В декабре 1953 года Альберт Морде отправил в Клуб исследователей письмо с такими словами: «Сейчас, когда я пишу эти строки, у меня никаких сведений о текущем месте проживания [Теда]… Вы лучше пишите на мой адрес, а я буду передавать ему все ваши сообщения и письма точно так же, как делал в прошлом. Как только (если это произойдет) мне станет известен новый адрес сына, по которому вы сможете отправлять корреспонденцию напрямую, я сразу вам его сообщу».
В этот мрачный периодсвоей жизни Морде то и дело возвращался мыслями в военные годы, вызывая на свет демонов, которым лучше было бы оставаться в заб-вении. «Теодор искренне верил, что за ним охотятся какие-то люди – те, с кем он пересекался во время службы в OSS, – рассказала мне его племянница Сюзан Шамвей. – У него по этому поводу была настоящая паранойя». В другом разговоре она добавила: «Мне кажется, он поставил под сомнение все, чем жил… пытался разобраться, что в его жизни было действительно важно. Например, вспоминал погибших товарищей или чувствовал себя виновным в смерти каких-то людей. Война творит с людьми и не такое…»
Джоан Сенеделла, другая племянница Морде, сказала, что в последние годы жизни понять его было практически невозможно. Он закрылся от всего мира. «Трудно было даже предсказать, что он способен сделать в следующий момент, – сказала Джоан. – Теодор оставался эрудированным и приятным в общении человеком, но при этом был полной загадкой для окружающих».
Сюзан Шамвей подтвердила эти слова: «Именно таким я и помню Теда. Симпатичным, галантным, но всегда отстраненным».
К лету 1954 года стало понятно, что брак с Густафсон развалился окончательно. Точной даты никто не помнит. Так или иначе, Морде вернулся в Стэмфорд, усадил свое семейство в черный «Олдсмобиль» и отвез в фамильный дом Густафсонов на Род-Айленде. Там он попрощался с женой и двумя детьми – годовалым и трехлетним. Как позднее вспоминали родные Морде, в тот момент ничто не говорило о том, что он прощается навсегда. Теодор вел себя так, будто скоро приедет повидаться, и сказал, что ему просто нужно немного времени, чтобы подумать и во всем разобраться.
Но 26 июня Морде вернулся в родительский дом в Дартмуте. Именно там около четырех часов дня и нашел его брат Элтон: одетый в один только домашний халат, он висел на толстой веревке в душевой кабинке. Спасти его оказалось уже невозможно. Теодору Эмброузу Морде было 43 года.
Его смертьстала для родственников абсолютной неожиданностью. Они не знали, что и думать. Морде не страдал от тяжелых депрессий и никогда не говорил о самоубийстве. «Я предпочитаю считать, что это была месть шпионов вражеской стороны, – сказал мне его племянник Дейв. – Иных логичных объяснений я просто не вижу». Другие думали, что Морде стал жертвой духов потерянного города. Морде побывал там, говорили они, и теперь должен расплатиться за это своей бессмертной душой. «Помню, – рассказала мне Сюзан Шамвей, – как мне когда-то рассказывала об этом бабушка, мать Теда. Она была уверена, что местные индейцы считали найденный им город проклятым местом и что он, отправившись туда, навлек на себя это проклятие».
Через два дня после его смерти New York Timesопубликовала некролог в память о человеке, «изучавшем руины древней индейской цивилизации». Похоронили его на сельском кладбище в Нью-Бедфорде, где он родился и мечтал о путешествиях, наблюдая, как уходят в море китобои.
29 июня секретарь Клуба исследователей направил родителям Морде письмо с соболезнованиями, в котором их сын был назван «истинным первопроходцем, настоящей гордостью Вашей семьи и нашего Клуба». Альберт Морде, судя по всему, этого письма не видел, потому что спустя три дня написал в Клуб короткое, состоящее всего из четырех предложений сообщение о смерти сына. Он предложил зафиксировать этот факт в их документах, а потом, словно желая перевернуть страницу и забыть о прошлом, попросил «прекратить направлять в наш адрес любую предназначенную ему корреспонденцию».
В ближайшее десятилетие Густафсон снова выйдет замуж и, по словам родственников, тоже постарается забыть прожитые с Теодором Морде годы. Ей никак не удавалось смириться с тем, что симпатичный, влюбленный в нее авантюрист, с которым она познакомилась летом 1948 года в Манхэттене, и мужчина, ушедший от нее спустя шесть лет, это один и тот же человек. Как сказал мне ее внук Джозеф Эссей, Глория так и не смогла простить его за решение бросить ее с маленькими детьми на руках. Сегодня она живет на восточном побережье Флориды и, по словам родных, говорить о прошлом не любит.
Годы шли, и легенда о потерянном городе стала забываться. Записные книжки Морде с подробностями гондурасской экспедиции долго собирали пыль в архивах, потом оказались не на своем месте и в конечном счете на некоторое время исчезли вообще. Возможно, они потерялись в момент продажи Музея американских индейцев Смитсоновскому институту или после смерти Джорджа Хея в 1957 году. Один из блокнотов вроде бы сгорел во время пожара. Точно так же на какой-то период пропал и посох, что было очень символично, если учитывать стремление Морде любыми способами защитить свое священное открытие.
После смерти Морде на свете остался только один человек, обладавший информацией о том, что и в каком месте ему удалось обнаружить. Это был его партнер по экспедиции Лоренс Браун. Встречались ли друзья после войны, присутствовал ли Браун на похоронах Морде, нам неизвестно. Он умер в 1974 году, так и не пролив свет на загадочную историю потерянного города.
Прошагав несколькочасов под палящим солнцем, мы наконец нашли развалины. Это произошло 1 августа, спустя почти месяц после приезда в Гондурас. Из леса мы периодически выходили на выжженные отработанные лесосеки, где из подрастающей травы островками торчали медно-красные пни махагониевых деревьев. Когда-то в этом районе Крис угодил в лапы лесных браконьеров, но мы предпочитали об этом не разговаривать.
Медленно, но верно мы продвигались вперед. Заплатив мужчине из Голубого Неба денег, мы уговорили его пойти с нами. За поясом штанов у него был пистолет, а ружье он вместе с нашими вещами навьючил на мула, теперь шагавшего через подлесок, высоко поднимая ноги. Чуть позже мы своими глазами увидели большие курганы, о которых нам рассказывали в предыдущий вечер жители деревни. Эти курганы были больше всех, что нам удавалось заметить на берегах реки. Отдельные из них достигали трех метров в высоту и были сгруппированы по два-три в одном месте. «Посмотрите, они же просто везде!» – ошарашенно воскликнул Крис. У меня из головы не шли байки о захороненных в них великанах, и я чувствовал себя как на кладбище. Панчо, молчавший почти всю дорогу, начал жаловаться на боли в животе и винить в этом злых горных духов. «Должно быть, мы уже совсем недалеко от города», – сказал он.
Вскоре Крис внезапно остановился на поляне среди высоких деревьев. «Смотри сюда, – сказал он, показывая своим мачете на укрытую тенями землю. – Ведь могли бы и не заметить…» Он отбросил ногой несколько лиан, и мы увидели под ними изъеденные временем камни, уложенные в некое подобие булыжной мостовой. «Это дорога», – с волнением сказал он.
«Дорога?» – переспросил я, представляя себе асфальтовое полотно с желтой разметкой.
«Ага, дорога. Ей, наверно, тысяча лет, а то и больше».
Он сказал, что дороги строили между соседними городами, а также протягивали их от центра города до берега ближайшей реки, по которой из джунглей и в джунгли можно было перевозить людей и товары. «Здесь без дорог передвигаться было просто невозможно. Вспомни, через какую грязь нам пришлось пробираться…»
Крис ринулся вперед и снова замер на большой поляне, увидев две выглядывающих из высокой травы каменных стены. Сплошь покрытые вьюном и лианами, высокие, закругленные сверху стены, словно гигантские змеи, тянулись в обе стороны от нас до самого горизонта. Я сразу же вспомнил дневниковую запись, в которой Морде рассказывал, что они нашли стены, «немного поврежденные наступающими джунглями».
