Ознакомительная версия.
Итак, вот наш государственный идеал: Семнадцатое столетие. Царь назначает воевод, а дальше – пиши жалобы в Москву. Ладно, пустые и страшные евразийские просторы, переварившие всё и всех, переварят как-нибудь и этот «атавизм с ракетами», вот только как быть со знамениями? Если уж мы воскрешаем сознание семнадцатого века, то я прямо и просто требую знамений. Пусть небеса подтвердят, что перед нами утверждённый ими царь, а не самозванец. Зачем же мы переживали Смуту, как не за этим? Пусть прилетит орёл, или совершится небывалый ратный подвиг, или будет святому старцу видение, пусть хоть что-нибудь подтвердит санкцию Господа на самодержавное волеизъявление обыкновенного человека, когда-то выбранного обычным демократическим путём налаживать разумное управление страной.
Где эти санкции? Где знамения? Встав на точку зрения человека семнадцатого века, я, напротив того, вижу все признаки проклятия и отторжения Неба от земных правителей России. Сплошь бедствия: катастрофы, потопы, пожары, взрывы. Раз уж Кремль предлагает мне семнадцатый век в качестве госустройства, так я и буду судить по нормам семнадцатого века и напишу как непреклонный летописец: «Прогневали мы Бога! Согрешили! Не тот царь! Нет благословения царству!». И в грядущих веках поверят-то мне, а не какому-нибудь очередному кремлёвскому сурку или тушканчику, к фамилии которого уже через год надо будет сноску ставить – кто такой, что такое.
Мне поверят, потому что у меня нет ничего за душой, кроме здравого смысла, который говорит элементарные вещи. Никакой человек не может сознательно, обдуманно выбрать и назначить восемьдесят девять глав субъектов Федерации, потому что это невозможно. Президент уже проявлял державную волю и учредил институт своих полномочных представителей. И что? Какой от них был прок? Чему они способствовали, с чем справились? И семерых-то найти не мог, а теперь собирается восемьдесят девять раз проявить чудеса кадровой прозорливости. Пример которой мы имеем в Санкт-Петербурге и до сих пор ей удивляемся.
Видимо, и в самом деле, смутное время, когда ещё были какие-то колебания между разумом и абсурдом, в России закончилось, и наступила ясность. Поздравляю с праздником. Господа артисты, а вот кому роль Козьмы Минина! Государственная премия-то, считай, в кармане.
2004 г.
– А вот кому город! Продаётся город, прекрасный город! Исторический пробег– всего триста лет с годиком. Дворцы, парки, реки, мосты, каналы, уникальные панорамы, редчайший аттракцион – белые ночи. Построен лучшими архитекторами из стран Европы! Внесён в список красивейших городов мира! Специальное предложение – кто берёт целиком, скидка 50 %. Три лесопарка по цене одного! Дворцы в пакете, плюс три моста в подарок от фирмы!
Подходит солидный господин, припахивая коньячком, нефтью и газом, колупает город пальцем, бурчит недовольно:
– Чего это он у вас… облезлый какой-то, грязный. Вы его хоть мыли, прежде чем торговать?
– Мыли, мыли, как не мыть, добрый господин – вот аккурат в прошлом году и мыли, на день рождения. Чудо, не город – игрушечка. Купите деткам на забаву.
– Да он не рассыплется через месяц? Вона уже у мужика рука-то отвалилась.
– Этот мужик называется атлант, добрый господин. Знаете песенку? «За совесть, не за страх атланты держат небо на каменных руках». А нынче, сами знаете – ни совести, ни страха мы в России не держим, дохлый товар. Вот и атланты с этими, с кариатидами, шебуршить стали – дескать, ваше небо – наши руки, но за живые денежки. Бунтуются. Да ещё в евро им плати – они наших денег не понимают, иностранцы потому что. Все памятники с ума посходили. Цари, которые верхом сидят, требуют кормовые на лошадей, а Медный всадник– тот еще и на змея просит.
– А что он жрёт, змей-то?
– Да кто его знает, что он жрёт. Раньше бунтовщиков жрал, а нынче где их достать? У нас, добрый господин, народ очень смирный – никак не выморить. И такой терпеливый, что не дай Бог! То есть дай Бог! То есть Бог уже дал… Вы их разносолами не балуйте, суньте хлебца – они и рады.
– Смирный-то смирный, да очень уж его много. Что это они у вас, еще и на машинах рассекают? С каких таких достатков?
– Ну вот Боже ж мой не знаю с каких достатков! Никаких нет достатков, одни убытки. От горького горя продаём город, добрый господин, самим жалко. Кабы не нужда, ни в жизнь бы не продали. Шутка ли! Берегли как зеницу ока, пылинки сдували, наглядеться не могли. (Продавец – точнее, продавщица – принимается рыдать): – Питерчик, миленький, кому ж ты теперь достанешься, сиротинушка моя!
– Не знаю, чего вы там берегли. Грязищи-то, мусора-то… Домишки ветхие, чкни – развалятся. Дороги опять же разбитые. И народищу сколько.
– Так всё старички, добрый господин, старушечки. Помрут скоро. Новых-то не рождается. А старенькие у нас давно от пищи отвыкли, с девяносто второго годика ничего не кушают. Как их ушибло тогда, как они в январе-то в магазинчик пришли, так и отвело от еды начисто.
– Ну, не знаю… Сам-то город я бы купил. Но – без народу, чистый. Потому как у меня родственники очень брезгливые, давно социалки не видали. Они интересуются без соседей проживать. Вот я гулять днем пойду с дочкой – а тут чёрт его знает кто ходит. Или ночью поедешь виды посмотреть, и еще какие-то хрены с горы, понимаешь, катят. Оно мне нужно за мои же деньги с людями тереться бок о бок? Я за что душу мою бессмертную погубил? За то, чтоб вокруг меня людского духу не было. Ликвидируйте жилую массу, тогда беру.
– Никак сразу нельзя, добрый господин, мы уж и так и эдак старались. Годика четыре надо. А вы если весь городок не хотите, так возьмите дворец на пробу, хоть какой. Хоть Шуваловский. Смотрите, какой хорошенький.
– Хм. Дворец аккуратный. Здесь вот ресторан сделаем, а здесь можно фитнес, сауну, бассейн. А тут и корт можно впихнуть, у меня племяш так нехило в теннис играет. А перед фасадом я памятник хочу поставить. Задумка у меня есть одна. Мужик с ножиком и баба в туфельках. Памятник Мурке, мурёночку! Чтоб все бабы знали: изменят – прирежем.
– Вот класс, ай-ай! Мурёночек! Мы ваш памятничек включим в списоньку архитектурненьких шедеврочков Санктусенького Петербуржичка. Только у нас к вам просьба маленькая – там, во дворце, есть государственный музей, квартира Анны Ахматовой. Так вы уж её оставьте в неприкосновенности, сделайте милость, а мы уж вам и льготы, и благодарности, и в почётные граждане запишем.
– Какая к лешему Ахматова? Пущай убирается из квартиры. Вы чего, офонарели совсем? Вы мне дом с жильцами продаёте?!
– Да ни в коем разе, добрый господин, Ахматова эта жила тут во дворце, в каморке, померла давно, только стихов много написала, ну, которые господа читали – одобряют. Сделали музей, чтоб, значит, которые культурных из себя строят – ходили да смотрели, а на что смотреть? Смех сказать – сундучок ейный да чемоданчик ободранный. С такими мужчинами хороводилась, а добра не нажила. Мы, конечно, все эти культурные лавочки позакрываем, нечего интеллигенцию на ровном месте плодить, но опять же – погодить надо. А вы бы пока взяли дворец вместе с музеем, музей закрыли на реставрацию, ну, а потом, сами знаете, как эти дела делаются. Год реставрация, другой, а потом все и забудут, что такая за Ахматова, с чем её едят. Замотаем вопрос.
– Не, ребята, это вы угоревши придумали. Я в ваши питерские заморочки не въезжаю. По– моему, если за что заплатил, так в руки взял и всё, замерло тут. А вы мне дворец вместе с государственной конторой впарить хотите? Да вы часом не жулики? ВЫ СВОЁ ПРОДАЁТЕ ИЛИ ЧУЖОЕ? Откуда вы город взяли? ЭТО ВАШ ГОРОД ИЛИ КРАДЕНЫЙ?
– Ну уж прямо вы скажете, добрый господин. Почему краденый, ничего не краденый, а так – достался по случаю. Зигзаг удачи, хе-хе.
– А не позвать ли и мне, по случаю, милицию?!
– Валяй, зови. Очень испугал. Вася! Ваня! (подходит милиционер) – тут гражданин у нас к городу приценивался, беспокойный такой гражданин, матом ругается, руками машет. Ты там с ребятами разберись, откуда у него бабки-то. (Господина уводят) – Охолодись, дуболом. Может, в ум войдёшь… А вот кому город, прекрасный город, продаётся город! Исторический пробег– всего триста лет с годиком!
2004 г.
(Посвящается 302-й годовщине со дня рождения Санкт-Петербурга)
Однажды белый царь посадил сам себе дуб. Царь был большой, умный и злой, дуб посадил не просто так, а с приговором – кто царскому дереву навредит, тому счастья не видать самому точно, детям обязательно и внукам по возможности.
Белого злого царя помнили долго, дубу вредить боялись. Рос он триста лет и знал триста бед, но не от людишек. И молнией его било, и ураган ветви срывал, и засуха томила – но человечья рука не трогала.
А на триста первый год откуда ни возьмись прилетела к дубу стая бабочек. Стали они виться вокруг дуба и приговаривать:
Ах, какой миленький! Ах, какой стройненький! Дай отдохнуть, красивенький…
Ознакомительная версия.
