Я отказалась его сносить, даже когда появилась мафия с бульдозерами. Потом заявились мародеры, безработная молодежь из деревни. Остановить было некому, место наполовину пустое. Осенью пришли банды из-за реки, но они сильно поцапались с теми, кто тут уже был, и убрались.
По ее словам, она устроилась тут на низкооплачиваемую работу – не пускать захватчиков, но мне разрешено идти дальше.
Дохожу до длинного бледного здания, которое выглядит целым; когда-то тут был детсад. Баскетбольные кольца и качели все еще ярко раскрашены, но между камнями мостовой пробиваются кусты, душащие пешеходные дорожки. Дальше, на мелководье судоремонтной верфи, ждет вереница грузовых барж, а затем снова грязные следы деревни, обнесенные поломанными заборами и заваленные мусором. Какая-то семья разбирает разрушенную половину своего все еще стоящего дома. Женщина говорит, что вода дошла до карнизов. Однако она улыбается. Это ее дом, и она никуда отсюда не уедет. Огороды вскопаны и ждут рассады.
Громадный коренастый мужчина, волокущий с катера две сумки, уговаривает меня навестить живущих тут родителей жены. Владимир хочет выставить себя западным человеком. Его черная безрукавка давит на дряблый волосатый живот над черными штанами и бесформенными в них ногами. Я сижу в восстановленном доме почтенной пожилой пары, а Владимир достает из своих сумок бутылки водки и начинает пить. Для каждого тоста он наполняет мой стакан, а его теща с выражением иронии на лице готовит закуски и терпит его с понимающим молчанием. Интересно, где жена.
Вскоре на кухонном столе появляются черный хлеб, красная игра, корнишоны, стебли черемши и несколько бродячих муравьев.
Владимир чокается с моим стаканом и заверяет меня, что живет не здесь.
– Нет! Я живу в Хабаровске. Большой дом, большой! Я живу не так. – Он показывает на потертую кухню. – Я миллионер!
Он стаскивает шляпу с лысой головы; черты его мясистого лица словно пририсованы задним числом. Возможно, как раз водка ввергает его в старый русский шовинизм. Он заявляет, что китайцы боятся России, русская военная машина далеко впереди. СССР даже делал шасси американских самолетов во время Великой Отечественной войны, и Боинг 747 – в основном российская разработка.
Его тесть, проработавший сорок три года в гражданской авиации, сдержанно опровергает оратора. Слова старика обладают мягкой весомостью. Но Владимир несется на всех парах, не обращая ни на что внимания.
– Китайцы боятся, что мы к ним вторгнемся, – он по-прежнему называет эти территории Маньчжурией, – и они знают, что мы можем разбить их наголову.
Теща, жарящая на плите блины, внезапно смеется.
– Зачем нам их земля? Нам и так хватает! У нас ее слишком много. – Она добавляет в блины икру и сгущенное молоко. – Земля – это единственное, чего у нас слишком много!
Вскоре она с мужем тихонько развенчивают аргументы Владимира, но не ради его пользы – похоже, это безнадежно, – а ради их собственного психического здоровья.
Обычно он их игнорирует. Взгляд его крошечных глаз блуждает по комнате, пока что-то не настораживает его, и он не останавливает глаза на мне. Вполголоса он говорит мне, что повидал мир. У него есть армейский опыт, он служил в Литве до 1993 года и делал ужасные вещи – «Эти ублюдки хотели независимости», – затем работал в полиции, потом занимался чем-то криминальным в Японии. Когда я пытаюсь уточнить чем, он загадочно улыбается. Он изображает этакого привлекательного коррупционера. И я легко представляю, как эта его жизнерадостная маска трансформируется во что-то другое. Только позднее я понимаю, почему черная безрукавка и толстые голые руки застряли в моей памяти: это воспоминание о лохматом головорезе, который молчаливо входил и выходил из моей камеры в Дамаске, где меня годом раньше задержала тайная полиция.
Интересно, как пожилая пара оказалась в такой ситуации. Между ржавых хозяйственных построек в их саду валяются рамы стульев и кроватей, на которых сгнила ткань.
– Вещи мы не смогли спасти, – говорит старик. – Спасли только печь и холодильник, подняв их на столы. – Он вытягивает руку к потолку. – Вода доходила досюда. Рыбы заплывали через окно.
Жена смеется:
– Весь остров ушел под воду!
– Как мне добраться здесь до китайской границы? – спрашиваю я.
Я слышал, что в центре острова, около границы, есть одинокая церковь. Однако женщина отвечает:
– Никто туда не ходит. Незачем. Та церковь – просто символ. Если хотите подойти к границе, в любом случае нужно разрешение.
– Предполагалось, что она станет этаким местом встречи миров.
– Там пустырь.
– Китайская сторона тоже разрушена, – встревает Владимир.
– Нет, – отвечаю я. – Они все восстановили.
Прошлой осенью я был там с воспитателями из Фуюаня. Место превратили в природный болотный заповедник, восстановили деревянные мостки для прогулок. Он привлекал 60 тысяч посетителей в год. Но граница при этом была безлюдной.
Владимир вздыхает.
– Китайцы добиваются своего. – Затем объявляет: – Завтра я должен встретиться с китайской делегацией. Продвигаю один китайский журнал в качестве агента. Я говорил тебе, что я миллионер? Приходи завтра, встретишься с ними. Мы отметим!
Наполовину я ему верю. Пытаюсь представить себе, как он развлекает какую-то делегацию в этом разрушенном месте, где китайцев, несомненно, ненавидят. Но, думаю я, может быть, таким способом некоторые бизнесмены совместно с мелкой мафией обходят таможенные законы и налоги. Может быть, завтра Владимир будет иначе одет и будет иначе говорить перед элегантными китайскими посланниками. Возможно, он вообще не глупый позер, а хитрый игрок, разыгравший представление.
Поэтому на следующий день я вернулся – на случай, если эти китайцы нашли дорогу в бедный домик его тестя и тещи. Однако, разумеется, никого не было – только довольно пьяный спотыкающийся Владимир в темных очках. По его словам, он теперь поедет в Харбин или, возможно, во Владивосток.
– А ты куда собираешься? – спрашивает он. – А, по Амуру до Комсомольска. Это небезопасно. – Он в раздумьях плюхается в кресло. – Это опасно.
Возможно, проскочила искра настоящего беспокойства.
– Я мог бы отвезти тебя туда, если бы у меня была машина…
Перед Тихим океаном возникает плотный тысячекилометровый барьер из заросших лесом гор, и Амур совершает внезапный грандиозный поворот на северо-восток. Около Хабаровска в него вливаются воды Уссури, и увеличившийся поток по, местами, безмерно широкому руслу проходит последние сотни километров до океана через лабиринт островков и отмелей.
Восточнее в лесах этих гор Сихотэ-Алиня веет летним теплом Тихого океана, и лиственницы и пихты северной тайги смешиваются с субтропической флорой – маньчжурский орех, клен, пробковый дуб и липа. Гигантские лианы, виноградная лоза и пахнущие лимоном магнолии переплетаются над травяным покровом, где растут
