Казалось бы, чего проще выявить хороших и плохих преподавателей – для этого нужно собрать с потока отличников, раздать им вопросники относительно работы преподавателей и проанкетировать. Получится более или менее объективная картина. Но мало кого в университете интересует учебный процесс. Все озабочены одним – на чем бы сделать баллы. Для этого все методы хороши! К примеру, можно взять у знакомого директора школы справку, что вы прочитали школьникам старших классов цикл лекций о здоровом образе жизни. У знакомого главного врача можно взять справку, что прочитана лекция больным в каждой палате о вреде алкоголизма. За это по разделу «воспитательная работа» обладатель справки получает определенное количество баллов. Если же преподаватель будет добросовестно вести практические занятия и принципиально оценивать их знания, то за такую, отнюдь не легкую, «на нервах» работу ему никто не даст ни одного балла. Судя по справкам, почти все сотрудники нашей кафедры внедряют в практическое здравоохранение новые методы диагностики и лечения. Был даже случай, когда на ученом совете один из профессоров смежной кафедры выступил и сказал, что на нашей кафедре при отчете представлены «липовые бумажки», о новых методах диагностики в ревматологии.
В конце учебного года на кафедральном шеф резюмирует, кто из преподавателей набрал наибольшее количество баллов. В первом квартиле каждый год – дочери шефа и дочь ректора, я же – балласт кафедры.
Комиссия работала в университете в течение недели. В заключительный день в актовом зале состоялся открытый ученый совет. На нем присутствовали не только профессора, заведующие кафедрами, но были приглашены также все преподаватели, и в зале не было места яблоку упасть.
За трибуну встал председатель аттестационной комиссии – высокий, представительный мужчина, уже в годах. Он был лысоват, у него не лицо, а, как в народе говорят, ряшка, сонные глаза, толстая шея, большой живот и поставленный, как у большинства самоуверенных начальников, громкий голос.
Резюмируя выводы лицензионной комиссии, председатель, не торопясь, веско бросал в притихший зал слова. Внемля ему, преподаватели сидели как мышки. За столом президиума восседал наш ректор. Судя по всему, он знал то, что было известно очень узкому кругу людей и «разжевывал смысл жизни».
Рядом со мной в зале сидел доцент с кафедры хирургических болезней. В студенческие годы мы с ним учились в одной группе.
– Ты обратил внимание: комиссия не сделала ни одного даже мало-мальского замечания, – сказал он мне.
– И, видимо, неспроста, – ответил я.
– Сколько потрачено на аттестацию нашего вуза казенных денег – не счесть. И все на ветер!
– Если здраво рассудить, то можно было бы к нам подослать всего лишь одного, ну, максимум двух человек, которые привезли бы свои тесты и без мухлевки протестировали бы наших студентов. При этом сразу было бы видно, что собой представляет наш университет. Наша основная задача готовить для практического здравоохранения квалифицированных специалистов. А вот бухгалтерию следовало бы досконально проверить, уточнить, как тратятся немалые коммерческие деньги.
– Если бы наших подослали для проверки, то ничего бы не вышло – с нашими бы договорились.
– Тогда следовало бы подослать двух преподавателей из престижных иностранных университетов, а многих наших чиновников сократить. Конечно, иностранцам нужно положить значительно больший оклад, нежели нашим специалистам, но в конечном итоге, если радеть за дело, все десятикратно бы окупилось.
По традиции учебный год у нас заканчивается заключительным кафедральным заседанием. Сидим мы, преподаватели, в той же самой аудитории, где студенты сдавали по теоретической части государственный экзамен. Столы, за которыми отвечали экзаменаторам студенты, убрали в учебные комнаты. Вместо них в партере – сбитые в ряды стулья. Лекционный зал принял обычный вид. Здесь с сентября будут читаться лекции новому потоку студентов.
Вошел шеф, сел за стол и зыркнул на нас из-под очков рачьими глазами. Что за странная, магнетическая власть взгляда у него! Его губы сложились в жесткую складку. Было видно, что он чем-то расстроен. Все притихли.
– По результатам госэкзаменов у нас чуть ли не сорок процентов студентов сдали на красный диплом, двоечники тоже, как обычно, проскочили, – сказал он, сделал небрежный жест рукой и, рисуясь перед ординаторами, которые еще по молодости и неопытности не раскусили его, добавил: – У меня уж нет сил бороться с деканатом.
Он далее, не без хвастовства, поднимая имидж кафедры, перечислил все, многими уже забытые мероприятия, которые провела в течение года кафедра. По его словам выходило, что наша кафедра самая лучшая в университете, а все без исключения преподаватели имеют наивысшую квалификацию, на очень высоком уровне читают лекции и проводят практические занятия. При этом многие наши преподаватели принимали его слова за чистую монету и, глядя на него, пока он говорил, кивали, а между тем, если бы его речь прослушали неглупые, имеющие свое мнение студенты, то сказали бы: «Выпендреж!»
Выступление шефа с поддакиваниями преподавателей длилось не менее получаса. Затем он предоставил слово Анне Валентиновне.
– На следующий год к нам, так же, как и в этом году, придет пятнадцать групп студентов, все организационные вопросы, я думаю, мы решим в рабочем порядке, – сказала Анна Валентиновна.
Шеф, не понимая, как составляется расписание, и никогда в него не вникая, авторитетно произнес:
– Я думаю, на следующий год следует уменьшить на один день цикл по поликлинике и перенести этот день на циклы по пульмонологии, нефрологии и ревматологии.
– Циклы эти в расписании стоят не в одной строке – это практически очень трудно будет сделать, – мягко заметила Анна Валентиновна.
– А вы постарайтесь, все можно сделать, было бы желание.
– Я, конечно, постараюсь, но ведь наше расписание взаимосвязано с расписанием хирургов и акушеров-гинекологов. Мы в жестких рамках, их не раздвинешь, а учебная часть на изменение всего расписания по шестому курсу не пойдет, – заметила Анна Валентиновна.
В дискуссию вмешалось несколько преподавателей и началось бесплодное чесание языков. Наконец сошлись на том, что раз шеф сказал, то Анна Валентиновна расписание исправит, хотя наперед никто не знал, что из этого выйдет.
Все уже думали, что повестка кафедрального закончилась, но шеф вдруг нахмурился, и вновь его губы сложились в жесткую складку.
– Все уже знают, что на нашу кафедру студенты написали жалобу не ректору, а в правоохранительные органы, – не торопясь, произнес он, и его лицо стало словно каменным.
Все притихли, и слышно было через приоткрытую дверь, как нянечка везет по коридору каталку.
– Написали о том, что с них собирают деньги на прокорм преподавателей во время государственных экзаменов, но я никогда не поверю, чтобы они сами до этого додумались.
Шеф сделал паузу, пробежал взглядом по нашим лицам. Для него было важно, как каждый из нас относится к его словам.
– Написали с подачи нашего преподавателя, который находится сейчас среди нас.
Он многозначительно взглянул на меня, и не случайно. На протяжении многих лет я в жесткой к нему в оппозиции, к тому же я как-то высказал ему свое мнение относительно поборов со студентов, и он, конечно же, это запомнил.
Работать на кафедре под его началом мне тяжело, ибо мы совершенно разные люди. Добро, обличающее людей в зле, совершенно искренно принимается нашим шефом за зло. Милосердие, смирение, любовь представляются ему чем-то противным, возмутительным. Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, интриганство, хвастовство, гордость, гнев, месть – все это представляет в нашем шефе густой замес, но он маскируется, произносит речи о порядочности, долге, честности. Не умудренная опытом жизни глуповатая молодежь принимает его слова за чистую монету.
С тех пор как он стал заведовать кафедрой, ее покинул почти весь прежний преподавательский состав – последним Салават Зарифович, очередь за мной. На место опытных преподавателей пришла со школьной скамьи молодежь, и каждого из них шеф, прежде чем взять к себе на кафедру, промерил своей меркой. Для них заведующий кафедрой – свой человек, авторитет. Под его началом они словчили диссертации и многим в карьере обязаны ему.
Наш шеф не глупый человек, но от его порой даже умных речей мне на сердце становится тяжело, вокруг него такая аура, что общение с ним мертвит, выедает душу. Только в случае крайней необходимости я захожу к нему в кабинет.
– Никто деньги студентов не присвоил, все пошло на стол, – продолжил шеф и далее не по бумажке сказал, что с каждого студента на прокорм преподавателей во время госэкзаменов собирали по триста рублей, причем тридцать пять студентов встали в позу и денег не дали. Далее шеф сказал, сколько всего денег собрали и сколько на что пошло по раскладке.
