Ознакомительная версия.
…Часто в пустыне дует сильный ветер при самой высокой температуре окружающего воздуха. И тогда к небу поднимаются целые столбы раскаленной пыли».
Вот в этих столбах пыли, в этой испепеляющей жаре и духоте, в автомобильной тряске ухитрялся работать неунывающий Саша Яковлев.
Впоследствии он не очень любил рассказывать о трудностях работы, но однажды среди его слушательниц в Париже оказалась обладавшая (как почти все мирискусники) неплохим слогом коллега-художница Анна Петровна Остроумова-Лебедева, которая позднее вспоминала о Саше в своих «Автобиографических записках»:
«Он мне рассказывал, как ему трудно было работать. Вставали они в четыре утра и сразу выезжали. Проехав несколько часов, делали остановку на два часа, потом опять ехали и так далее. Он мог работать только во время остановки, конечно, без всяких удобств. Его «модели» при виде экспедиции разбегались во все стороны, и иногда очень трудно было заставить туземцев позировать. Он много видел. Он видел разнообразнейшие пейзажи. Пустыни, поросшие кустарником. Пустыни, покрытые только песком. Потом оазисы с роскошной, сказочной растительностью. Он говорил, как красиво было наблюдать издали сверху течение какой-нибудь реки в пустыне. Вдоль ее берегов узкой полоской тянулся чрезвычайно густой лес, следуя извивам реки, и так был тенист и густ, что напоминал туннель. В этих лесах им встречались дикие звери: газели, буйволы, слоны, обезьяны. Там был целый ряд портретов вождей африканских племен, их военачальников, жен, детей, женщин, девушек, юношей… сколько типов и какое разнообразие!»
Уже очень скоро африканские портреты Яковлева получили высокую оценку посетителей выставок, собратьев по искусству, искусствоведов. Художник В. Воинов сравнивал выразительность африканских рисунков Яковлева, его умение прочувствовать структуру модели и схватить характерное — с виндзорскими рисунками Ганса Гольбейна. «Выявление характерного, — писал Воинов об этих работах в «Красной панораме» (1928 год), — основано у художника, прежде всего, на переработке объемной формы, что и составляет главный стержень, «художественную идеологию» его искусства».
В 1928 году русский художник еще мог представить себе и иной вид идеологии, чем «марксистско-ленинская». В середине века Остроумова-Лебедева упомянула лишь о разнообразии африканских типов у Яковлева. Журнал «Искусство» смог остановиться на наблюдении Воинова лишь 60 лет спустя (в статье В. Бабняка):
«…своеобразная канонизация собственных выразительных средств, культ формы не заслоняют у Яковлева типическое разнообразие…»
А. Яковлев. Африканская мадонна с младенцемВ. Бабняк описывает и анализирует некоторые из африканских портретов:
«Аим Габо, вождь племени бирао», величавый и мудрый старик в сетке коричневых морщин и музыке струящихся складок белых одежд. Или словно отлитый из бронзы поясной портрет молодой африканки, с чувством собственного достоинства позирующей художнику. Красиво сочетание коричневого мелка сепии, тщательно моделирующего форму лица, с бархатистой глубиной лаконичных прокладок углем по складкам одеяния. Тонкая прорисовка скромного орнамента на одежде и украшений придает образу особую законченность и женственность.
С подлинной теплотой и любовью изображает художник «африканских мадонн».
Замечу здесь, что «африканская мода» в Париже 20-х годов вдохновлена была в значительной степени «ситроеновской» выставкой Яковлева.
Тот же современный искусствовед (В. Бабняк) выделяет среди «африканских мадонн» Яковлева «Женщину племени банда с ребенком», объясняя, что ее «композиция, выстроена по диагонали, динамично, а светлый фон с рисунками аборигенов, подчеркивает монументальность группы».
Сегодня любой горожанин, ползающий вроде меня полдня в поезде парижского метро, имеет шанс не раз и не два увидеть настоящую «африканскую мадонну» с одним или с кучей трогательных черных младенцев, но тогда, в середине двадцатых, рисунки эти были открытием для европейца. Русский художник Яковлев был, может, первым в Европе певцом африканской красоты.
«В рисунке «Портрет молодого человека», выполненном пастелью в два цвета — сепией и умброй, — продолжает свой очерк искусствовед В. Бабняк, — ясно выражена идея создания образа подлинного хозяина Африки (известно, что эта близкая советскому искусствоведу освободительная идея африканского цикла была модной уже и в кругах Фезандри, и в журнале Вожеля «Вю». — Б.Н.), сурового и мужественного. Гордый поворот головы в тюрбане, смелый, открытый взгляд, плотно сжатые губы — все лицо, словно литое, воссоздано с яковлевской субпластичной овеществленностью. Портрет поистине монументален. Это ощущение усиливается нейтральным белым фоном, монолитностью силуэта, взятой чуть снизу точкой обзора. Учитывая разнородность фактур поверхностей, художник изображает лицо и тела с помощью растушеванного мягкого материала, а ткани одежд без его растирания».
Добавлю, что чуть не половина этих африканских шедевров Яковлева была куплена еще до выставки начальником экспедиции Жаном-Мари Хаардтом и воспроизведена в альбоме «Художник-путешественник Яковлев», который выпустила внучка Ж.-М. Хаардта, парижская красавица-искусствоведка Каролина Хаардт де ла Бом.
Жан-Мари Хаардт уже в дороге подружился с неунывающим и отважным русским художником и стал самым ярым из поклонников его таланта. Через девять месяцев после начала путешествия Жан-Мари Хаардт и Луи Одуэн-Дюбрей устроили выставку яковлевских работ в африканском городе Стенливиле (Бельгийское Конго), о чем они сообщали в своих путевых заметках:
«Чтобы проверить художественную восприимчивость — мы показываем собравшемуся обществу несколько портретов, сделанных Яковлевым. Эффект изумительный: никогда, ни одна выставка картин не имела таких восторженных зрителей».
Уже в ходе долгого африканского путешествия обнаружилось, что не один высокообразованный А. Н. Бенуа считал Сашу Яшу истинным чародеем рисунка, наделенным сверхчеловеческими способностями, одним из тех волшебников, каких униженное человечество обрекало в Средние Века на пламя костра. Обнаружилось, что и настоящие колдуны из джунглей считают этого белого человека со странной бородкой настоящим волшебником. Мужественно преодолевавший все трудности и никому не лезший в душу со своими «убеждениями», русский художник со странной бородкой очень скоро стал всеобщим любимцем в экспедиции (каким был в Петрограде, за столом у Бенуа, в Токио, в Париже, в Лондоне и даже в США). Хаардт же давно заметил (и отметил в своих путевых записках), что когда их колонна автомашин попадала в переделку, одним из первых бросался на выручку (тушить загоревшийся брезент или вытягивать на сушу утонувший автомобиль) его русский друг-художник. Позднее обнаружились в джунглях дипломатические способности Саши Яши. Выяснилось, что и без знания здешних языков Яковлев ухитряется уговорить африканцев ему позировать. Что вообще во всех трудных случаях на переговоры надо посылать Яковлева — он договорится. Какие-то в нем были спокойная сила и уверенность, в этом невысоком, но сильном и выносливом человеке.
Однажды на стоянке в зарослях Яковлев делал зарисовки животных, и авторы путевого дневника (Жан-Мари Хаардт и его помощник Одуэн-Дюбрей) сделали восхищенную запись о его этюдах:
«Эти работы бесценны как документ. Когда он рисует тонкую губу только что застреленного на охоте жирафа или бархатную морду еще не успевшей остыть убитой антилопы, он поднимается в своей виртуозности до уровня офортов Дюрера…»
Надо добавить, что представитель нового поколения мирискусников Александр Яковлев был, как почти все мирискусники, и сам человек пишущий. В африканском альбоме Яковлева, изданном в 1927 году Люсьеном Вожелем, репродукции картин и рисунков сопровождались текстами самого художника, извлеченными из его, к сожалению, не издававшегося по-русски путевого дневника. Вот запись, сделанная в начале путешествия в пустыне Танезруфт:
«Танезруфт. Левант, окрашенный в пурпур такой интенсивности, что он кажется более темным, чем небо, где еще мерцают звезды. Углубляется красный цвет, зеленый с ним соперничает в чистоте тона: холодная гамма трезвости закаленной стали. Но свет начинает сочиться, грозя нахлынуть палящим жаром после ледяной ночи. Капля расплавленного металла возникает над горизонтом: она растет, обретает барочную форму не теряя равнобоких своих очертаний — амфора со сплющенной ручкой, ваза, у который над горлышком птица с распластанными крылами. Но вот она вбирает подкрылья, сжимается, превращается в бесформенный апельсин, который словно бы не в силах отклеиться от земли, становится раскаленно красным, безупречно круглым, блистающим и, поднявшись наконец над горизонтом, проливает на побежденную и омертвевшую землю свое победоносное сиянье в сознании абсолютной власти».
Ознакомительная версия.
