ГЛАВА СЕДЬМАЯ
У ИСПЫТАТЕЛЕЙ ВСЕГДА ВОЙНА
День Победы Гринчик встретил в Москве. Вместе с другими испытателями, которые остались живы, бродил по Красной площади, хмельной от радости и от вина. Ночное небо расцветало над ними, незнакомые люди останавливали летчиков, обнимали, целовали.
— Ну, братцы, — сказал Гринчик друзьям, — эта война последняя. Такую Германию разбили! Они ж поймут!
В тот день по радио Черчилль клялся в вечной любви к Советской России: «Наши сердца на этом острове и во всей империи преисполнены благодарности нашим замечательным союзникам». Ликовал Лондон. В Германии был взят в плен Вернер фон Браун, создатель ФАУ-2, в чьем мозгу созрел адский план обстрела британской столицы. «Вперед, Британия! — закончил Черчилль. — Да здравствует дело свободы! Боже, храни короля!» Выступил по радио и американский президент: «Я призываю моих соотечественников посвятить этот день памяти тех, кто отдал свою жизнь, чтобы сделать возможной нашу победу».
Кончилась война. Но не знали летчики, как не знали миллионы простых людей, что в те самые майские дни американские монополисты лихорадочно вывозили из Германии патенты, чертежи самолетов, бомб, ракет, а заодно и немецких специалистов, в том числе Вернера фон Брауна, который в будущем возглавит заокеанскую ракетную горячку. Не знали летчики, что в тот момент, когда Трумэн произносил свою радиомолитву, на столе его уже лежал меморандум: «Через четыре месяца мы, по всей вероятности, завершим создание самого страшного оружия из всех, известных в истории человечества, причем одной атомной бомбой может быть разрушен целый город…»
Меморандум был наисекретнейший, но уже летали над Европой новые самолеты — стратегические бомбардировщики, которые понесут на своих крыльях атомную смерть; уже строились военные базы; недавние союзники сооружали их у наших границ — многое было известно. Именно потому в мае сорок пятого года были заложены у нас проекты новых реактивных самолетов. Потому мы не оказались безоружны год спустя, когда завьюжила «холодная война».
Да, война окончилась, люди верили, что это последняя из войн на земле; для испытателей война продолжалась. 17 мая 1945 года — десяти дней не прошло после победы — случилась тяжелая авария у Сергея Анохина. Мало кто мог бы выйти живым из такой переделки. Самолет развалился в воздухе, летчик был тяжело ранен. Но не зря Сергей был заслуженным мастером парашютного спорта — выпрыгнул, раскрыл парашют. А когда друзья пришли в госпиталь, им сказали, что положение Анохина очень серьезно: у него сломана левая рука и поврежден левый глаз. Рука — пустяки, срастется, а вот с глазом дело плохо, глаз придется удалить… Еще один испытатель был выбит из авиации. И какой испытатель!
Гринчик не особенно любил признавать чужое первенство. Перед Анохиным он преклонялся. Это был пилот прирожденный, удивительный. О нем говорили: «Человек-птица». Анохин начинал и Крыму, а Коктебеле, был известным планеристом. Еще в 30-х годах он прославился на всю страну: сознательно, ради эксперимента, довел планер в полете до разрушающей нагрузки — разрушил его в воздухе. Анохин умел многое из того, что умели другие испытатели, но он умел и больше: фигуры высшего пилотажа, какие Гринчик великолепно делал на высоте тысячи метров, где всегда можно выпрыгнуть с парашютом, те же фигуры Анохин выполнял у самой земли. Те же? А вы попробуйте пройти по доске на метровой высоте, а потом по ней же — над пропастью. Страшно даже подумать об этом, не так ли? А ведь та же доска, и ширина не уменьшилась… Спокойная уверенность в себе, постоянное хладнокровие, презрение к смерти — вот чему хотел научиться у Анохина Гринчик. Он и сам умел владеть собой, скрывать волнение, но Сергей — тот действительно всегда был спокоен. Прибавьте к этому глазомер, странное, почти неестественное птичье чувство высоты. Профессор Вишневский сказал: «Едва ли с одним глазом летчик сможет при посадке правильно определить расстояние до земли. Он теряет так называемое глубинное зрение. От этого не уйти: закон физики».
Анохин вернулся из госпиталя молчаливый, замкнутый. Приходил на аэродром, сидел в летной комнате, подолгу стоял на линейке самолетов. Ему все были рады, и в то же время присутствие его как-то сковывало летчиков. Когда Сергея вызывали на разговор, спрашивали о планах, он говорил, что будет летать. Подумаешь, глаза нет! Без ног люди летают! В ответ летчики неловко улыбались, поддакивали, говорили, что, мол, время покажет, а пока ему лучше бы отдохнуть, сил набраться. Гринчик слушал эти разговоры неодобрительно: зря морочат голову человеку. Что он, кисейная барышня? Летчик, сильный мужик, можно ему и правду сказать. С Гринчиком спорили. «А ты веришь, что он сможет летать? — спрашивал Гринчик. — Молчишь? Ну и молчи. Врать — это не гуманность». И однажды сказал Анохину с глазу на глаз:
– Ты вот что, Серега, брось это. Другие тебе, может, и не скажут, а я скажу. Не ребенок, поймешь. И чем скорее поймешь, тем для тебя лучше. Что значит: «Без ног летают?» Во-первых, Маресьев самолеты не испытывает. Во-вторых, то ноги, а то глаз. Летать ты не будешь.
Анохин зло глянул на него. Сказал, что одноглазые летчики уже бывали. Он все успел вызнать. Был такой американец Вилли Пост, даже рекорд поставил в кругосветном перелете. И у нас был Борис Туржанский, потерял глаз в боях, а после этого вел испытания. Именно испытания! Чем он, Анохин, хуже их?
— Разве тогда такие скорости были, Сергей? Сравнил тоже. Летчиком, конечно, можешь быть. Но летать так, как летал, ты не будешь. Сам подумай. А переходить на вторые роли там, где был на первых, это, по-моему, не для тебя… И на земле много пользы принесешь.
– Комендантом аэродрома? — спросил Анохин. И добавил самое обидное: — Ты мне как начальство предлагаешь? Трудоустройство инвалида, да?
Гринчик опешил.
— Зачем же так? Знаешь, я тебе друг.
– А ты, — яростно спросил Анохин,— ты сам что делал бы на моем месте?
Гринчик не нашелся, что ответить. Сказал только:
— За правду бы на друзей не обижался.
Они разругались вконец. А через неделю вдвоем отправились в Крым. Гринчик ехал отдыхать, но заодно и «присмотреть» за Сергеем — тяжелое у него было настроение. Однако очень скоро выяснилось, что уследить за Сергеем невозможно. Да и не нужно. В санатории Анохин сразу установил для себя строгий режим. Гринчик всю жизнь просыпался рано, но тут, когда бы он ни встал, Сергей был уже на ногах. Спал Сергей на открытой веранде, начинал день гимнастикой. У него были какие-то особенные упражнения для рук, плеч, корпуса. Он проделывал их всегда на прибрежном утесе, повисшем над морем. «Вид оттуда, как с планера»,— объяснил Гринчику. Сделав зарядку, нырял и очень долго плавал. После завтрака уходил в горы. Гринчику, когда тот пытался увязаться за ним, говорил: «Иди к черту, Лешка! Мне одному надо побыть. Не мешай».
Между тем ходить Анохину было трудно. Особенно по горам. Ему трудно было ходить, бегать, прыгать — мир он видел плоским, расстояния смазывались. Даже по лестнице, ведущей к морю, он шел неуверенно: то поднимет ногу выше ступеньки, то опустит ее ниже, чем надо. Иногда Гринчик, чтобы представить себе, каково приходится его другу, пробовал ходить, прикрыв один глаз. Но второй глаз быстро уставал, и Гринчик все чаше начинал спотыкаться. А Сергей часами лазил по горам, и бегал, и прыгал, и в море нырял.
Потом он придумал для себя еще одно занятие: подбрасывать и ловить камешки. Вначале прятался, занимался этим втайне, уходил в горы. Потом «детская игра» вошла у него в привычку. Гринчик внимательно следил за другом. Как-то попытался повторить и этот опыт. Закрыл левый глаз, подбросил камень и… не поймал. Снова кинул, пониже, — снова не поймал. Из десяти девять раз промахнулся. Сообразил: без «глубинного зрения» трудно определять расстояние до падающего предмета. Значит, Анохин всерьез развивает в себе это зрение, учится одним глазом видеть, как двумя. Гринчик стал помогать другу. Теперь он подбрасывал камешки — Сергей ловил. Все чаше ловил, все реже промахивался.
Вскоре они затеяли новый эксперимент, по всем правилам науки. Помогал Анохину, кроме Гринчика, Михаил Барановский, тоже летчик-испытатель, отдыхавший с ними. Он и Гринчик устанавливали на земле две длинные вешки. Анохин отходил шагов на тридцать, отворачивался. Тогда одну из палок они выдвигали вперед, и Сергей должен был с одного взгляда определить, которую они выдвинули: левую или правую. Метод не новый, так авиационные врачи определяют глубину зрения у летчиков. Только орудуют они при этом не вешками, а карандашами, и не в поле, а в комнате. Пилоты перенесли опыт, так сказать, в природные условия.
Тренировки шли ежедневно. А незадолго до возвращения в Москву Гринчик сказал Анохину, что сам пойдет с ним на медкомиссию и будет требовать, чтобы его допустили к полетам.