здоровыми и отсортировывал больных в обратный путь. У кого не было денег на билет, оставались сперва в карантине, а потом в братских могилах.
Подробности великого переселения остались в Музее эмиграции Эллис Айленда, и я мечтаю разыскать следы переезда из Польши в США моих двоюродных прадеда и прабабки со стороны маман – Иуды и Эстер Зильбельбергов. Известно только то, что Иуда стал владельцем фотоателье в Чикаго и вместе с сестрой умолял моего прапрадеда Хаима Зильбельберга перебраться в Америку.
Прапрадед преподавал в религиозной школе предмет «Талмуд-Тора», рано овдовел и самостоятельно вырастил дочь Эстер и сыновей Мордехая, Иуду и моего прадеда Иосифа. Когда в 1914 наступали немцы, Иосифу Зильбельбергу как госслужащему предоставили для эвакуации семьи отдельный вагон, и прапрадед Хаим хотел ехать с ними.
Но пришел на вокзал Варшавы, поцеловал внуков и внучек, старшей из которых была моя бабушка Хана-Лея, и сказал, что останется умирать на своей земле. Он считал Польшу своей землей. И больше ничего о нём, Эстер, Иуде и Мордехае неизвестно. Зильбельбергов в Америке пруд пруди, но в архиве Эллис Айленда, наверное, есть и мои Зильбельберги. Жаль, что небесный диспетчер перекрыл дорогу грозой.
В память о самых первых евреях-беженцах, приплывших в 1654 году из Бразилии, в Бэттери-парке установлена стела с флагштоком. Спасаясь от религиозного преследования, они поплыли в Голландию, но судно захватили сперва испанские, а потом французские пираты.
Евреи расплатились имуществом за то, чтобы их высадили на ближайшем острове, и именно с этой группы сефардов началась история американской конгрегации «Шерит Исраэль», что переводится как «оставшиеся от Израиля». Именно эта группа стала фундаментом ньюйоркской еврейской общины.
А за 28 лет до приплытия бразильских евреев именно на месте стелы произошла мошенническая покупка Манхэттена у индейцев-делаваров за 60 гульденов. Ведь индейцы не понимали сути сделки и говорили: «Не земля принадлежит людям, а люди принадлежат земле…Человек не продает землю, по которой ходят люди…».
Недалеко от стелы с флагштоком стоял «замок Клинтона» – форт из красного кирпича в честь мэра Нью-Йорка ДеВитта Клинтона. Прежде под ним был отдельный остров, но землю подсыпали и подсыпали, пока не образовался Бэттери-парк с «замком Клинтона» в центре. С 1855 по 1890 год форт служил эмиграционным постом штата Нью-Йорк и принял больше 8000 000 приезжих – ровно столько, сколько сейчас проживает в Нью-Йорке.
А после этого он побывал и парком развлечений, и площадкой презентаций. Именно здесь Сэмюэл Морзе впервые продемонстрировал телеграфный аппарат; а в 1941 году сюда поставили огромный аквариум. Сегодня «замок Клинтона» объявлен национальным памятником и открыт для посещений, ведь в Нью-Йорке острый дефицит исторических памятников. Но, если вы покатались по миру, он не впечатлит ни размерами, ни эстетикой.
Обойдя симпатичные и несимпатичные памятники Бэттери-парка, мы дошли до искореженной 11 сентября скульптуры немца Фрица Кёнига «Сфера». Той, что стояла перед Всемирным торговым центром, символизируя мир во всем мире через торговлю, и о которой чёрные ряженые кричали у Пенсильванского вокзала: «Ваше Яблоко уже сгнило!»
Недалеко от «Сферы» находилось великолепное здание филиала Национального Музея Индейцев, чудом уцелевшее посреди небоскрёбов. Но мы не ходим по музеям, впервые посетив город – хочется сперва почувствовать его, наслушаться, нанюхаться, надышаться, разглядев жителей и подсев на их волну. Да и не понятно, как относиться к такому музею? Ведь это музей геноцида 400 племён Северной Америки!
Сомневаюсь, что мы увидели бы там иллюстрации дискуссии понаехавших теологов, ставящих вопрос «являются индейцы людьми или обезьянами?» и уверяющих, что «индейцы созданы сатаной, раз в Библии о них ни слова». Или портрет испанского философа-гуманиста Хуана де Сепульведа, писавшего: «…народы столь нецивилизованные, столь варварские и испорченные столь многими грехами и извращениями были справедливо завоёваны».
А также портрет историка Фернандеса де Овиеда, объявившего, что «использовать порох против язычников – это курить ладан для Господа». Ну и, конечно, портрет генерала Филиппа Шеридана с его слоганом: «Хороший индеец – мёртвый индеец». Зато увидели бы там предметы уничтоженного индейского быта, предметы культа, одежду, оружие, украшения и т. д. И коллекции скальпов, за которые европейским бандитам платили из специально созданных во многих американских штатах фондов, примерно как в России платили за отстрел волков.
Всё это не манило, так что мы двинулись к «Атакующему быку» Артуро Ди Модики. Скульптор поставил его в 1988-м под ёлку в Нижнем Манхэттене, но полиция арестовала несогласованный арт-объект. В ответ начались протесты ньюйоркцев, равнодушных к уничтожению уникальных зданий, но воодушевленных 3200 килограммами бронзовой попсы. Ведь Америка, как говорил Авраам Линкольн, создана «простыми людьми для простых людей».
И «Атакующего быка» оставили на радость простым людям возле Товарной биржи и стали считать её символом. А Ди Модика доказал через суд, что подарил быка, а не авторские права на него, и начал снимать процент с каждой бычьей фотки и статуэтки. Да ещё запустил легенду, что на человека, потёршего бычьи яйца, обрушится золотой дождь. С тех пор бычьи яйца отполированы, очередь к ним стоит в любую погоду, а некоторые туристы фотографируются, чуть не засунув голову в бычий задний проход.
После «Быка» мы облазили стаю параллелепипедов Уолл Стрит, которые принято снимать с воды в качестве символа Нью-Йорка. Разглядели все окна, двери, дырки, щели, не нашли ничего интересного и попали под грозу. От грозы на Уолл Стрит было впечатление, что сидишь в глубоком подвале, на потолке которого по неаккуратно вырезанному экрану мечется молния; и поскольку всю энергию грозы сжирают туши небоскрёбов, кажется, что это компьютерная игра. Короче, ГМО-гроза.
Добравшись до места разрушенных башен-близнецов, мы уселись спиной на мокрую лавку к очередному стеклянному ящику. Очередной стеклянный ящик отражал наши спины, прохожих и стеклянный ящик Башни Свободы – сменщицы близнецов. К её недообшитому стеклом телу не подпускал забор, но обшитыми частями Башня Свободы ответно отражала стеклянный ящик за нашей спиной, отражающий её. А он ещё раз отражал, как она отражает его, а она ещё раз и т. д., словно зеркальный лабиринт уже не мог остановить судороги, выманивающие в ледяную бесконечность.
На сетке забора, огораживающего стройку, желтела растяжка с названиями городов, участвующих в строительстве и нарисованными крохотными человечками: «Иерусалим, Пермь, Дубай, Коломбо…» Человечки были такого же размера, как человечки, свисающие из окон северной башни после авиаудара на фотографиях, сделанных с земли.
Мой приятель сценарист Аркадий Сарлык рассказывал, что 11 сентября оказался в Южном Манхэттене, и на его глазах первый самолёт вонзился в первую башню. Во второй башне работала его эмигрировавшая жена Дина. Как все свежие эмигранты, она рванула на
