Одна из женщин подошла к гурумайни и распустила тугой узел ее волос. Видимо, богине было неудобно сидеть на голове жрицы, ей мешал узел. Волосы упали на плечи и спину гурумайни, и она закружилась в каком-то чудовищном танце. Теперь глаза ее были закрыты, а развевающиеся пряди волос неслись по ветру. В этой пляске-вращении было что-то древнее и дикое. Далекое прошлое по какому-то странному вдохновению внезапно воскресло в этой маленький сухой жрице. В ее танце были темная сила и власть, которые держали в оцепенении стоявших тут же ее соплеменников. Тысячелетний страх суеверий и колдовства плескался в их широко раскрытых глазах. А вихрь с развевающимися волосами все несся и несся по площадке. Но вот по лицу жрицы прошла судорога, и на нем появилось выражение боли и страдания, так не вяжущееся с темпом самого танца. Она протянула руку, будто искала что-то в темноте. Ей бросили в руку несколько горстей риса, и она, расшвыривая его в разные стороны, не останавливала ни на секунду свое вращение. Над площадкой поплыл голубоватый дымок благовоний. Его необычный пряный запах резко бил в ноздри. Окутанная дымом благовоний, с растрепавшимися длинными волосами, бешено вращаясь, жрица подняла руки кверху, и ее голос, странно похожий на эхо, затрепетал над площадью:
— Слушайте, слушайте, я богиня Гангамадевота! Я говорю с вами. Слушайте, слушайте!
Толпа гадаба содрогнулась и, чуть подавшись вперед, замерла.
— Я богиня Гангамадевота, — снова раздался голос-эхо.
Вслед за этим из ее горла вырвались какие-то нечленораздельные звуки и слова. Их выслушали внимательно, но на некоторых лицах я увидела недоумение.
Казалось, что слова, произнесенные жрицей, отняли у нее все силы. Тело гурумайни как-то вдруг обмякло, ослабло, ноги потеряли свою стремительность и пружинистость, подкосились, и жрица рухнула на колени. Раскачиваясь будто от боли, она подняла невидящее, слепое лицо кверху, а ее руки, то сжимаясь, то разжимаясь, как-то беспомощно и лишне висели вдоль тела. Все это продолжалось какую-то секунду. А потом, неловко и неуклюже завалившись на бок, гурумайни рухнула на утрамбованную землю площадки. По ее распластанному и обессилевшему телу прошла судорога, и опять поток бессвязных слов вместе с хрипом вырвался из ее горла. После этого гурумайни затихла, тело ее стало неподвижным, казалось, жизнь покинула его. Несколько человек подбежали к жрице, подняли ее и вылили горшок воды на ее голову. Гурумайни медленно приходила в себя. Она открыла глаза, и в них появились проблески сознания и, наконец, осмысленное выражение. Жрица стала нормальной женщиной гадаба, как и другие, стоявшие вокруг. Все сразу зашумели, и несколько человек подошли ко мне.
— Мать, ты слышала, что сказала богиня?
— Я не разобрала.
— Эй, гурума, повтори.
Жрица, выбравшись из толпы, подошла ко мне. На меня смотрели немигающие, умные, чуть с хитринкой глаза.
— Ты хочешь знать, что сказала Гангамадевота?
— Да, — подтвердила я.
— Она сказала: если гость — это ты — хочет видеть место нашего поклонения, то пусть принесет в жертву козу.
Это было совсем неожиданно. Наблюдая танец жрицы, я и не подозревала, что внимание богини было привлечено к моей скромной особе.
— Богиня так и сказала? — переспросила я.
— Да, так и сказала, — кивнула головой жрица.
— А на каком языке она это сказала?
— На ория.
— Но почему же? Ведь богиня — гадаба. А говорит на ория.
— Не знаю, — пожала плечами гурумайни. — Она всегда говорит на ория.
«На ория так на ория, — подумала я. — Мало ли какие капризы могут быть у богинь».
— Так принесешь в жертву козу? — тронула меня за руку гурумайни.
— Хорошо, — согласилась я.
Мне хотелось посмотреть на церемонию жертвоприношения, и тут представился удобный случай.
— А где можно достать козу?
— Купи у кого-нибудь в деревне.
Уже стемнело, когда я вернулась обратно к жрице. Деревня Симблигуда была очень бедна, и лишней козы у ее жителей не оказалось. Мне предлагали кур, петухов и даже свинью. Но козы не было.
— Гурума, — сказала я жрице, — козы в деревне нет. Может быть, богиня согласится на петуха?
— Нет, — заупрямилась гурума. — Богиня сказала: козу. Я хорошо слышала. Если нет козы в Симблигуде, сходи в соседнюю деревню и приведи.
Соседняя деревня находилась в трех милях от Симблигуда. Дорога к ней шла через джунгли. Я посмотрела на темное звездное небо и представила себе, как я иду через джунгли в темноте и веду на веревке упирающуюся и громко блеющую козу. Иногда тигров заманивают в ловушку именно блеянием козы. В моем случае тигра бы ждала приятная неожиданность: сначала коза, потом я — и никакой ловушки.
— Гурума, уже поздно, — объяснила я ей. — Тигры ходят.
— Иди, иди, — не отставала она.
— Иди сама, — посоветовала я ей.
И тут жрица рассердилась. Она отвернулась, отошла в сторону, начала что-то шептать и временами бросала на меня угрожающие взгляды. Потом не вытерпела и крикнула:
— Вот теперь тебя богиня Гангамадевота накажет за ослушание!
— Ну, это не страшно, — рассмеялась я. Уж очень жрица была забавна в своем гневе. — С богиней я всегда договорюсь.
— А как? — гурумайни теперь подвинулась ко мне вплотную. Выражение враждебности в ее глазах сменилось нетерпеливым и простодушным любопытством.
— Как?
— По телефону, — невозмутимо ответила я.
— А что такое телефон?
— Ну, это такая… — я остановилась, подыскивая подходящее слово, — такая черная трубка. А от нее идет шнур. И он соединяет трубку с любым богом и богиней. Приставишь к уху трубку и скажешь: соедините меня с Гангамадевотой. И можешь с ней разговаривать. И не нужно для этого так быстро танцевать и валяться по земле. Все очень просто. Я спрошу богиню, что она тебе точно сказала, и попрошу меня не наказывать из-за козы. Потому что сейчас темно и в джунглях меня вместе с козой может съесть тигр.
На меня уставились внимательные и недоверчивые глаза гурумайни. И вдруг где-то в самой их глубине мелькнули страх и растерянность.
— Жаловаться будешь? — как-то очень по-современному спросила она.
— Конечно.
— А ну, покажи.
— Что? — не поняла я.
— Трубку эту. Фон, — забыла она первую часть нового и трудного слова.
— Телефон? Я его оставила дома.
— А-а, — с каким-то облегчением сказала гурумайни. Но все еще недоверчиво смотрела на меня. Однако, по всей видимости, гнев уже был сменен на милость.
— Богиня не накажет тебя.
— Откуда это известно? — удивилась я.
— Мне сказала богиня.
— Что, уже успела?
— Ну да! — с торжеством объявила гурумайни. — Я ведь тоже иногда могу говорить с богиней просто так. И без танцев и без трубки.
Теперь глаза жрицы светились победным блеском. Неожиданный соперник в моем лице был повержен и сдался. Но гурумайни оказалась великодушным победителем. Она показала мне место поклонения, или храм, и при этом тактично не напоминала о козе. А потом подробно рассказала о себе.
Жрицу звали Идын Домни. У ее матери, гурумайни из рода Тигр, было двое детей — старший брат и она. Брат должен был стать жрецом, а Идын — гурумайни. С детства мать посвящала ее в тайны своей профессии. Идын часто наблюдала, как мать танцует, а потом впадает в транс, и тогда ее устами начинала говорить богиня. Люди собирались вокруг матери, внимательно слушали отрывистые малопонятные слова и делали так, как им говорила старая гурумайни. Мать заставляла маленькую Идын тоже танцевать и доводить себя до исступления. Но богиня не сразу заговорила с ней. Когда из нее нельзя было выжать ни слова, как ни старалась добиться этого Идын, мать приходила на помощь. Она жгла ароматические коренья, и удушливый с пряным резким запахом дым наполнял хижину и обволакивал синей пеленой сознание девочки. В такие минуты странные неясные образы проносились в мозгу и вытесняли все реальное. Язык становился непослушным и неповоротливым. Непонятные и необычные для нее самой слова и фразы слетали с него. Мать слушала их и довольно кивала головой. Богиня признала ее дочь и начала говорить с ней. Мать часто повторяла Идын:
— Делай так, как я учу тебя. Богиня дает гурумайни власть над людьми. Не потеряй ее. Эта власть завещана нашими прародительницами. Ты должна сохранить ее.
Идын тогда плохо понимала, что такое власть над людьми, и зачем она ей нужна. Она поняла это гораздо позже, когда умерла ее мать, и четырнадцатилетняя Идын стала гурумайни в своей деревне. Тогда она познала первые радости этой власти. Деревенский жрец, дисари, ничего не мог сделать без нее, как и раньше без ее матери. Без гурумайни он был глух и нем, ибо только Идын могла говорить с богиней и передавать людям ее советы. А люди без ее советов ничего не могли предпринять. В деревне часто рождались дети, и к ней приходили спрашивать, какую жертву нужно принести, чтобы будущее новорожденного было надежно и обеспечено. Тогда Идын танцевала свой древний танец, дышала пряным дымом благовоний, бормотала что-то в беспамятстве, но каждый раз, придя в себя, твердо «помнила», что сказала ей богиня. В честь новорожденного обычно жертвовался петух. Так было при ее матери, и в первые годы Идын слепо следовала этой традиции. Но, узнав, что такое власть над людьми, молодая гурумайни захотела ее тотчас же проявить. В доме Дельпадия родился ребенок. Родители приготовили в честь новорожденного жертвенного петуха. Но Идын имела на этот счет свое мнение.
