два окна с решетками, одно из которых выбито, а стекло заменено скотчем и пластиком. Второе окно целое, его можно открывать и проветривать комнату. Исписанные на десятке разных языков стены. Есть туалет. Арабский 6. Большую часть времени воды нет, поэтому все женщины воняют. Сначала меня тошнило, но сейчас запахи смешались так, что не понятно, от кого именно пахнет — от меня или от соседки.
В дальнем правом углу сложены чемоданы и сумки с нашими вещами. Есть стол с посудой и один стул. На полу слева лежат рядком три матраца и несколько одеял. Так мы спим. Ни о каком постельном белье и речи быть не может. Есть две подушки, но и они без наволочек.
Кормят два раза в день. Иногда можно попросить охранников сделать чай. Готовим мы сами. Продукты и печку приносит охрана.
В то время как в четырехзвездочной гостинице, в которой мы жили два дня, почти никогда не было электричества, здесь оно присутствует круглосуточно. Даже ночью мне в глаз светит зажженная лампочка. А мне очень сложно спать со светом.
Кристине, конечно, еще тяжелее. Мыться холодной водой она не может вообще. Еще неделю назад для нее было немыслимо находиться в комнате более суток с кем-то, кроме ее драгоценных книг. Сейчас же ей приходится делить матрац со мной и еще двумя незнакомками. Спать со светом для нее тоже мучение.
Но все это еще ничего, ко всему можно привыкнуть. Самое ужасное в тюрьме — охранники. Таких жестоких людей я в жизни не видела. Когда нас сюда только привезли, они просмотрели наши вещи и, обнаружив учебники и тетради, сильно расстроились, поняв, что мы не проститутки. По нашим спальным местам они ходят прямо в ботинках. Похотливые взгляды и пошлые шутки надзирателей меня сильно ранят, хотя еще больнее смотреть, как они обращаются с эфиопками. Для арабов чем темнее кожа женщины, тем она некрасивее, поэтому с африканцами арабы вообще не считаются. По десять раз на дню они приходят поиздеваться над нами. Им доставляет удовольствие подразнить Зейтуну, постучать ей чем-нибудь по голове, сказать гадость и посмеяться над ее реакцией.
Я и Кристина — белые, Зейтуна — сумасшедшая. Поэтому грязные носки охранников стирает Мари.
— Ничего, — сказала Кристина. — Когда выпустят этих девушек, мы будем стирать им носки.
Кристина держится молодцом. Я вчера полдня проплакала и полдня проспала, а она очень быстро адаптировалась. Постоянно болтает с Мари или с охранниками, не обращая внимания на издевки. Она хочет добиться встречи с начальником полиции, чтобы рассказать ему о той несправедливости, с которой нам приходится мириться.
Всем охранникам она уже поведала красивую историю, как я отказала сотруднику политической службы безопасности и он сказал, что отвезет меня в пятизвездочный отель, — а отвез в тюрьму.
Последняя фраза почему-то сильно веселила полицейских. Они подробно расспрашивали о Рабиа, и по разговору я поняла, что в этом полицейском участке работает кто-то из родственников мерзавца.
В общем, Кристина у нас как пресс-атташе. Связи с общественностью на ее шее.
Я же стараюсь на полицейских не реагировать. Вчера, когда я плакала, уткнувшись лицом в грязную подушку, надо мной собралась целая толпа надзирателей. Подразнив меня и не увидев никакой реакции, самый главный из них и самый жестокий прямо в ботинках подошел ко мне и попытался повернуть так, чтобы мое опухшее от слез лицо могли увидеть и сфотографировать на телефон его друзья. Он тряс меня за плечи, рвал волосы на голове, тянул за ворот и рукава рубахи, но повернуть не удалось. Через какое-то время он сдался и, конечно, жутко возненавидел меня, но остальные перестали мне вообще что-то говорить.
Телефоны у нас отобрали еще вчера, но мы успели сообщить друзьям в Дамаске, что в тюрьме.
По ночам стреляют и бомбят, но не так сильно, как в Дамаске.
Сегодня нам дали телефон, и мы снова позвонили в Дамаск. Ахмад, хозяин дома, где мы снимали комнаты, и наш хороший друг, был в полной растерянности. Он очень волновался. Сказал, что пытался поговорить с кем-то из русского посольства, но ему отказали. Тогда я попросила друзей из клуба боевых искусств узнать подробности нашего дела. У некоторых из них есть знакомые в силовых структурах, и мне пообещали помочь. Теперь остается только ждать.
Вчера я писала, что еду дают два раза в день, но я ошиблась. Один раз. Я чувствую себя запертой в комнате собакой, которую плохой хозяин забыл покормить.
Мы не знаем имени начальника нашей охраны, поэтому сами придумали ему прозвище: Товарищ Гадкий.
Эта тюрьма — словно склад никому не нужных людей. Родственники слишком далеко, а у друзей нет нужных связей, чтобы вызволить нас. Никто не может нам помочь. Польского посольства в Сирии нет, а в русском посольстве отказались зарегистрировать мое имя, когда мои арабские друзья пришли туда просить о помощи.
Утешает дружба с нашими сокамерницами, которая крепнет с каждым днем. Они очень милые и добрые. Мари хорошо готовит, а Зейтуна, как мне кажется, понимает по-русски. Она очень красивая, хоть и не знает об этом. У нее темная оливковая кожа, тонкие пальцы с ногтями правильной формы и очень грустный взгляд. Я видела по ее глазам, что она все осознает, издевательства полицейских приносят ей душевные страдания. Именно эта боль, точнее, неспособность Зейтуны скрывать чувства из-за сумасшествия, доставляют нашим мучителям огромное удовольствие.
Дел у полицейских совсем немного, поэтому ее никогда не забывают.
— Ну что, Зейтуна, ты сегодня счастлива, да? — что-то жуя и громко чавкая, спросил один из охранников с довольной усмешкой.
— Я устала, очень устала… — слабым голосом промямлила Зейтуна и отвернулась от него.
— Красавица Зейтуна! Кто в вашей камере самый красивый, а? — не унимался он.
Зейтуна поняла, что ее о чем-то спрашивают, но никак не могла догадаться, что ей нужно ответить.
— У тебя такая светлая красивая кожа, Зейтуна! — Двое полицейских за его спиной громко засмеялись. — Я никогда в жизни не встречал такой красавицы!
— Кто красивее — ты или Катя? — спросил кто-то из полицейских.
— Ты или Катя… — повторила задумчиво Зейтуна.
— Конечно ты! — продолжал охранник, которого мы прозвали Товарищ Одышка. — Я хочу на тебе жениться! Что скажешь?
Все трое давились от смеха. Только четырем заключенным было не смешно.
— А ты, Катя, что скажешь? Зейтуна красивее тебя?
Я ничего не ответила. Глазами свои чувства тоже не показала, иначе над ней издевались бы еще больше, чтобы помучить и меня.
Молчание
