Обновление социальной истории обусловлено не только обогащением ее понятийного аппарата, но и введением в научный оборот принципиально новых источников, а также существенным изменением круга вопросов, задаваемых давно известным документам. Новые методы работы с источниками позволяют не просто расширить, но порой и радикально изменить наше представление о возможностях того или иного типа исторического материала. Так, например, ревизские сказки и кадастры могут информировать об аксиологии изучаемой эпохи, а литургические памятники и агиография содержать немаловажные сведения о социальной стратификации. Новые подходы к процессам визуализации и к механизмам функционирования исторической памяти открывают новые горизонты в работе с источниками.
Функция социальной истории как центра исторического знания позволяет выстроить сценарий диалога с другими научными дисциплинами. В первую очередь – с социологией (какие бы трансформации ни переживала эта наука). Также – с лингвистикой, психологией, экономикой, юриспруденцией, медициной, микробиологией, палеоботаникой, палеозоологией, климатологией, не говоря уже о таких традиционных партнерах истории, как география, демография, филология, и, конечно, дисциплинах, родственных истории (археология, специальные исторические дисциплины, книговедение и др.).
Процесс обновления социальной истории представляется необходимым и в какой-то мере неизбежным, однако его успех не гарантирован автоматически. У основателей новых направлений, отпочковавшихся от классической социальной истории, имелся хороший опыт исследовательской работы в рамках именно этой истории. Но если центробежные процессы были в значительной степени делом естественным, то для запуска процессов центростремительных уповать на естественный ход событий не приходится. Историк, имеющий опыт архивной работы, изучавший, например, земельные распорядки в русской общине, просопографию детей боярских по десятням рязанского уезда или организацию муниципального управления в Лондоне XIV века, может переключиться и на изучение гендерных проблем, на исследование дискурсивных практик или на семантический анализ языка историков. Встречное движение маловероятно: специалист по исторической когнитивистике, скорее всего, не только сам не станет квалифицированным историком-аграрником, но и не сможет (да, наверное, и не захочет) готовить таких специалистов. В этом видится основная угроза выживанию профессионального сообщества. По всей видимости, задачу подготовки нового поколения столь необходимых профессиональных историков могут решить только преподаватели, обладающие личным исследовательским опытом (желательно – успешным), при этом зарекомендовавшие себя в плане продуктивного применения новых методов исторического исследования (а не только декларирования своей приверженности таким методам). Найти таких людей непросто, но все же можно, было бы желание. Иначе трудно будет удержать сообщество историков от распада, а дисциплинарное поле истории от неминуемого захвата какими-нибудь ушлыми соседями.
Комментарий
Текст был опубликован в сборнике: В поисках истины: Сборник к юбилею академика А.О. Чубарьяна. М.: ИВИ РАН, 2013. С. 350—358. Я говорил на эту же тему в ноябре 2011 года на семинаре ИГИТИ им. А.В. Полетаева «Скучная история: сonglomeratio centri»; с записью выступления и с его обсуждением можно ознакомиться на сайте ИГИТИ http://igiti.hse.ru/Meetings/Conferences/Uvarov2011_video.
Конечно, это не столько статья, сколько тезисы. Или даже что-то вроде декларации. Непосредственным поводом стало предложение декана факультета истории НИУ ВШЭ (Национального исследовательского университета – Высшая школа экономики) А.Б. Каменского открыть магистратуру по социальной истории. Это было несколько неожиданно: новая структура – факультет истории – не без основания воспринималась как инновационный проект, призванный обеспечить качественно новое образование, в значительной мере приближенное к западным образцам. И вдруг – подчеркнуто традиционная проблематика, обреченная на некоторое отторжение студентов, отдающих предпочтение истории культуры.
Надо было срочно подобрать аргументы для «вышкинского» начальства, объясняющие, почему изучение социальной истории будет востребовано в скором будущем. Но сперва надо было это сформулировать для себя.
Сомнения оставались и остаются: не выдал ли я желаемое за действительное, насколько сбывается мой прогноз? Но вот подзаголовок свежего номера «Анналов»: «Satuts sociaux» – «Социальные статусы». Весь четвертый номер (октябрь—декабрь 2013 года) посвящен темам социальной стратификации и социальной идентичности. Если допустить, что «Анналы» сохранили былую славу законодателя мод, то перспективы возрождения обновленной социальной истории выглядят вполне реальными.
Когда возник план создания этой книги (лето 2013 года), мы жили по большому счету в ту эпоху, в которую и были написаны представленные тексты. Поэтому рассуждения об историках и их профессии казались мне актуальными. По разным причинам работа растянулась на более длительный срок, и сегодня (весна 2014 года) выяснилось, что прежняя эпоха закончилась, а жизнь историков той поры воспринимается сегодня неспешной и почти благостной.
Грянула реформа РАН, введя исследовательские институты в зону турбулентности с неясными перспективами. Факультеты истории превращают в институты, в ходе министерского мониторинга университетов началась ожесточенная борьба за часы, ставки и распределение бюджетных мест. «Фабрики диссертаций» либо прикрыты, либо снизили свою активность; но зато началась непредсказуемая по своим последствиям «оптимизация сети диссертационных советов». И университетские, и академические историки окунулись в борьбу за библиометрические показатели, по которым теперь оценивается их работа. Правило Р. Мертона publish or perish было нам в общих чертах знакомо и раньше, но вот новая его формулировка: «Публикуйся в журналах, индексируемых в Web of science, или гибни» – повергла многих в смятение. Даже сами представители компании Thomson Reuters были несказанно удивлены тем, что их индекс цитирования распространяют у нас на гуманитариев, коль скоро их платформа для этого решительно не была приспособлена. О прихотливой судьбе прочих индексов научного цитирования и о том, как приспосабливаются выживать в новых условиях, можно рассказывать часами. В целом же передовая наукометрия выполняет функцию «визатора», так, по терминологии фильма «Кин-дза-дза», называли коробочку, оборудованную световым индикатором и определявшую, кто является чатланином, а кто пацаком. Действовала она на планете Плюк примерно с той же степенью непредсказуемости, как и существующие импакт-факторы.
Но самое главное, конечно, не в этом – перемена политического градуса в нашем обществе начала наконец давать плоды на ниве исторической политики. Взошел, но быстро исчез первоцвет «Комиссии при Президенте Российской Федерации по противодействию попыткам в фальсификации истории в ущерб интересам России», из чьего названия следовало, что исторические фальсификации иного толка могут лишь приветствоваться. Затем начались страсти по «Единому учебнику истории». Проекты новых законов об уголовной ответственности за те или иные суждения в области истории будоражат воображение депутатов с Охотного ряда, любящих при этом ссылаться на европейские прецеденты. Созданы (вернее, воссозданы) Российское историческое общество и Российское военно-историческое общество, подкрепленные почти августейшим покровительством. Параллельно в муках рождается Вольное историческое общество, своим названием намекающее на подневольный статус прочих исторических обществ.
Если же говорить о моей научной биографии – второй и третий тома «Всемирной истории» были опубликованы и тут же пиратским образом вывешены в интернете, что может служить показателем определенной востребованности. Журнал «Средние века. Исследования и материалы по истории Средневековья и раннего Нового времени» благополучно попал в первый список ВАК и даже обладает по нашим временам неплохим импакт-фактором по версии Российского индекса научного цитирования. В качестве альтернативной модели исторического образования был создан факультет истории Высшей школы экономики, с которым меня пригласили сотрудничать. Как исследователя, интересующегося историей университетов, меня заинтриговала возможность воочию наблюдать «борьбу хорошего с лучшим» – стремления следовать американским моделям, сталкивающегося с силой воздействия отечественных образовательных моделей. Результаты пока неизвестны, но позиция «встроенного наблюдения» оказалась достаточно выгодной. По-своему ценный опыт дает мой статус председателя экспертного совета ВАК по истории (с марта 2013-го), а также участие в некоторых других комиссиях. Теперь многое видится иначе, чем тогда, когда я писал тексты, включенные в данную книгу. Задуманные во многом если не как инвектива, то уж точно не как апология, они неожиданно обретают теперь налет ностальгии. Это значит, что сообщество историков вступило в иной период, где правила игры – другие.
