«Как выглядит идеальный немец?» – «Белокурым, как Гитлер, рослым, как Геббельс, стройным, как Геринг, и целомудренным, как Рем» (G, 81).
«Что такое ариец?» – «Он красив, как Геббельс».
При случае вожди могли даже служить единицами мер и весов: «1 Гер» – количество блях, которые можно уместить на одной человеческой груди (пожалуй, Брежнев мог бы потянуть на «1 Гер»). «1 Геб» – сила, способная отключить одномоментно 10 000 микрофонов (G, 88).
С другой стороны:
На международной конференции по мерам и весам советская делегация предложила ввести единицу устойчивости – один «микоян» (Ш, 152).
Заметна и разница: «Гер» и «Геб» – величины «физические», «микоян» – метафизическая. Это не случайность.
Если оставить пока в стороне Гитлера и Сталина, то легко заметить, что немецкие вожди второго ряда оставили по себе целые блоки или циклы анекдотов, обыгрывающих их личные, персонажные свойства. Короткий метр анекдота на шкале фольклорных жанров противоположен эпосу: он работает деталью, подробностью, тропом. Но ведь и описание какого-нибудь щита Ахилла в гомеровской «Илиаде» тоже состоит из подробностей. Геринг и Геббельс в анекдотах – персонажи гомерические.
«Герман Великолепный» со своей Эмми занимает в сборнике 1946 года пятнадцать страниц убористого текста. Его огромные габариты, страсть к званиям, орденам, пышным мундирам вкупе с мужской неполноценностью приобретают масштабы Гаргантюа. В одном из анекдотов Геринг выходит прогулять свою овчарку, его останавливает старательный шупо:
«Простите, господин рейхсмаршал, но у вашей собаки нет собачьего жетона. – Тут его взгляд падает на увешанную регалиями грудь хозяина собаки: – Ах, пардон, вижу, вижу!» (H, 99)
Это анекдот, так сказать, сюжетный, притом сугубо персонажный, не имеющий корней в «кладовых прошлого». Но не только язвительная наблюдательность отличает анекдот, он принадлежит к самым дерзким речевым жанрам. От его каламбуров захватывает дух. Так, после посещения Герингом Гамбурга «станция железной дороги „Монастырская звезда“ бесследно пропала: Геринг просто прикрепил монастырскую звезду себе на грудь» (H, 97). По той же причине он хотел бы взять в жены одну из сестер монашеского ордена. Но пришлось жениться на Эмми: weil er eben eine alte Schachtel für seine vielen Orden gebrauchte (здесь непереводимая игра слов: Schachtel – «коробка», но alte Schachtel – также «старая карга»; H, 92). Приблизительно можно было бы сказать: «Так как ему понадобилась старая перечница для его многочисленных орденов». И уж вовсе непереводимо, зато фривольно расшифровывалось имя их дочери Edda: Evig Dank dem Adjutanten! – «Вечная благодарность адъютанту!» (G, 98)
Даже сугубо политический анекдот приобретает в этой серии черты грубого Геринг-китча. Однажды рейхсмаршалу приснился Нерон: «Жалкий дилетант… посмотри на меня. Я поджег Рим, а ты всего лишь паршивый рейхстаг!» (H, 91)[135] К концу войны уже не мундиры и ордена, а само тело Геринга становится предметом анекдота: он бегает голышом по городу, «чтобы берлинцы снова могли поглядеть на ветчину и сало. Но, когда идет дождь, он надевает целлофановую униформу» (H, 96). Анекдоты про Геринга не только выходят в серию, но и создают в совокупности свой балаганный, грубо комический жанр, выводят алгоритм мифологической личности рейхсмаршала.
«Истории о крошке Йозефе» (очевидный парафраз гофмановского крошки Цахеса) занимают в сборнике Хермеса те же убористые пятнадцать страниц, но жанр их иной. Они ближе к гофманианскому гротеску, чем к ярмарочному китчу Göringwitz. Колченогий министр пропаганды, знаменитый своим жидоедством при весьма неарийской внешности, недержанием лживой речи и – не в последнюю очередь – амурами, был благодарной мишенью для карикатуры. Геббельсовскую Имперскую палату культуры (Reichskulturkammer) называли – в рифму – Имперской бедой культуры (Reichskulturjammer). О нем шутили:
Есть старая немецкая поговорка: «У лжи короткие ноги». Но при Йозефе стали говорить: «У лжи (одна) короткая нога» (H, 108).
Если выражение «ложь на коротких ногах» получило прописку в русском языке, то смысл другого каламбурного анекдота о колченогости министра: по поводу Геббельса удивлялись, что он «еще не засунул свою короткую ногу в еврейский башмак» (G, 108) – требует разъяснения. Немецкое «засунуть ногу в башмак» соответствует русской поговорке «Валить с больной головы на здоровую». Но можно вспомнить аналогичный русский стишок про одного известного поэта-антисемита, притом горбуна:
Поэт горбат, стихи его горбаты,
Кто виноват? Евреи виноваты.
Внешность Геббельса так драматически противоречила его расовым разглагольствованиям, что дала повод для стишка: «Дай мне бог ослепнуть, чтобы признать Йозефа арийцем» (H, 112). Нескончаемые речи министра пропаганды называли «колченогие россказни» (Klumpenfüsschen Märchenstunde; см.: H, 111). Однажды они так подействовали ему самому на нервы, что он не смог спать в постели. «Он решил впредь спать в собственной пасти, но скоро пришлось и оттуда выметаться: слишком уж было шумно» (H, 114). Так что и немецкий Witz не гнушался на свой лад дойти до самого абсурдного абсурда.
Любвеобильность министра тоже была известна. После скандального романа министра с чешской актрисой Лидой Бааровой берлинцы решили сделать обелиск Победы повыше, чтобы Геббельс «не смог добраться до последней девственницы Берлина» (H, 115)[136].
По поводу его политики острили, что очередные выборы в Рейхе не могли состояться, потому что в 1935 году при ограблении у министра украли результаты выборов 1936-го (см.: H, 110).
К концу войны, когда вождям пришлось думать, куда смыться в случае вступления противника, крошка Геббельс посмеивался: «Я возьму и надену ночную рубашку, сяду на горшок и, если кто войдет, скажу: „А папы нет дома!“» (H, 110).
Антитоталитарный анекдот в обоих своих изводах – немецком и русском – не чурался шуток о вождях с летальным исходом. «Розовая мечта советских граждан: увидеть вдову Берия на похоронах Сталина» (Ш, 215). В немецком анекдоте Гитлер, Геринг и Геббельс, совершая пасхальный полет над Гамбургом, рассуждают, какой подарок, упавший с неба, мог бы больше порадовать жителей: натуральный кофе, шнапс или шоколад. Пилот: «Самая большая радость для гамбуржцев была бы, если бы я вас троих вниз сбросил» (H, 34)[137]. Но и за гробом анекдот не оставляет их. Один из самых элегантных «рассказов о вымышленном событии» посвящен Геббельсу на том свете. Геббельс прибывает на небо, оглядывается и видит, что кругом бесполые ангелы и вообще тоска. Тогда святой Петр предлагает ему заглянуть через подзорную трубу в ад. Он не верит глазам своим: там бар, коктейли, кинодивы! Геббельс тут же кидается в эту райскую преисподнюю. Но едва он появился, как его хватают мерзкие черти, поджаривают на медленном огне, короче, нежданно-негаданно он оказывается в концлагере. «Ну, и где тот бар и все заведение, – обращается он к Сатане, – что Петр мне с неба показывал?» На это Сатана: «Пропаганда, господин министр, все только пропаганда» (H, 116).
Прямого соответствия этому немецкому Геринг– и Геббельс-«эпосу» в фонде сталинского времени не найти. О соратниках сохранились отдельные реликтовые анекдоты. Не то чтобы советский народ не горазд был позубоскалить над вождями – в сборнике имеются главы о Ленине и Сталине, о Хрущёве и Брежневе, даже об Андропове. Тому, вероятно, есть несколько причин. Первая и самоочевидная – время (немецкие сборники стали появляться по свежим следам). Вторая, не менее очевидная, – история. Гитлер и соратники были вождями первого призыва. Сталин и его Политбюро пришли к власти путем долгой закулисной, притом бюрократической, борьбы. Но есть, быть может, еще причина, лежащая в самом характере сталинизма. В ней соединились традиционный логоцентризм русской культуры, техническое отставание СМИ и общий византизм сталинского правления.
На самом деле персоны вождей – их облик, речи, повадки, «имидж», как сказали бы теперь, – были знакомее и привычнее немецкому обывателю, нежели советскому. Начиная с предвыборной кампании и до бесславного конца Третьего рейха Геринг не уставал демонстрировать свое великолепие, а Геббельс не закрывал рта во всех доступных тогда СМИ. Работая над фильмом «Обыкновенный фашизм», мы нашли еще никем не тронутую ленту, состоящую из его бесконечных речей, видимо, угодливо смонтированную для министра пропаганды лично (там, кстати, нашлась панорамная съемка знаменитого сожжения книг перед университетом, до того известная лишь в малом фрагменте). Вожди давали богатую пищу для анекдота, отнюдь не заимствованного из общих кладовых фольклора, но весьма прицельного, персонажного. Даже удивительно, как шутки, сочиненные анонимными авторами по случайным поводам, стройно складываются в циклы – Геренгиаду и Геббельсиаду. Были, конечно, фигуры более притемненные, как Гиммлер или серый кардинал партии Борман, но в принципе политика в рейхе была публичной.
