Они расплакались и стали искать разные причины, по которым я мог бы остаться на свободе. «Чарли, — рассуждала Лин, — ты же не был в тех домах, где произошли убийства. Они будут вынуждены отпустить тебя. Мы расскажем всему миру о том, какой ты хороший, о твоей любви. Мы заставим их понять, что ты не виноват».
Когда мы попрощались, ни у кого из нас не было никаких представлений о том, каким образом девушки могут рассказать обо мне целому свету. Но Лин, эта малышка, всегда державшаяся в тени, единственное существо, редко обращавшее на себя внимание, устроила мероприятие, которое, по ее замыслу, должно было принести мне какую-то пользу. Вместе с еще несколькими ребятами Лин начала дежурить на углу улицы по соседству с тюрьмой. Они не особо стеснялись в словах и поступках, и все, что они делали, укрепляло небылицы о той власти, которой я обладал над своими последователями. Но не я отправил ребят на тот угол, не по моему желанию они торчали на улице. Вся затея держалась на силе и преданности Лин. Чем дольше ребята стояли рядом с тюрьмой, тем больше огласки получали наше дело и судебные слушания. Такая мощная реклама привлекала все больше желающих примкнуть к «семье Мэнсона».
Когда девчонки вышли на улицу первый раз, наверное, я ощутил что-то вроде гордости. Раньше, когда я оказывался за решеткой, все, кого я знал или от кого зависел, испарялись еще до того, как успевали высохнуть чернила, которыми был выведен мой тюремный номер, включая жену и другую девушку, от которой у меня был ребенок. Так что когда стайка девушек стала жить на улице, чтобы доказать мою невиновность и свою любовь и верность мне, это был крутой поворот по сравнению со всеми прежними моими попаданиями в тюрьму. Несколько бульварных газет взяли у девочек интервью и опубликовали статьи, откуда следовало, что мы не были такими уж жестокими и хладнокровными, какими нас изобразила серьезная пресса. Не забывайте, что это были шестидесятые, и когда меня называли революционером-мучеником, я думал: «Ты гляди, наверное, в этом все-таки что-то есть — в этой харизме, любви и волшебном путешествии, о которых плела Сэди. Теперь если эта сучка просто заберет назад свои слова насчет того, что "Чарли нас подбил", эти люди не смогут обвинить меня ни в одном убийстве».
Пока шел суд, Сэди действительно развернулась на сто восемьдесят градусов и вновь встала на мою сторону. В одно время она, Кэти и Лесли даже хотели взять всю вину на себя, чтобы снять меня с крючка. Но было уже слишком поздно, потому что, как я понимаю, Линда и Мэри заняли место Сэди и дали против меня показания, чтобы добиться неприкосновенности. Их рассказ почти слово в слово повторял то, что раньше городила Сэди. Не могу удержаться от вопроса: как бы они справились, не будь перед ними образца, сочиненного Сэди?
Так или иначе, надежда на выигрыш дела слабела с каждой проходившей неделей и месяцем. Все было против меня, меня поддерживали лишь девушки на углу. Назначенный мне судом адвокат был полон энергии, но ее хватало только на то, чтобы размахивать руками. Я не услышал от него ничего путного, что могло иметь хоть какой-нибудь вес в суде. Я несколько раз просил дать мне возможность самому защищать себя, но каждый раз, когда я обращался с такой просьбой или устраивал сцену по этому поводу, мне отказывали и порой даже выводили из зала суда. Так что если я и возмущался все эти годы несправедливостью системы, то не потому, что считал себя невиновным. Тут другое. Я не чувствую, что в суде со мной обошлись по справедливости, как того требовали законы и само правосудие.
Когда мы, кто обвинялся в убийстве, были признаны виновными, Лин и остальные ребята, не уходившие с улицы, перестали пропагандировать любовь и невинность, а разразились угрозами и призывом к насилию. Ребята просто хотели, чтобы к ним прислушались, но газеты вцепились в них и запугали весь мир. И Чарли Мэнсон стал хуже всякого чудовища.
Отчаявшись, несколько ребят действительно совершили кражу, рассчитывая добыть деньги и оружие, чтобы вызволить меня из тюрьмы силой. Их поймали, когда они залезли в магазин спортивных товаров. И кто-то из них насвистел полиции, будто и эту попытку ограбления организовал я. Вот черт, к тому моменту я уже больше полутора лет сидел в камере строго режима. Некоторых из задержанных я даже не знал. Эти парни пошли на вооруженный грабеж не из-за меня, а потому что благодаря газетной шумихе узнали о хорошеньких молоденьких девушках, дневавших и ночевавших на улице. Охочие до секса и острых ощущений, ребята и решили попытать счастья. Все остальное сделали девочки. Я не имел возможности контролировать происходящее за пределами своей камеры.
Когда судья в конце концов приговорил нас к смертной казни, я не испытал потрясения, я чувствовал лишь злость, обиду. Я уже давно был не в ладах с законом и прекрасно понимал: «пойман за руку, щенок, — мотать тебе срок». Я возмущаюсь и протестую уже много лет не из-за того, что получил обвинительный приговор и был наказан, а потому что все перевернули с ног на голову. Меня не устраивает, как меня судили. Да, погибли люди, и значит, кто-то должен за это расплачиваться. Очевидно, что в тюрьму посадили кого надо, но мотивы, использованные для того, чтобы обвинить нас и особенно меня, были абсурдны.
Газеты и телевидение, режиссеры и авторы книг сделали из мухи слона. Миф о Чарльзе Мэнсоне, как рисовала его пресса, затуманил мозги большему количеству людей, чем я сам когда-либо сумел. Черт возьми, в книге, на которой разбогател окружной прокурор, он наделил меня такой силой, что я взглядом мог остановить его часы. В фильме я вращал стрелки часов тоже одним взглядом. Я же могу остановить часы, лишь раздавив их ногой. После фильма я усердно пялюсь на каждый циферблат. И знаете что? Как бы я ни старался, часы ни разу не останавливались, а стрелки ни разу не крутились сами по себе. Но вся эта чушь заставила людей поверить, что я обладаю какими-то магическими способностями.
А если кто-то еще сомневается в этом, тонны писем докажут, что я прав. Мне писали со всего света, мужчины и женщины всех возрастов, абсолютно мне не знакомые. Их осведомленность и интерес явились прямым результатом распространения скандальной славы в книгах и т. д. Авторы писем верят, что я и в самом деле наделен силой и харизмой, приписанной мне гоняющимися за сенсациями журналистами. А фишка в том, что где-то половина обращающихся ко мне людей предлагают свою жизнь в полное мое распоряжение. Кто-то готов взяться за пистолеты и ножи ради меня. Кому-то просто хочется моей любви и внимания. Черт, я мог бы бродить по улицам лет сто, завлекая в свои сети новичков, и собрать не больше народу, чем было со мной к моменту нашего ареста. Но из меня сделали сенсацию — и тысячи людей захотели быть со мной и влиться в ту жизнь, которую я проповедовал.
Теперь я спрошу у вас: разве моя харизма, моя власть, моя любовь или мое сумасшествие привлекли этих людей ко мне? Или все дело в авторах, настолько одержимых своим желанием покрасоваться перед читающей аудиторией, что они создали чудовище и поддерживали миф, чтобы добиться известности?
Когда я впервые оказался в камере смертников, мне хотелось стать заключенным с обычным тюремным номером, о котором никто не помнит. Но этого так и не случилось. Восемнадцать лет я пытаюсь раствориться во дворе тюрьмы среди других заключенных и превратиться в рядового осужденного, но начальство этого никогда не допустит. Да и пресса не оставит меня в покое.
Бывают дни, когда я попадаюсь на удочку и ощущаю себя самым известным преступником всех времен и народов. В таком настроении я получаю неподдельное удовольствие от устроенной вокруг меня шумихи, и мне становится приятно оттого, что какие-то дураки пишут мне, предлагая «убрать нескольких свиней» ради меня. Ко мне в тюрьму приходят девушки со своими детьми на руках и говорят: «Чарли, я сделаю для тебя все что угодно. Я воспитываю своего ребенка, чтобы он рос таким, как ты». Такие письма и свидания обычно приносят мне много удовольствия, но это уже моя болезнь. А вот что за болезнь продолжает присылать мне молодых ребят и последователей? Это все ваш мир. Я никого не просил писать мне или навещать меня. И все же почта продолжает приходить, а ваши славные невинные цветочки по-прежнему появляются у тюремных ворот. Черт подери, они ведь не знают меня! Им известно лишь то, что нарисовал и от чего не хочет отказаться ваш мир.
Суть в том, что это бремя слишком тяжело нести на протяжении многих лет. Я хочу избавиться от него. Я всегда был лишь бестолковым вором, не умевшим красть так, чтобы остаться непойманным. Тюремные здания из бетона и стали были моим единственным домом. Вы должны понять, как я рос, что я за человек на самом деле и каким сделали меня все ваши газеты и книги. Я не расстраиваюсь и не стыжусь из-за того, какой есть. Я не переживаю даже по поводу созданного обо мне мифа, который ваши газеты, книги и телевидение продолжают совать вам в лицо. Меня разочаровывает лишь то, как много среди вас легковерных, глотающих все, что им дают.
