Я должен был проверить обоснованность его обвинений.
— Как давно вы знакомы с этим Верлупом? — спросил я.
— Фактически всю жизнь, — проворчал Хендрик. — Мой отец был близким другом его отца. Я на добрых десять-двенадцать лет старше Корнелиса и знаю его с того самого времени, когда он под стол пешком ходил.
— Значит, сейчас ему около двадцати пяти?
— Немного больше. Ведь мне почти сорок.
— Когда он вступил в вашу группу?
— Два-три года назад. В середине сорок второго.
— И в то время у вас не было оснований подозревать его в чем-либо?
— Простите, полковник, — он улыбнулся в первый раз с начала нашей беседы, — но мы вряд ли приняли бы его, если бы у нас были подозрения.
— Не обязательно, — заметил я, — в Англии существует поговорка: преступника можно отпустить на длину веревки, которой хватит ему, чтобы повеситься. Мне известны случаи, когда лицам, в отношении которых существовали подозрения, поручали серьезные задания, но за ними тщательно следили.
— Но только не в нашей группе, — резко ответил Хендрик. — Мы с большой тщательностью проверяли новичков, прежде чем включить их в группу.
— Хорошо. А в чем заключались обязанности Верлупа?
— Его обычные повседневные обязанности или же его задачи в движении Сопротивления?
— Нет, его повседневная работа.
— После окончания школы Корнелис работал в нашем городе на большом радиозаводе. Искусный умелец, он, должно быть, хорошо показал себя на работе, потому что в начале войны его произвели в мастера.
— После вступления в город нацисты, по-видимому, первым делом заняли завод?
— Да. Именно так. Они перевели завод на производство запчастей для танков и самолетов.
— Значит, Верлуп работал на нацистов и под их наблюдением более четырех лет?
— Да. Но в интересах справедливости следует заметить, что половина трудящегося населения города работала на этом радиозаводе. Не пойти работать на завод — значило умереть с голоду. Я не ставил бы ему это в вину.
— В любом случае, как вы только что сказали, до момента вступления в вашу группу поведение Верлупа было безупречным. Что же тогда заставило вас заподозрить его в предательстве?
Хендрик пожал плечами.
— Я не могу рассказать о каком-то из ряда вон выходящем случае, но множество мелких фактов, вместе взятых, представляются мне солидным основанием.
— Расскажите хотя бы о некоторых из этих фактов.
— Прежде всего следует сказать, что служба безопасности у нацистов всегда была начеку. Ночью у них были посты во всех наиболее важных пунктах — на мостах, у ворот радиозавода, в железнодорожном депо. К тому же ночью нельзя было пройти и десяти метров, чтобы не натолкнуться на немецкий патруль.
— Ну и что же?
— Так вот, когда бы ни выходил Верлуп на задание, как это ни странно, но каким-то таинственным образом немцы исчезали. Мы уже знали, что если Верлуп принимал участие в операции, то она походила на воскресную прогулку.
— Есть люди более удачливые и менее удачливые, — заметил я. — Мне приходилось наблюдать это раньше.
Хендрик кивнул с мрачным видом.
— Да. Так и мы думали. Если становилось известно, что Верлуп идет на выполнение задания, все члены группы добровольно вызывались идти вместе с ним. Ребята смотрели на него как на талисман, приносящий счастье.
— Вы полагаете, что он заранее доносил нацистам о предстоящей операции, и они оставляли в покое группу, в которой он участвовал?
— Да, именно так.
— Но ведь у вас нет никаких доказательств, — заметил я. — Могло быть и простое совпадение.
— Может быть. Но имели место и обратные факты. Верлуп никогда не участвовал в вылазках, которые оканчивались неудачей.
— А почему он не участвовал?
— У него всегда находился какой-нибудь предлог — сильный кашель, простуда или что-либо подобное. Корнелис помешан на своем здоровье. Постоянно пичкает себя таблетками, мажется мазями и йодом при каждой царапине, а уж если заболит живот, то без доктора он не обойдется. В голосе Хендрика звучало презрение, которое может испытывать смелый человек по отношению к неженке и слюнтяю.
— Но ведь только кашель не мог служить основанием для отказа Корнелиса от участия в той или иной операции? Он мог быть болен гораздо серьезнее. А вообще говоря, нельзя объявлять человека вражеским агентом только из-за того, что он заботится о своем здоровье.
— Но разве вас не удивляет, что операции, в которых он участвовал, заканчивались удачно, а группы, уходившие на выполнение задания без него, попадали в засаду? И так каждый раз. Разве это не подозрительно?
— Подозрительно. В этом я с вами согласен, однако это не является доказательством его вины.
— Хорошо. А история с мостом?
— С каким мостом?
— Разве я не рассказал вам об этом? На расстоянии пяти километров к востоку от города железная дорога входит в длинную лощину, а шоссе пересекает ее по большому каменному мосту. Мы получили приказ взорвать мост. Замысел состоял в том, что обрушившийся мост заблокирует железную дорогу на долгий срок. Союзники рассчитывали таким образом помешать переброске немецких подкреплений в Голландию и Бельгию. Английская авиация предприняла несколько попыток бомбардировать мост, но они окончились неудачей. Район был буквально усеян зенитными орудиями, и их огонь оказался слишком интенсивным, чтобы английские самолеты могли пробиться к объекту. Вот тогда-то мы и получили задание попытаться взорвать мост.
Трудные задания мы обычно брали на себя по очереди, и случилось так, что на этот раз черед выпал Корнелису. Он повел ребят в ту ночь, и они, черт возьми, взорвали мост.
— И после всего этого вы подозреваете в нем предателя? — спросил я с нескрываемым недоверием.
— Это был не тот мост. Небольшой пешеходный мостик неподалеку от основного. Нацисты расчистили завал к середине следующего дня. Естественно, после этого они удвоили и даже утроили посты на основном мосту, и у нас уже не было шансов осуществить внезапное нападение на него.
— А что же сказал по этому поводу Верлуп? Вы, вероятно, допрашивали его?
— Еще бы не допрашивали! У него нашлась масса извинений и уверток: ночь оказалась темной, ошиблись в расчете расстояния, не было времени убедиться в точности места с обеих сторон моста, а в темноте он походил на основной.
— Могло ли это быть естественной ошибкой? — спросил я.
— Мне хочется быть справедливым, — проговорил он. — Поверьте, очень неприятно обвинять одного из своих ребят, тем более парня, которого я знаю с мальчишеских лет. Такая ошибка возможна. Я полагаю, что Верлуп волновался или в темноте сбился с пути и принял один мост за другой. В отдельности этот факт я бы мог расценивать как ошибку, но если иметь в виду и другие странные события, то виновника можно назвать только предателем!
— Мне, пожалуй, имеет смысл посмотреть на этого Верлупа и побеседовать с ним.
— Вы очень обязали бы меня, полковник, — сказал Хендрик. — Если сочтете его невиновным, я первый пожму ему руку. В душе я даже надеюсь, что он не виноват. Нехорошо подозревать одного из своих. Но если вы докажете его вину, все должны знать об этом. О суде не беспокойтесь. Мы все уладим без шума.
Невольным движением Хендрик протянул над столом свои сильные руки. Я внутренне содрогнулся. Такой, как он, не пощадит предателя.
— Если Верлуп виновен, он предстанет перед судом. — Голос мой был суров. — Я не могу допустить самоуправства.
Хендрик смущенно улыбнулся.
— Простите, полковник, — проговорил он, — я забыл, что закон снова восторжествовал на нашей земле. Могу ли я сказать Верлупу, что вы хотите видеть его?
— Нет, пожалуй, не надо. Если он знает о ваших подозрениях, это только насторожит его. Скажите, известно ему и другим о действительных задачах моей работы?
— Я думаю, об этом мало кто знает.
— Тогда объявим, что я составляю доклад для верховного командования союзников в Европе о деятельности голландского движения Сопротивления. В общем, это не так далеко от истины. Мне, естественно, придется встретиться со всеми теми, кто принимал активное участие в движении Сопротивления в районе Эйндховена. Если я приглашу Верлупа, будем надеяться, что он расценит это как обычный опрос.
Хендрик согласился.
— Это должно получиться. Так я объявлю об этом, если вы не возражаете? — сказал мне Хендрик.
— Да, конечно.
Хендрик поднялся, почти раздавил мою руку в прощальном пожатии и захромал к двери.
С целью маскировки возникшего замысла я провел несколько бесед с участниками местного движения Сопротивления. Наконец спустя примерно неделю пришла очередь Корнелиса Верлупа представить информацию для моего «отчета» верховному командованию союзников в Европе. Однако план, который мы разработали с Хендриком, и который предназначался для усыпления бдительности Верлупа, осуществить так, как нам хотелось, не удалось. Накануне того дня, когда Верлуп должен был появиться у меня, я получил совершенно секретное сообщение от моего коллеги, работавшего офицером связи в штабе верховного командования. В сообщении говорилось следующее: один из старших офицеров немецкой контрразведки, который недавно был схвачен, заявил, что в районе Эйндховена он был связан с неким Корнелисом Верлупом. Сообщение содержало также указание допросить Верлупа и держать его под строгим арестом до тех пор, пока обстоятельства дела не выяснятся полностью.
