Особенно теряет от этого метода изучения минувшей войны русская стратегия, имевшая в огромном большинстве случаев своей задачей облегчить положение или действие своих союзников на тех театрах, которые в данный период времени считались, по общей обстановке, первенствующими. Только в свете более широкого и связного изучения событий, работа русских войск осмысливается и загорается ярким блеском необыкновенной самоотверженности, ими проявленной, и, может быть, приведшей Россию к преждевременному истощению…
Кроме своей подчиненности и отсутствия известной свободы действий, русская стратегия (как, впрочем, стратегия и остальных держав – участниц войны) страдала еще весьма сильно от отсутствия единого командования. Многоголовое управление составляет, как известно, роковой недостаток всякой коалиционной войны. Но среди Центральных держав этот недостаток все же восполнялся бесспорным главенством Германии. Среди же держав Согласия такого превалирования одного государства над другими, как известно, не было.
Наиболее тесная и регламентированная связь существовала между Россией и Францией, имевшими утвержденную правительствами обеих государств военную конвенцию. Однако этой конвенцией устанавливалась некоторая общность действий лишь для первого периода войны и совершенно обходился вопрос о дальнейшем согласовании военных операций. Хотя основные положения заключенной военной конвенции и подвергались неоднократным совместным обсуждениям начальников генеральных штабов обоих государств, но никогда эти обсуждения не переходили в более широкую область разработки вопроса о едином командовании в смысле, конечно, оперативного управления или хотя бы к рассмотрению способов надежного согласования военных операций в позднейший период войны. Правда, французская и Русская армии осуждены были действовать на театрах значительно удаленных один от другого, но это обстоятельство еще настоятельнее требовало особых забот по согласованию действий армий обоих государств. Между тем, даже вопрос о поддержании связи, довольно часто затрагивавшийся на совещаниях, был удовлетворительно разрешен лишь к началу 15-го года, т. е. во время самой войны, когда открылись действия телеграфного кабеля, проложенные между шотландским и мурманским берегами.
Самостоятельность обоих союзников была такова, что оба Верховные главнокомандующие – генерал Жоффр и Великий князь Николай Николаевич – стеснялись вначале непосредственно обмениваться своими соображениями, и лишь русский министр иностранных дел С. Д. Сазонов настоял на том, чтобы их общение стало более тесным.
«Французский посол, – телеграфировал Сазонов из Петербурга 15 сентября 1914 г., – высказал мне пожелание своего правительства о скорейшем наступлении на Германию. Благоволите передать [Т.] Делькассе,[30] что Верховный главнокомандующий с обычной энергией продолжает придерживаться тактики наступления, лучшим доказательством чего служит то, что Германия не перестает увеличивать свои силы, выставленные против России. Но оказывать влияние на решения Великого князя мне представляется неудобным. Мне кажется, что обоим главнокомандующим союзных армий принадлежит одним обмениваться взглядами в целях согласования их действий…»
Этому обмену, впрочем, препятствовал слишком замкнутый характер первого французского генералиссимуса.
Если трудно было обеспечить единство военных действий в начале войны, когда в Европе было только три отдельных фронта: Западный – Англо-французский, Восточный – Русский и Южный – Сербский, то положение осложнилось еще более, когда дополнительно образовались столь же самостоятельные фронты: Дарданелльский, Итальянский, Салоникский. Я уже не говорю о фронтах внеевропейских.
В результате такого положения, державам Согласия на протяжении почти всей войны не удалось ни разу произвести сколько-нибудь одновременный натиск на общего противника. Последний, в лице Германии, пользуясь своим внутренним положением и хорошо развитою сетью железных дорог, успевал не только отражать направленные против него в одиночку наступления, но поочередно наносить и свои собственные очень чувствительные удары. При этом выходило почти всегда так, что когда на одном фронте немцы вели наступательную операцию, другие члены согласия бездействовали, или только подготовляли свой контрудар, который выполнялся уже тогда, когда дело на первоначальном фронте подходило к концу и у немцев являлась возможность начать переброску своих резервов ко вновь угрожаемому для них району.
Конечно, все дурные последствия такого положения были вполне ясны для военных руководителей отдельными союзными армиями. Но не в их власти было изменить создавшуюся обстановку. Насколько было возможно, они стремились входить друг с другом в общение, их штабы обменивались сведениями о противниках и совместно работали в области разведки. От времени до времени посылались отдельные доверенные лица и даже целые миссии для информации и ознакомления с положением дел на фронте. Но все это были меры лишь паллиативного характера.
Наконец, с 1915 г., все с той же целью наилучшего согласования военных действий, начали от времени до времени собираться военные междусоюзные конференции, а к главным квартирам союзных армий постановлено было прикомандировать, сверх военных атташе, более полномочных военных представителей.
Польза от этих конференций была лишь относительной, и мне придется в дальнейшем отметить, как прекрасным словам, сказанным на июльской конференции 16-го года в Шантильи, не суждено было превратиться в реальные дела, которые могли бы, в действительности, облегчить истекавшую, в то время, кровью Русскую армию.
Лишь в 1918 г., когда Россия оказалась уже вынужденною выйти из войны, вопрос о едином командовании был окончательно решен державами Согласия, в смысле оперативного подчинения всех вооруженных сил этого согласия руководству маршала [Ф.] Фоша.[31]
Следующим, по важности, фактором, сковывавшим русскую стратегию, было весьма слабое развитие на русском театре военных действий сети железных дорог. Между тем, значение этой сети, в условиях массовых армии, столь велико, что по степени густоты этой сети, собственно говоря, возможно определить вообще сравнительную степень обороноспособности каждого государства.
Россия, по данным 1914 г., имела эксплуатационную сеть общим протяжением до 70 000 верст, без Финляндии и Восточно-Китайской дороги. Несмотря на абсолютную внушительность этой цифры, ее железнодорожная сеть, по сравнению с безграничными пространствами территории, должна была быть признана крайне бедной, так как на 100 квадратных километров в Европейской России приходилось в наиболее густо прорезанных рельсовыми путями местностях от 1 и не свыше 3 километров железных дорог, тогда как на то же количество квадратных километров даже в Австро-Венгрии приходилось 6–7 километров, не говоря уже о Германии, где железнодорожная сеть была развита значительно более. Наряду с этим в России имелись такие «медвежьи углы» из которых, как говорилось в русской пословице, «хоть три дня скачи, ни до чего не доскачешь»…
При этом надо иметь в виду еще и то обстоятельство, что в России двупутных линий было всего лишь около 20–25 %, между тем, как в других государствах Европы тот же процент колебался от 40 до 57 и даже выше. Наконец, русские железные дороги были вдвое и втрое беднее снабжены подвижным составом по сравнению с государствами Западной Европы.
Но кроме приведенных данных, важно также направление железнодорожных линий. В этом отношении характерной иллюстрацией могут служить данные о том, что в то время как на фронте от устья Немана до Дуная, протяжением в 2600 верст, со стороны России к границам подходили двадцать одна колея, с фронта Германии, Австро-Венгрии и Румынии, к тем же границам, подходило тридцать шесть колей, т. е. более чем в полтора раза.
В качестве рокадных линий, служащих для разного рода перегруппировок вдоль фронта, особенно резка была разница на Привислинском театре военных действий. Наши военные противники имели вдоль своих границ две сквозные двупутные линии, полукольцом охватывавшие русскую Польшу. Восточную же Пруссию связывало с остальной Германией пять железнодорожных переправ через Вислу с десятью на них колеями. Мы же на левом берегу реки Вислы совсем не имели рокадных линий, и только на правом берегу – сильную линию Вильна – Варшава – Люблин – Сарны. Неудивительно, что при таких условиях не только запаздывала мобилизация и сосредоточение русских войск к границам, но встречали большие затруднения и всякого рода стратегические перегруппировки в пределах фронта.
К числу невыгодных данных, тормозивших стратегическую работу Верховного главнокомандования, надо еще отнести факт разделения нашей действующей армии на два слишком самостоятельных фронта: Северо-Западный и Юго-Западный. При этом главнокомандующие фронтами являлись лицами слишком самостоятельными в пределах тех задач, которые им были указываемы. Так как компетенция их распространялась на весьма большие районы и на значительное количество войск, то естественно, что дававшиеся им задания могли быть формулированы только в слишком широких масштабах, чем и оставлялось излишне большое поле для личной самостоятельности названных генералов. При таких условиях, роль Верховного главнокомандующего, естественно, должна была как бы суживаться, чем значительно затруднялось проявление личного влияния на ход задуманной операции. От этого происходили иногда даже случаи извращения основной идеи выполнявшейся операции. К тому же, к сожалению, главнокомандующие фронтами далеко не всегда отличались инициативою, соответствовавшей их правам, и весьма часто не проявляли склонности оценивать требования Верховного, с общей точки зрения, предпочитая, в особенности при всякого рода перегруппировках, блюсти прежде всего интересы своего собственная фронта.
