Обеими руками он решительно и твердо отдал его от себя. Самолет наклонился. Хеллот еще сильнее нажал на штурвал. Стрелка альтиметра побежала по кругу, точно рулетка. Хеллот различал внизу зелень хвойного бора, розоватое сияние лиственных перелесков, отблеск озер, белки уцелевшего льда. Пике перешло в падение. Сигнальные лампочки превратились в цветные фонарики увеселительного парка. Сигналы тревоги звенели, словно колокольцы игорных столов.
Альтиметр сказал Хеллоту, что до земли еще далеко. Высота — две тысячи сто. С натугой он взял штурвал на себя, выводя машину из вертикали. Давление на тело уменьшилось. Благодаря противоперегрузочному костюму кровь не отлила от головы вместе с сознанием. Он видел быстро надвигающуюся землю. Мачты и провода электропередач еще не различал, но ЛЭП все равно просматривались длинными прямыми полосами в черном весеннем лесу.
Алфик не потерял управление. Он управлял своим голосом. Мог назвать происходящее. Крен, пике, штопор. Сознание его не оставляло. Но падение продолжалось. Сигнальные лампочки в кабине напоминали ему ярко освещенную рождественскую улицу. Порой он словно видел со стороны, как его машина падает по спирали вниз. Изо всех приборов глаза регистрировали только альтиметр, увеличенный в миллион раз. Его стрелка продолжала бить рекорды скорости. Рулетка не желала останавливаться. В остальном же все происходило медленно, грациозно, плавно — как плывет под водой искусный спортсмен.
Он вполне мог еще дотянуться до переключателя на радиопульте. MAYDAY? Вместо этого Хеллот включил форсаж и ощутил рывок, когда впрыскиваемое в камеру топливо добавило тяги двигателям. Альтиметр показывал, что он спустился намного ниже нижнего ангела.
Алфик прижал штурвал к груди, словно любимое дитя. В голове проносился заученный порядок действий. Несмотря на парализующую гравитацию, ему удалось поднять руку над головой. Рукоятка катапультируемого кресла. Земля приближалась все быстрее. Авиагоризонт и настоящий горизонт слились для него воедино. Альтиметр вел себя так, словно давным-давно проскочил ноль и нырнул в минусовый сектор шкалы, глубоко под землю. Алфик продолжал прижимать к груди штурвал. Одна рука тянулась к рукоятке отстрела. Лихорадочный взгляд на приборы — убедиться, что скорость самолета еще превышает минимальную.
Он что-то задел. Может быть, макушку дерева фюзеляжем. Может быть, ничего. Может быть, царапнул землю. Редкая крона сосны, густая мрачная ель, содранный со скалы клочок мха? Или сугроб, ледник, обвал, лавина, безлюдный белый простор? Машину и тело Алфика Хеллота била сильная дрожь.
Он — и мы.
Хочу жить. Хочу быть свободным. Не хочу умирать, гробить самого себя. Лишь одно отчаянное желание: изменить — изменить неподвластную мне невозможную ситуацию.
Хеллот уже не видел авиагоризонт. И он был ниже радарного горизонта. Настоящий горизонт исчез в подгорелой каше из солнца и туч. Исчез и знакомый голос, который пытался вернуть его вниз.
Свет и мрак, верх и низ, небо и земля переплелись в мозгу Алфика Хеллота.
Мрак пространства, времени свет. Боль обратилась высокой радиомачтой, которая мигала красным светом, белым светом, громкой речью, желтым светом.
Капитан Хеллот силился дотянуться до рукоятки отстрела. Он не смог поднять руку достаточно высоко. Перегрузка была слишком велика. Он повел рукой вдоль края кресла, нащупывая запасную рукоятку. Кажется, поймал. Теперь или никогда. Другая рука протянулась к радиопульту, чтобы настроить его на нужную частоту. Большой палец нажал радиокнопку, и я услышал голос Алфика, далекий, неясный, на неправильной частоте, и он говорил без позывных — своих и моих, нащупывая рукоятки отстрела и истребления, переключатели и выключатели, дай мне совет и еще один и начерти карту по которой никогда не пройду сделаю твой последний шаг не отступай ни на дюйм когда все сорвалось и ты прорвался заметь себе это с хлеба на воду в любую погоду к ней от него из-под ног ушло ставь все на карту карты открой жизнь коротка кошке под хвост лови на слове держи меня в мыслях но не в мозгу сорви свое зло и банк сорви ставь жизнь на карту и пусть перебор так и должно чересчур тяжело чересчур далеко чересчур далеко нести и след в небесах и фьорд в моем каменном сердце и весла без лодки и без уключин приведи меня в дом привяжи меня к женщине свяжи нас в узел когда придет час и надеждам придет конец.
* * *
Алфик слышит шаги и видит отца в темном зеве подвала.
— Веселей шагай, — говорит отец, — если не хочешь отстать.
Через сад.
Отец — впереди с лестницей, которую он ставит нижним концом на землю, а верхним упирает в ствол под кроной самой высокой яблони. Алфик догоняет его, неся пустой ящик.
Яблоня сбросила незрелые плоды, а спелые они сорвали — все, какие можно было достать с земли. Остались яблоки только на самой макушке. Они берутся вдвоем за ствол и трясут. Два-три яблока проносятся мимо них и шлепаются на землю. И все, остальные держатся крепко, сколько ни раскачивают они ствол с шелестящей листвой. Делать нечего. Придется отцу лезть наверх. Алфик подает ящик, Август берет его одной рукой, держась второй за перекладину. И карабкается вверх, вдыхая пропитанный осенним холодком прозрачный воздух. Рослый, костистый, узловатый мужчина одолевает ступеньку за ступенькой. Воздух еще светел, но уже за окоемом притаились сумерки, сулящие темную ночь и острый холод.
Держа лестницу, Алфик смотрит, как отец шаг за шагом поднимается вверх, пробирается между ветвями до самого конца лестницы; видит, как он протягивает руку и срывает яблоки. Слышит, как плоды стучат по тоненьким доскам ящичного дна.
Яблоня, совсем старая, щетинится сломанными и обрезанными сучьями, кора покрыта паршой и плесенью, большое дупло залито гипсом, чтобы ствол выдерживал увешанную плодами крону. Август забрался в самую гущу, его почти и не видно за листьями. А он все продолжает подниматься. Все поднимается и поднимается, растет и растет, выше кроны, выше яблони, над ветвями и над листьями, выше дома и всего сада, до самого неба в памяти Алфика вздымается костистая фигура.
И вот уже, раскинув обе руки, отец парит в воздухе, ровно бумажный змей. Узловатое дерево медленно выпрямляется и вытягивается, становясь туго натянутой бечевкой, к которой привязан змей. А внизу на земле стоит мальчуган, стоит Алфик, сжимая бечевку потной рукой. Высоко в небесах на темных крыльях парит бумажным змеем Август, а у подножья дерева маленький мальчик стоит, не выпуская бечевку, не выпуская комель, который норовит оторваться от земли.
— Спустись! — слышит он собственный крик. — Спустись! Спустись!
И дергает тугую бечевку, дергает лестницу, комель, тянет двумя руками. И он справляется с задачей! Не зря старался. Август спускается через крону с ящиком в руках.
— Н-да, — говорит он, — не густо. Но все равно надо было сделать это. Лучше самим собрать яблоки, пока мороз их не сбросил.
Держа ящик на вытянутых руках, Август показывает его Алфику. И правда, не густо. Считай, только дно закрыто. А собрали все. Крона над ними пуста. Август ставит ящик на землю и берется за лестницу. Пятится от яблони, выжимая лестницу над головой, так что она ложится горизонтально в воздухе. Просовывает правое плечо в просвет между перекладинами, упирается ладонью в бедро. И несет лестницу к дому, пружиня ногами.
Алфик стоит и смотрит на полупустой ящик. Попробовать, что ли? Надо! Он берется за края и напрягается. Поднял! Получилось! И совсем даже не тяжело, ни капельки. Но ящик большой, а руки у Алфика короткие. Он ковыляет к подвалу, ступая ногами наугад.
— Оставь ты его!
Голос отца из подвального зева.
— Поставь ящик! — повторяет он уже не так громко и строго, когда Алфик равняется с ним. — Брось дерьмо это! Спину побереги!
Алфик ничего не видит и не слышит. Он весь напряжение, из глаз брызжут слезы, в ушах стучит кровь. Ноги подкашиваются, руки отваливаются, спина изогнулась дугой. Миновав отца, он спускается по трем ступенькам в подвал, проходит к котлу и грохает ящик на пол. Ноша больше не закрывает ему поле зрения. И он видит глаза матери.
Голос отца в разделяющей их тишине:
— Ну, ты молодцом!
Констанца опускает взгляд, наклоняется с ножом в руке над ящиком, берет яблоко и втыкает в него нож. Крупное тело ее словно вытесано тупым топором некоего деревенского мастера. Пальцы привычными движениями вырезают сердцевину яблока, снимают кожуру.
Август тоже спускается в подвал. Садится; глядя на него, садится и Алфик. Они смотрят на пальцы Констанцы. Лестница висит горизонтально на крючьях на стене дома. Август достает из ящика яблоко и протягивает сыну, берет одно и себе, вытирает о штанину, кусает и жует, наблюдая, как Констанца бросает очищенные яблоки в котел, а сердцевины — в мусор.
