Помню в 1950 году меня за неимением подходящего медицинского работника (врача) назначили начальником санчасти нового ОЛПа №11; этот лагерь спешно построили на возвышенности между комендантским центральным в Певеке и лагерем рудника Валькумей. ОЛП №11 имел до восьми тысяч заключенных. А в навигацию этапы все прибывали. Новый этап временно разместили на огороженном колючей проволокой пространстве недалеко от ОЛП №11. Но прибывшие не были «пригнуты», не были «ссученными». Они наотрез отказались выходить за пределы своей временной зоны. Спали на земле, принимали воду и еду, а когда какой-то дурак направил к ним уголовников-самоохранников, снабдив одного из них пистолетом, произошла схватка. Самоохранников немножко порезали самодельными ножами (из обручей бочек для воды), а один из этих «самоохранных» урок применил пистолет и тяжело ранил одного из этого этапа. После всего этого зверского и глупого начинания «пригнуть» вновь прибывших «честняг» оцепление, состоящее из конвойных бойцов, хлестнуло по заключенным очередью из ручного пулемета. Я получил приказ оказать помощь раненым и эвакуировать убитых. При всем этом беззаконии и произволе присутствовал оперуполномоченный райотдела МВД Дальстроя Бузанов. Я спросил его, стоило ли так далеко везти этих заключенных, чтобы здесь и их убивать, их можно было бы убить не перевозя так далеко, без лишних затрат. НО их везли на Чукотку, чтобы они здесь работали, а не умирали от поножовщины и конфликтов с такими же урками. Бузанов мне ответил, что у Ленина есть высказывание, что преступный мир сам себя уничтожит. На это я ответил, что изучал труды Ленина, но такого высказывания не встречал. Меня даже не удивила эта ссылка на высказывание Ленина. Я уже давно понял, что люди, совершая даже подлость, всегда стараются обосновать справедливость содеянного, придумывая оправдание своим поступкам, так сказать, теоретически доказать правоту злодеяния.
Люди не отдавали убитых и раненых. Я в белом халате и мой санитар вошли в зону. Мой санитар мне шепчет, что его, вора, который уже не «честный», могут убить. Меня всегда смешило выражение «честный вор», но я ведь числился в рядах «врагов народа», а они — «друзья народа», и мне трудно было судить, кто из нас самый честный Я успокоил санитара, сказав, что странно — ведь вор, забыл неписанный воровской закон: «не смей обижать спасающих тебе жизнь». Ты же в белом халате», — добавил я. С большим трудом мне удалось уговорить вожаков этого этапа отдать трупы убитых и раненых, которым мы сделали перевязки. Я дал им честное слово, что доставлю раненых в больницу и что их дорогой не дорежут. Еще до того, как я с санитаром вошли в зону, я увидел нескольких парней из «моего» колымского этапа, приехавших с приисков «пригибать» или резать вновь прибывших. Администрация (по чьему указанию?) их даже отпустила с приисков на «прием» этапа. Я пристыдил их, обнаружив у них ножи, и строго велел им исчезнуть, сказав, что медицина им не простит резню и предаст их медицинскому проклятию. Раненых и убитых погрузили в кузова двух автомашин. Опер Бузанов спросил меня, как мне удалось уговорить вожаков, я ответил, что дорогой ценой. «Какой?» — удивился Бузанов. «Я дал им честное слово, что раненых не убьют», — ответил я и добавил — «Я буду ночевать в лагерной больнице». «Хорошо», — сказал опер.
«…Первый, основной долг каждого человека — это долг перед самим собой, перед собственной совестью и честью…»
Рафаэль Сабатини
Я эту главу своих воспоминаний о Севере решил посвятить некоторым людям, встреченным мною на моем жизненном пути. Конечно, образы этих людей будут даны эскизно, штрихами, ибо наблюдать их хороших и плохих у меня не было возможности — кратки были встречи.
Сергей Михайлович Лунин, замечательный, талантливый хирург, широко эрудированный интеллигент, прямой и справедливый человек. Он в недавнем прошлом политзаключенный, отбывший срок на Колыме (Чай-Урья). Там он познакомился с медсестрой-хетагуровкой Саботько Эдитой Абрамовной, чуткой и миловидной женщиной, которая ради любви и брака с бывшим политзаключенным «осмелилась» положить, то есть отдать свой партийный билет.
Хетагуровское движение — это массовое патриотическое мероприятие, возглавляемое комсомолкой Хетагуровой, и суть его в переселении молодых женщин и девушек на Дальний Восток и Север, то есть в места малонаселенные, где требовались женские руки. Например, рыбоконсервные заводы Дальнего Востока, медицинские учреждение и тому подобные.
Я помню блестящие операции Лунина, когда так называемые вольные врачи берегли свою репутацию и не брались оперировать в тяжелых случаях. Да, врачи, приехавшие по договору, то есть, как тогда говорили, «за длинным рублем», дорожили своим авторитетом и не хотели рисковать в трудных хирургических случаях.
Врачи-договорники хирург Поломарчук и ее муж Ушаков (кажется, я по памяти верно их назвал) не рискнули оперировать монтера, сорвавшегося с обледенелого столба на мерзлую землю и получившего при этом падении разрыв печени. Лунин его прооперировал и спас ему жизнь.
Работал Сергей Михайлович самозабвенно, отдавая делу спасения жизни весь свой талант хирурга. Когда умирала жена одного начальника в Певеке и врачи певекской больницы уже обрекли ее на смерть, Лунин взялся ее оперировать (это была сложная полостная операция) и спас ей жизнь. Я спросил Лунина, как он рискнул оперировать обреченную консилиумом врачей на смерть женщину. Он ответил, что если бы она умерла, то смерть ее была уже предсказана специалистами, и, выходит, они были правы. А спасение ее, вопреки смертельному диагнозу, — это уже заслуга его, Лунина.
Значительно позднее, когда я с Чукотки вернулся к своей маме, я узнал, что Лунин работал в Боткинской больнице Москвы в срочной хирургической помощи в авиационном подразделении.
Также самозабвенно работала операционная сестра, жена и помощница Лунина Эдита Абрамовна. Чуткая и отзывчивая, спокойная и уравновешенная в отношениях с больными и медперсоналом, она для нас, медиков, была тем хранителем доброты, к которому всегда можно было обратиться со своим горем или заботами. Мне нравилось ее слегка смугловатое лицо с красивыми карими глазами и ее мягкий, добрый голос. Но я думаю, что красивее ее лица была добрая душа этой миловидной еврейки.
