— Мамо, кто этот «добродий»?
— А бис його знае, — ответила мать, — в селе недавно. Что-то заготовляет…
На следующий день, простившись с матерью, Павел вернулся в полк.
Обескровленную в непрерывных боях тридцать вторую танковую дивизию наконец-то вывели в резерв, и всех, кого обошла смерть, направили в Москву. В Москве для танкистов танков не оказалось. Танки еще только сходили с конвейеров.
Танкисты спешили на Урал. Грохотал эшелон, обгоняя другие, загруженные станками, коксом, чугунными заготовками. Мелькали станции и полустанки. И всюду люди, люди, люди. Казалось, вся Россия вышла на железную дорогу.
Под серым, как броневой лист, уральским небом танкосборочный завод поразил танкистов цехами огромных размеров и опять же многолюдьем. Цеха чем-то напоминали поле боя, и танкисты догадывались чем: стремлением, как говорили сами рабочие, кровь из носа — выполнить приказ.
Люди работали с увлечением. Перед ними гудело пламя. Из огня рождались танки.
Однополчанам Павла посчастливилось видеть, как строятся КВ.
В сборочном цехе им представили невысокого, худощавого, уже в летах мужчину с близоруким прищуром голубых глаз. Все выдавало в нем рабочего-металлиста: и синяя, потертая на локтях спецовка, и грубые, темные от железа руки, и в нагрудном кармане штангенциркуль.
Говорил конструктор тихо, но просто и доходчиво. Как школьный учитель.
— Перед вами, товарищи, — показывал он, — танк КВ. Компактность конструкции и расположение вооружения в одной башне позволили уменьшить его размеры: танк значительно короче и ниже тяжелого Т-35.
Новый танк фронтовики хвалили, говоря, что в этой машине достигнуто сочетание исключительно сильной броневой защиты и отличной огневой мощи при относительно небольшом весе.
Конструктор улыбнулся:
— Спасибо. Вы правильно заметили.
— Сами испытали, — хором ответили танкисты.
— Я вас понимаю, — опять улыбнулся конструктор.
Конструктору задавали вопросы. Главней главного был:
— На фронт поступает очень мало КВ. Почему?
Конструктор вздохнул:
— Сказать вам, что на фашистскую Германию работает промышленность почти всей Европы, вы это знаете не хуже нас, тыловиков. Сказать вам, что мы лишились крупных индустриальных центров, прежде всего Донбасса и Приднепровья, вам это тоже известно. Вы учитесь воевать, а мы учимся делать вам танки. Современные и в достаточном количестве. Только вы, пожалуйста, удержитесь западней Москвы.
Конструктор, наверное, догадывался, что танки, за которыми приехали фронтовики, будут защищать столицу.
В избе с низким дощатым потолком, где размещался штаб 809-го отдельного танкового батальона, которым теперь командовал капитан Хорин, было тесно от тяжелых, обитых железом ящиков — походного имущества.
У плиты стряпала усталая хозяйка. Ее детишки, мал мала меньше, с высоты полатей, притихнув, рассматривали военных. А военные — три командира — сидели за столом. На столе около радиоприемника стоял фонарь, и его неяркий голубоватый свет кругами ложился на карту. В левом верхнем углу карты обозначены дома и огороды Волоколамска, в нижнем правом — вдоль канала — чернели Химки.
Хорин включил радиоприемник. Избу наполнил голос Левитана:
«В течение пятого декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах… На одном из участков Западного фронта противник ценою огромных потерь потеснил наши части и вклинился в нашу оборону. В этом районе немцы сосредоточили до двух пехотных дивизий и одну танковую…»
— Наш район, — глухо отозвался Хорин. На его широкоскулом, монгольского вида лице обозначились морщины.
Для офицеров не было новостью, что к утру пятого декабря в батальоне остался один КВ. Они смотрели на карту, прикидывали, какую дорогу прикрыть этим танком.
За окном быстро темнело. Падал мокрый снег, залеплял стекла. В избе еще звучал голос Левитана. Аппетитно запахло вареной картошкой и мясными консервами — хозяйка принесла ужин. Во время ужина к избе подкатил мотоцикл, и мотоциклист вручил капитану Хорину пакет. В пакете был приказ генерала Катукова.
«В населенном пункте Нефедьево, — говорилось в приказе, — сосредоточилась танковая колонна противника в количестве восемнадцати машин. Приказываю колонну уничтожить в 8.00 6 декабря».
— Зовите лейтенанта Гудзя, — распорядился Хорин.
Через двадцать минут лейтенант Гудзь докладывал о своем прибытии. Маленький, худенький, черный, как паровозный кочегар, лейтенант смотрел на своего командира и давнего друга, как смотрит человек, не вовремя оторванный от важного и срочного дела.
— Садись, Паша, ужинать будем.
— И только?
— Не совсем.
За всю неделю первый раз сегодня танк отвели с переднего края. Танку требовался ремонт. И экипаж, забывший, когда последний раз ощущал тепло жилища, менял каток, искореженный снарядом в утренней контратаке.
Лейтенант сел к столу и заскорузлыми пальцами, отвыкшими от масла, взял горячую с треснутой кожурой картошку, не спеша очистил, окунул в глиняную миску, на дне которой блестел растопленный свиной жир. Хорин подвинул карту.
— Вот — Химки, а вот — Нефедьево.
— Вижу. Оно отсюда в семи километрах.
— Точно… Так вот, Паша, в Нефедьеве — немцы. Восемнадцать танков. У нас в батальоне — один. Твой, значит… Уясняешь?
— Уясняю.
— Да ты ешь. У нас картошки целое ведро.
Но есть уже расхотелось.
— Если колонну не раскромсаем, — продолжал Хорин, — завтра она будет в Москве.
— Зачем? — спросил лейтенант и тут же понял никчемность своего вопроса, но командиры вдруг заулыбались: шутка оказалась к месту.
— С колонной нужно покончить утром.
— Как?
— Твоим КВ.
— Вот теперь понятно. Будут боеприпасы?
— Будут! — Хорин показал на незнакомого, в замасленной телогрейке капитана: — Это наш артвооруженец. Он все даст. Правильно я говорю?
— Обеспечим, — ответил капитан, не отрываясь от еды.
— Уясняешь? — торопил Хорин. — Дадим сколько надо. И людей накормим.
— За ужином я уже послал.
Хорин поднялся, одернул гимнастерку. Поднялся и Гудзь.
— Вот что, Паша, — добавил комбат, — ты поговори с ребятами. Приказ необычный. Раньше таких не отдавал. Легче было… Отсюда до Москвы полдня пехом.
— А на гололед прикинул?
— Ты все шутишь.
— Ну, надо так надо.
— Ах, Паша…
…Неловко было перед лейтенантом Старых, потому что он, Гудзь, вместо него командует экипажем. Лейтенант Старых в чем-то проявил, как значилось в приказе, неразумную инициативу. Этого начальство не простило. Отстранило от командования. Хорин мысленно чертыхнулся: повезло лейтенанту Старых. Но война продолжается. И каждый понимал, что кончаться она будет далеко на западе.
Лейтенант Гудзь перебирал в памяти людей своего нового экипажа. Ребята молодые, но самый молодой — наводчик Иванов. Гудзь знал, что Иванов — доброволец, любит математику, мечтал попасть в университет. Доедая картошку, поднял голову лейтенант Старых:
— Завтра нужен будет опытный наводчик.
— Наводчик есть, — ответил Гудзь. — Иванов не дрогнет.
— Все мы не дрогнем, — сказал Старых. — В хорошем бою нужно хорошо работать. Без эмоций. Поэтому, товарищ капитан, прошу дать добро заменить Иванова мною.
Хорин изумленно взглянул на проштрафившегося лейтенанта.
— А что?.. Резон.
— Тогда, может быть, лучше командиром, — предложил Гудзь. — В экипаже вы человек свой…
— Э, нет! В училище меня считали лучшим наводчиком. Кроме того, Иванов еще мальчишка. Войну мы принимали первыми, ему заканчивать… Как, товарищ капитан?
— Правильная арифметика, — согласился Хорин.
Падал мокрый снег. В темноте он казался черным. Лейтенанты шли рядом. Сапоги скользили по еще не схваченной морозом глине. Далеко на юго-востоке полыхало зарево. Низкие плотные тучи давили на него, и оно растекалось по горизонту, как лава далекого вулкана. Еще до войны, в Саратове, Павел Гудзь видел фильм, где показывали извержение лавы.
— Вот и Химки горят, — показал на зарево Старых.
— Химки — уже Москва, — неохотно отозвался Гудзь.
Говорить не хотелось. А думалось о многом. Разве еще полгода назад он предполагал, что немец окажется под Москвой? Да если бы такое сказать — расстреляли бы как паникера.
Чем ближе они подходили к танку, тем явственнее чувствовалось, что усталость покидает тело. Росло возбуждение. За долгие месяцы войны Павел усвоил: если приказ отдается без вдохновения — подчиненные командиру не поверят. Сейчас предстояло отдавать приказ, выполнение которого, как сказал бы в другой обстановке Хорин, было на грани фантастики.
