При этом не стоит думать, что шестидесятники являлись эдакой сектой с жесткой идеологией. Наоборот. Люди спорили до хрипоты, иногда переходя на мордобой, кто лучше – Бакунин или Ткачев. Но вот стороннику монархии тут было делать нечего. Его бы просто слушать не стали. Причем в те времена кружки народников не группировались по «измам». Считалось не особо важным, кому какая доктрина более нравилась. Главное – есть «мы», и есть «они». Консерваторы, реакционеры, ретрограды и так далее. А главной ценностью являлся народ.
«Места тогдашних социально-революционных изданий, где возвеличивался серый простой народ, как чаша, полная совершенства, как скрытый от всех непосвященных идеал разумности простоты и справедливости, к которому мы все должны стремиться, казались мне чем-то вроде волшебной сказки».
(Н. А. Морозов, революционер)
Эта среда была очень притягательна для молодежи. А как же! Посидел на паре сходок, прочел пару-тройку книжек – и чувствуешь себя самым умным. Тем более что книжки-то запрещенные. Романтика… Подогревали эти настроения многочисленные «студенческие истории» – ребята в вузах бузили по поводу и без. Это входило в правила игры. Особенность такой среды в том, что она затягивает. В самом деле – все друзья и подруги тут. А ведь человек чаще всего, что такое хорошо и что такое плохо, определяет, исходя из мнения своего непосредственного окружения. Как говорят социологи, «референтной группы».
Судьба подобных общественных движений складывается по-разному. Чаще всего они вырождаются. Участники вливаются в обычную жизнь, возможно, в душе сохраняя некие «идеалы», что не мешает им жить, как все. Однако иногда выходит и по-иному. Находятся энергичные ребята, которые говорят: «Да сколько ж можно болтать? Пора дело делать!»
В случае с шестидесятниками дело пошло по второму пути. Тем, кто хотел действовать, были ближе идеи Петра Лаврова. Точнее, молодых радикалов увлекла идея «хождения в народ». Смысл понятен из названия. Предполагалось, что люди, одевшись в крестьянскую одежду и прихватив кое-какую литературку, двинутся в российскую глубинку, агитируя за революцию.
Идея захватила широкие народные массы. Тех, кто не очень спешил идти в народ, стали пренебрежительно называть «либералами», подразумевая под этим «болтуны». Разумеется, члены кружков подстегивали друг друга по принципу «а вам слабо?».
Движение началось в 1874 году. Множество молодых людей, студентов и «бывших студентов» двинулись в сельскую местность. Никто это движение не организовывал, и уж тем более – никто им не управлял. Да и никаких особых целей у этого хождения не было.
«…Летом 1874 г. сотни человек двинулись “в народ” с котомками и книгами… “Планы” и “мечтания” были крайне неопределенны. Массу молодежи потянуло в народ именно то, что в сущности тут не было никаких окончательных решений: “посмотреть”, “осмотреться”, “ощупать почву”, вот зачем шли, а дальше? Может быть, делать бунт, может быть, пропагандировать. Между тем, хождение было нечто столь новое, заманчивое, интересное, требовало столько мелких занятий, не утруждающих головы (вроде изучения костюмов, манер мужиков, подделки паспортов и т. д.), требовало стольких лишений физических (которые удовлетворяли нравственно, заставляя думать каждого, что он совершает акт самопожертвования), что наполняло все время, все существо человека».
(Л. А. Тихомиров, революционер, впоследствии раскаявшийся)
То есть ни о какой попытке организовать целенаправленную пропагандистскую кампанию и речи не идет. Более того. Н. А. Морозов, активный участник данных событий, а впоследствии террорист, охарактеризовал это поветрие как «студенческое движение протеста». По большому счету, ребятам был интересен сам процесс. Народники чувствовали себя героями, бросавшими вызов «системе» и делом доказывавшими, что они не какие-нибудь там обыватели… Так что даже не имеет смысла говорить, как это обычно делают, что эти ребята народ не знали, разговаривать с ним не умели и вообще не очень понимали, кто такие мужики и что им надо. Да, не знали. Да, не понимали. Только складывается впечатление, что большинство из тех, кто отправился в упомянутые турпоходы, это не особо и волновало.
«Оставил я училище… в конце апреля 76 г. С дорожной сумкой, в которой находились две тетради с заметками, в руках, с веселой улыбкой на лице, с бесчисленными надеждами в сердце спускался я в три часа пополудни 27 апреля по парадной лестнице 1-го в. п. училища. С товарищами, при помощи которых я устраивал этот побег, все было условлено раньше, так что, когда я пришел к ним, мне уже было приготовлено платье, в которое я переоделся, чемоданчик, паспорт (фальшивый, конечно), деньги и пр. В 9 часов вечера того же 27 апреля я сидел уже в вагоне Николаевской жел. дороги, который двигался по направлению к Москве. Нигде не останавливаясь, доехал я до Ростова-на-Дону, где в то время был сборный пункт для всех новичков, имеющих намерение отправиться “в народ”. Недолго прожил я в Ростове, всего какую-нибудь неделю, и, переодевшись, – теперь уже в лапти и сермягу, – отправился в этот самый народ. Все лето 76 года я терся таким образом среди пришлых рабочих, которые наводняют летом весь юг, работал на пристани, нагружая и разгружая барки, плоты, вагоны; на рыбных ловлях, где чуть было не утонул, в качестве косаря и пр. Побывал в Таганроге, Новочеркасске, Ейске, Бердянске, Мариуполе, Мелитополе; при переходах из одного города в другой ночевать приходилось под открытым небом, где-нибудь в сторонке от большой дороги, во ржи, в пшенице, под телеграфными столбами. Днем солнце беспощадно жгло меня своими лучами, ночью еще беспощаднее кусали комары; непривычная обувь до крови растирала ноги; мешок, в котором находились две-три рубашки, свитка да еще кое-что, оттягивал плечи… Эх, время, время, счастливое время! Как, несмотря на все это, хорошо жилось тогда, как легко дышалось, каким восторгом наполнялась по временам душа!.. Эх, господа, если бы кто-нибудь из вас мог взглянуть тогда в мою душу, с какой радостью, думаю я, променял бы он свое прочное, обеспеченное положение на полное случайностей, неудобств».
(А. Баранников, народник)
Как видим, мировоззрение многих ходоков в народ не слишком отличалось от тех, кто в 70-х годах ХХ века «ходил в хиппи».
Численность пошедших в народ точно неизвестна, но примерно – более 3000 человек. По официальным данным, процессом было охвачено 37 губерний.
Ничего путного из этой затеи не вышло. Крестьяне с большим недоверием смотрели на переодетых бар, ведущих малопонятные, да еще и крамольные разговоры. В лучшем для народников случае их просто равнодушно слушали. В худшем – от греха подальше сообщали начальству. В самом деле – шляются тут какие-то… Непорядок.
По большому счету никакой особой опасности для власти отправившиеся в народ ребята не представляли. Однако полиция энергично начала таких «туристов» отлавливать. Всего было арестовано около 2500 человек. Хотя, как отмечал обер-прокурор Священного Синода К. П. Победоносцев, который революционеров и либералов терпеть не мог, «нахватали по невежеству, по самовластию, по низкому усердию множество людей совершенно даром».
Однако на народников это произвело впечатление. С одной стороны, оказалось, что народу на их светлые идеи глубоко наплевать. С другой – власть, с токи зрения народников, «проявила свою звериную сущность». Наверное, и в самом деле не стоило их трогать. Погуляли бы да успокоились, выпустили бы пар. Но власти тогда умели только «держать и не пущать». Да и опасность международного движения была очень сильно преувеличена. В итоге кто-то из народников отошел от активной деятельности. А кто-то – вышел, так сказать, на новый уровень…
* * *
В 1874 году создается организация «Земля и воля», являющаяся скорее неким координационным центром. Идеи, вдохновлявшие землевольцев, были достаточно неопределенны. С одной стороны, предполагалось придать «хождению в народ» более серьезный характер. То есть попытаться осесть и ассимилироваться в глубинке, работая кузнецами, врачами, учителями.
«Весною 1877 года с разных концов России члены общества “Земля и воля” двинулись в Поволжье для устройства “поселений”. Пространство от Нижнего до Астрахани принято было за операционный базис, от которого должны были идти поселения по обе стороны Волги. В одном месте устраивалась ферма, в другом – кузница, там – появилась лавочка, здесь приискивал себе место волостной писарь. В каждом губернском городе был свой “центр”, заведывавший делами местной группы. Саратовская и астраханская группы непосредственно сносились с членами кружка, жившими в Донской области, а надо всеми этими труппами стоял петербургский “основной кружок”, заведывающий делами всей “организации”».
(Г. В. Плеханов, в 70-х народник, впоследствии – видный марксист)
