Завязывалось новое дело, а дел у Куприна и его сотрудников и без того хватало. Кроме всего прочего, каждый новый «подопечный» Куприна отнимал у него куцые часы досуга, мешал Борису Марковичу регулярно ездить в Лужники, где он был широко известен как один из самых неистовых и тенденциозных болельщиков московского «Спартака». В дружной семье поклонников футбола Московского управления КГБ Куприн выглядел белой вороной: здесь кумиром были московские динамовцы. Каждый новый проигрыш «Спартака» рождал новую серию колкостей и насмешек, которые Куприн переносил весьма болезненно. О матчах «Спартака» и «Динамо» и говорить нечего. В день победы «Спартака» Борис Маркович держал себя так, что, казалось, он не ходит по коридору, а шествует на боевом слоне во главе колонны пленных рабов. В дни славы «Динамо» он предпочитал не ходить в столовую, где его с нетерпением ждал Рощин. Рощин был законченный динамовец, «со стажем». Давным-давно, году в 50-м, когда он работал в комитете комсомола, ему даже довелось вручать комсомольский билет Леве Яшину. Надо ли говорить, что сердце Рощина принадлежало динамовцам навсегда. Рощин считал, что Куприн оригинальничает, болея за «Спартак», Куприн относился к Рощину с жалостью, как к убогому, безвинно страдающему человеку. Это была целая история…
Зимой, как водится, футбольные страсти Куприна трансформировались в страсти хоккейные.
— Хоккей — это тоже большое дело. И надо же было так случиться, что этот Шапошников появился в разгар первенства страны!.. — шутил Куприн.
Следующие три дня Шапошниковым занимались сотрудники из подразделения Корчагина.
Корчагин командовал специальной службой, которую, руководи нашим КГБ поэты, назвали бы, наверное, тенью преступника.
День и ночь, в любую погоду, по существу, в любом месте должны работать ее сотрудники. И работать так, чтобы даже намека на подозрение не возникло у преступника, за которым ведется наблюдение. Он может менять одежду, внешность, сбивать с толку то костылями, то молниеносным перескакиванием из одного такси в другое, растворяться в толпе вокзалов и универмагов, вместе с командой «Готов!» выскакивать из сходящихся дверей метрополитена, уползать в темноте киносеанса. Он может завязать сложнейший узел следов в проходных дворах или выйти один в три часа ночи на пустынную улицу, когда каждый прохожий на ней торчит, как гвоздь, и наблюдение за ним становится почти невозможным. Тысячи вариантов рождает сложнейшая работа чекистов.
Куприн не знал, кто из сотрудников «поведет» по городу Шапошникова, попросил только, чтобы вначале это был товарищ, видевший его на выставке графики и знавший в лицо.
Сотрудник, который вел за ним наблюдение, вынул уже знакомую нам фотографию: ошибки не было, это тот самый человек, который прогуливался со Склайтоном по заснеженным аллеям Сокольнического парка.
Николай Константинович зашагал к площади Маяковского и нырнул в водопад пассажиров, беспрерывно низвергающийся по гранитным ступеням метрополитена. Он сделал пересадку в центре и, сойдя на площади Дзержинского, зашагал к зданию… Комитета государственной безопасности. Из миллионов возможных адресов Москвы он выбрал, казалось бы, самый невероятный в этой ситуации. Впрочем, можно допустить, что Шапошников решил явиться с повинной…
Однако являться с повинной Николай Константинович не торопился. Он вышел на улицу Кирова и, войдя в известный всей Москве книжный универмаг, скрылся за дверью с табличкой: «Отдел «Книга — почтой».
«Чудеса, — думал Куприн, читая рапорт специальной службы, — все, что угодно, можно предположить, но что он делает в книжном магазине?» Куприн позвонил в Комитет по радиоэлектронике. «Шапошников в Госплане у товарища Фокина». Позвонил секретарю Фокина. «Да, сейчас идет совещание, Шапошников на совещании. Сию минуту где? Сейчас я проверю… В кабинете…» Чудеса…
— Ну что же, — вслух самому себе сказал Куприн, — пойду-ка посмотрю новинки литературы…
В кабинете директора магазина Леонида Самойловича Волошина, куда заглянул Куприн, было много народу. Куприн, не торопясь, обошел прилавки, горестно пощелкал языком над списками новинок, где против самых интересных названий уже красовалось лаконичное «Продано». Наконец директор освободился…
Через полчаса Куприн уже знал, что в отделе «Книга — почтой» работают только двое мужчин.
— Оба они средних лет, оба бывшие фронтовики… — рассказывал директор, — беспартийные оба… Женаты ли, не знаю. Кажется, женаты… Так, честное слово, ничего плохого не замечал…
— И очень хорошо, что не замечали, — улыбнулся Куприн.
— Один из них, Иван Иванович, правда, хмурый какой-то, водочкой, бывает, от него попахивает по понедельникам. А так, чтобы… Вот на прошлой неделе Иван Иванович плакаты себе купил в нашем магазине…
— Какие плакаты? — спросил Куприн.
— Да разные… Космос, борьба за мир. Штук десять.
— Так-так… И зачем это он?
— Не знаю…
— Ну, спасибо, Леонид Самойлович. Еще одна к вам просьба: нельзя ли взглянуть на личные дела этих двух товарищей? Буквально на одну минутку…
Ему принесли личные дела. Он раскрыл первую папку. С верхнего правого угла анкеты на него смотрел «Николай». Он прочел первую строчку:
«Прохоров Анатолий Яковлевич, год рождения 1922…»
«Все ясно, — думал Куприн. — Этот Прохоров придумал себе кличку «Николай». Хотел подстраховаться на выставке. Может быть, даже чувствовал, что за ним следят, и поспешил запутать следы… И запутал! Запутал, черт возьми, на 24 часа! Шапошников со всей его радиоэлектроникой абсолютно ни при чем. Итак, Прохоров. Что за птица этот Прохоров?»
Вечером Куприн вызвал Рощина:
— Александр Петрович, придется тебе заняться одним человеком… Некто Прохоров Анатолий Яковлевич. «Проходит» по связи с иностранцами… Вот полюбуйся, — он протянул фотографию, — рядом с ним Склайтон, фигура тебе, наверное, известная… Некоторые наши товарищи смеются, говорят, что Прохоров этот просто шизофреник или носками иностранными хочет разжиться… Может быть, и так, но что-то непохоже… Если только в этом дело, то зачем он называет себя Николаем, когда он Анатолий, зачем шесть раз приходит на выставку и ищет встречи со Склайтоном? Надо тут разобраться…
Так началась история второго преступления. Впрочем, было ли это второе преступление? И было ли это началом? Пожалуй, это не было началом начала. Скорее это было началом конца.
Перед Рощиным лежал лист бумаги. Две фамилии: Анатолий Прохоров, 2-я Тверская-Ямская ул.; Говард Склайтон, гостиница «Украина». Первый работает в книжном магазине, второй — разведчик «под крышей» выставки. Зачем они встречались, о чем говорили? Как узнать? Прежде всего что за человек Прохоров? «Проходил» ли по другим делам?
Оказалось, что не просто «проходил», а даже в «главной роли». Церковь, плен, экзарх Прибалтики, легион Шпеера, Берлин, Париж, гестапо… Да, но все это грехи прошлые. Человек наделал немало ошибок в своей жизни и уже понес за них наказание. Последними документами в «Деле» были бумаги, связанные с амнистией и просьбами Прохорова пересмотреть приговор. Это было в 1957 году, а сейчас 1963-й. Шесть лет прошло. Что это были за годы в жизни Прохорова? Чем они были заполнены? Какие люди окружали его?
Возможно, Прохоров не одинок. Может быть, у него есть некий шеф или кто-то работает на него. В первом случае после встречи со Склайтоном он непременно должен будет сообщить об этом, как-то выйти на связь. Во втором — активизировать или, наоборот, в зависимости от результатов переговоров в Сокольниках, свернуть деятельность своих помощников. Так или иначе, но встреча со Склайтоном должна была, вызвать у Прохорова какую-то реакцию. Поэтому вывод первый: продолжить за ним наблюдение, выяснить круг наиболее близких друзей, их адреса, телефоны, проверить, от кого и каким образом он получает письма, — с этого надо начинать.
Теперь Говард Склайтон. Это фигура более прозрачная. Но зачем ему понадобился скромный работник книжного магазина? Выставка переехала в Ленинград. Может быть, Склайтон оставил какие-нибудь следы в «Украине»? Вряд ли. У него достаточно высокая квалификация, чтобы не «наследить». Впрочем, надо проверить…
Как и ожидал Рощин, ничего интересного в номере, где жил Склайтон, он не нашел. К тому же после отъезда иностранца номер тотчас убрали, пропылесосили, и даже если он оставил что-то, это «что-то» покоится уже на одной из московских свалок.
Рощин сидел в номере за письменным столом, в пустых ящиках которого он нашел лишь телефонный справочник и несколько карандашей. В справочнике не было ни одной пометки. Карандаши советские, самые обыкновенные, фабрики «Союз». На столе — лампа, письменный прибор, перекидной календарь, телефон. Пролистал календарь — ни одной заметки.
