Ознакомительная версия.
Идеологическая нота зазвучала вновь 10 октября 1941 года в тайном приказе, в котором говорилось: «Имеется еще много замешательства насчет отношения, которое следует принять войскам к большевистской системе. Главной целью кампании против еврейско-большевистского режима является полное уничтожение его военной мощи и искоренение его азиатского влияния на европейские цивилизации. На войска эта цель накладывает задачу, которая выходит за пределы обычных функций солдат. Воин на Восточном фронте – не просто солдат, сражающийся по правилам войны; он также несет в себе неистребимую веру народа…» Разгром под Сталинградом еще не повлиял на мировоззрение командующих. Доказательства этого можно найти в приказе генерала Шёрнера, которого Верховное командование ценило достаточно высоко, чтобы дать его приказу широкое распространение. Приказ был издан 1 февраля 1943 года, и в нем подчеркивалось: «Борьба ведется двумя идеологиями, между двумя концепциями жизни, двумя образами жизни». Одновременно развернулась кампания, ставившая своей целью «революционизировать» армию и офицерский корпус. Кампания осуществлялась партийной штаб-квартирой и достигла кульминации 22 декабря 1943 года в приказе, который был отдан Гитлером, создавшим «штаб национал-социалистического руководства» в Верховном командовании и посты «офицеров национал-социалистического руководства». Это были своего рода капелланы; они должны были быть «воинственными», а работа их считалась такой же важной, как тактическое руководство и обучение (приложение 34).
Если до войны, в понимании Гитлера, государство покоилось на двух столпах: политическом (национал-социалистическая партия) и на военном (вермахт), то в ходе войны подход изменился: вермахт должен был быть «рукою, держащей меч», а партия (очевидная аналогия со Средневековьем) – светской рукой церкви. Однако «миссионерская» деятельность «офицеров национал-социалистического руководства» сводилась на нет «самим широким распространением недостаточного понимания» и, разумеется, «старой прусской военной традицией». Морской флот и люфтваффе «случайно» были исключены из таких опытов, ибо они непременно получили бы огласку. Гитлер между тем был непоколебим. Чем туманнее было мировоззрение, тем более цепко он держался за мысль, что его мировоззрение чудесным образом преодолеет оружие. В это едва ли можно поверить, но это правда, что 13 марта 1945 года, примерно за полтора месяца до того дня, когда он покончил жизнь самоубийством, Гитлер издал приказ, который гласил: «растущие невзгоды и счет войны требуют последнего усилия, если мы хотим обеспечить победу. В такой борьбе, как эта, самое мощное оружие, которое у нас есть, – это идеология, политическая вера… Поэтому я отдаю следующий приказ: первая задача командующего офицера – сделать свои войска политическими фанатиками, а командующие офицеры ответственны передо мной за национал-социалистические убеждения их солдат». Поскольку Гитлер был подвержен подобным «идеям», неудивительно, что они присутствуют и в его последних приказах, которые он писал в расчете «передать их потомству»; при этом он мог посвящать целые страницы разоблачению «предательства» армейских офицеров и Генерального штаба.
Абсолютный и неизлечимый комплекс Гитлера, подозревавшего всех и вся в предательстве, рос в течение многих лет. Это было результатом подсознательных элементов недоверия, факторов как психологических, так и социальных, вероятно, также и физических, но, несомненно, и военных. В июле 1944 года этот комплекс получил признаки полного и окончательного оформления.
Между тем в штаб-квартире служил офицер, чье суждение о ситуации внушает доверие. Обязанностью этого офицера было вести военный дневник вермахта, и благодаря этому он был достаточно широко информирован. Более того, будучи образованным историком, он мог вполне профессионально судить о происходящих событиях. Так, он писал о ситуации, сложившейся после 20 июля: «…Никогда и ни при каком театре военных действий ход войны не подвергался воздействию измены. Это справедливо, в частности, и для периода после 20 июля 1944 года. Примечательно, что в число заговорщиков входили командующие армией, равно как генералы и штабные офицеры, занимавшие ключевые должности; однако как на Восточном, так и на Западном фронте они оказывали военное сопротивление врагу так же яростно, как и другие, которые не были в это втянуты. Поведение фельдмаршала Роммеля в данном случае весьма показательно». После короткого описания стратегических и политических идей заговорщиков он продолжает: «Таким образом, конспираторы имели точно те же интересы, как Гитлер… Теория измены не больше объясняет исход войны, чем теория «саботажа». Наоборот, ход войны был настолько логичен сам по себе, что ее исход не нуждается ни в каких других объяснениях».
Тем не менее известно, что в кровавой бане мщения, которая последовала после покушения на жизнь Гитлера, более пятидесяти генералов настигла смерть, в то время как сотни менее значительных офицеров были тихо переведены в другие места службы. Многие из них, такие как Штауффенберг и Мерц, когда-то сами были национал-социалистами, и в их жилах текла солдатская кровь. Должно было случиться что-то совершенно исключительное, чтобы у этих и подобных им людей открылись глаза. Сыграли роль, безусловно, политические и военные факторы, но также религиозные и многие другие. Мотивы заговорщиков вытекали из многих причин и обстоятельств, и ни один из этих разнообразных факторов нельзя изучать в отрыве друг от друга и оценивать без изрядной степени допущения. Уже только по одной этой причине вряд ли о деле 20 июля 1944 года когда-либо будет достигнуто единственное, общепринятое суждение. Однако можно сказать со всей определенностью, что эта трагедия унесла жизни людей, которые своим поступком показали великую веру в свою страну и в человечество.
Что же касается человека, на которого было направлено справедливое возмездие, то к нему вполне применимы слова Теодора Фонтеня, сказанные им по адресу другого деятеля, который стремился стать диктатором всей Европы: «Это порочная злая амбиция – связать сотни миллионов людей в горе и в радости, подчиняя их своему капризу, и, возможно, безумию одного человека и взывать к имени Всемогущего в таком кукольном театре, – это не что иное, как святотатство».
Глава 27
Введение: сообщество и общество
Перемены, наступившие во взаимоотношениях между государством и офицерским корпусом после Первой мировой войны, начались как процесс дезинтеграции, а затем превратились в частичную адаптацию.
«Адаптация» справедливо понимается как существенный признак современного индустриального массового общества, и социологи с 1930 года, или около того, сделали ее краеугольным камнем своих теорий. В качестве формального принципа она происходит от теории Дарвина о способности видов приспосабливаться, но в качестве средства интерпретации исторических и социологических феноменов она довольно часто оказывалась несостоятельной, на смену ей пришел более обещающий принцип, выдвинутый Фердинандом Тоннисом: полярность «сообщества» и «общества». В германском офицерском корпусе эти два полюса, или категории, находились в состоянии взаимного рефлекса, так что часто невозможно сказать, какой из них был первичный, а какой – вторичный. Для нашего исследования доминирующим фактором всегда было «сообщество», образованное военной профессией. Теперь цель настоящей части книги – исследовать, по крайней мере, главные линии направления напряжения между двумя полюсами. Они касаются жизни офицеров вне службы, жизни, которую они вели вне казармы, жизни, которая лишь отдаленно и косвенно соотносилась с военной. Тем не менее некоторые из этих невоенных аспектов военной карьеры внесли значительный вклад в образ жизни офицерского сообщества.
Глава 28
Церкви, секты, франкмасоны
Лучше всего начать наше исследование с религии – самого высокого из всех факторов, которые повлияли на социальную жизнь цивилизованных народов. Между тем мы должны скорее говорить «церковь», чем «религия». В Средние века это была наднациональная концепция христианства и Божественного порядка, царившего над землей и определявшего отношения между людьми. Наряду с этим иерархической идее должна была служить роль меча. Насколько далеко отдельный рыцарь следовал этому религиозному идеалу в частной жизни – это вопрос, в который мы здесь не будем вдаваться. Затем последовал великий раскол, потом пришла секуляризация жизни наряду с великим ослаблением идеи единой католической империи. Даже если рыцарство, как таковое, не вымерло, такая эволюция могла вызвать определенный разрыв в традиционной связи между мечом и императорской короной. Когда Лютер решил объединить свои силы с сепаратизмом правящих принцев, сочувствовавших его религиозному движению, он принял судьбоносное решение, одним из результатов которого было то, что военные силы того времени вызвали к жизни новый политический порядок и изменение характера самих вооруженных сил.
Ознакомительная версия.
