«Почему же запаздывает медицина?» — майор с нетерпением прошелся по берегу. Он решил было связаться по рации с дежурным по управлению. Но в этот момент Оспанов радостно крикнул:
— Едут!
«Скорая» показалась на противоположном берегу, она сворачивала к мосту. Через несколько минут она остановилась в отдалении от кустов, где лежал раненый.
— Подъезжайте ближе. — позвал майор. — Все уже зафиксировано, заснято… Что случилось?
— Да, как на зло скат сел… пришлось менять, товарищ майор, — шофер «скорой» смущенно кашлянул в кулак и пнул переднее колесо машины.
Доктор, толстый и лысый, шумно вылез вслед за шофером. Протянул майору пухлую руку:
— Ну-тес… опять не слава богу?.. Жив?
Не слушая ответа, толстяк принялся осматривать раненого:
— Обыскали его? — продолжал он. — А то увозим без промедленья!
— Уже… При нем нет никоих документов. Шел, очевидно, на работу.
— Да, в спецовке.
— За спецовкой мы приедем. На ней следы цементной пыли.
— Железное здоровье, — сказал врач, думая о своем. — Другой бы, пожалуй, не выжил. Цементная пыль, говорите?
Похоже, что рабочий с цементного склада… — Доктор сел в кабину шофера, хлопнул дверцей и, обернувшись к оперативникам, помахал рукой:
— На складе работает, грузит… Силища! — крикнул он бодро. Иначе труба. А этого спасем… Пока!
Негромко прогудев, «скорая» тронулась и вскоре исчезла.
Они перебрались на противоположный берег, надеясь и там найти следы ботинок сорок первого размера с поломанной подковкой на правом каблуке и тупыми носками.
Но следов не было.
— Спустились в лодке вниз по реке, — предположил Леня Никитин.
— За три часа они могли далеко смыться, бродяги.
— Найдены следы одного, — напомнил Оспаиов. — Уплыл, потом бросил лодку.
Вскоре Оспанов уехал в лабораторию печатать снимки, и с майором остались двое: Никитин и молчаливый застенчивый парень в военном обмундировании без погон.
Это был новый работник-демобилизованный солдат, только что из армии. Майор взял его на следствие, чтобы «приучать к делу».
Солнце поднялось уже в самую высь и вовсю припекало.
— Мы еще не завтракали, — вспомнил Николай Петрович, обтирая платком лицо и шею. — Как думаете, ребята?
Решили найти столовую, посидеть в холодке, выпить пива. Никитин принес три толстых кружки — пиво на розлив продавали в буфете столовой. А новенький (его звали Николай Рябов) встал к раздаточному окну с подносом.
Майор же, заняв столик к углу, где прохладней, задумчиво чертил вилкой по пластмассовой крышке.
След преступника, думал он, взять сейчас будет трудно.
А если пустить собаку? Нет, ничего, пожалуй, не выйдет.
Преступник плыл в лодке, Никитин прав, а где он вышел на берег? Можно пройти несколько километров по берегу.
Но уже поздно. По берегу снуют люди. Они спешат на боту, идут купаться, удить… Где тут псу разобраться!
— Начнем с потерпевшего. — предложил майор, когда завтрак подходил к концу. — Как ты думаешь, Рябов?
Тот перестал есть и смущенно развел руками. Слово «потерпевший» ему уже стало привычным, но как начать с него? Все же, хотя и неуверенно, он сказал:
— Это значит установить, кто он? Так, товарищ майор?
— Верно! Молодец!.. Из тебя такой Пинкертон выйдет, только держись! и майор с удовольствием приложился к кружке с холодным пивом.
От похвалы Рябов повеселел, приободрился. За те десять дней, что он проработал в милиции, он услышал много незнакомых слов: трасология, криминалистика, дактилоскопия и прочее. А то было еще слово, которое он никак не мог запомнить и даже потихоньку записал на бумажку: странгуляционная борозда… Это когда говорили о повесившемся человеке. Как раз недавно повесился один электрослесарь. Причину точно еще не установили, но были данные, что из-за ревности. Вроде, жена гуляла. Но и слесарь этот имел свои недостатки. Пил все больше и больше. И даже повесился по пьянке. Так что, пойди разбери, кто тут прав, а кто виноват… Рябов этому удивлялся. Вот ему скоро в вечернюю школу идти, потому что без среднего образования никакого ходу… А ведь жизнь-то, она вся впереди.
Хорошая жизнь, честное слово!..
За завтраком опять заговорили о потерпевшем. О нем тоже еще ничего не известно. Документов при нем не оказалось. Может, преступник, вытащив их, уничтожил или присвоил? Преступник, по всем данным, опытный. Он даже тело подбросил, как выразился Никитин. Но кто он и почему совершил преступление — этого еще тоже не знали…
Обсудив все, решили, что единственной ниточкой, за котирую можно уцепиться, является та щепотка цементной пыли, которую наскребли на этой спецовке и, словно невероятную драгоценность, завернули в целлофан.
И майор послал Рябова на склад цемента, узнать, кто сегодня не вышел на работу.
— Конечно, может, оно и не так. Может, это ошибочное предположение, предупредил Николай Петрович. — Возможно, он дома у себя что-нибудь строит и поэтому с цементом возится. Это нам неизвестно. Но проверять мы должна все, что попадает в поле нашего зрения. Понял, Рябов?
— Понял, товарищ майор!
Когда Рябов ушел, майор и Никитин вышли из столовой и на всякий случай еще походили по берегу и по поселку.
Поселок этот привыкал к большому городу. Раньше его называли Александровской слободой. В слободе еще до революции селились переселенцы из центральных губерний Росспи, с Украины. Здесь, в казахских степях, земли было достаточно, не то, что дома. Переселенцы строили себе жилье, пахали землю. Перед самой революцией возник рудник и тогда многие хлебопашцы стали шахтерами.
А при Советской власти здесь развернулось большое строительство. Задымили толстые трубы металлургического завода. Все дальше уходили в степь кварталы многоэтажных домов. В степи вырос большой город.
Рябов возвратился через час. По его лицу сразу усидели, что ходил не зря.
— Действительно, не вышел на работу один гражданин…
Он десятник того склада, одним словом, имеет дело с цементом.
— Фамилия, адрес?
— Евдокимов Владимир Андреевич, — Рябов заглянул в бумажку. — Сорока двух лет, семейный, живет по улице Весенней, дом тридцать дна.
Веснушчатая, худенькая жена Евдокимова — Валя, узнав в чем дело, всплеснула руками:
— Господи, что же это?! Не пьет, ведь, разве только по праздникам покупаю ему чекушку… Не дерется, и кто его так? Ох, горе, горе!
Плача, она выбежала из калитки, забыв запереть двери чисто побеленного домика, и поспешила в хирургическое отделение больницы. Детей дома не было: сын и дочка — в пионерском лагере.
Мужа она застала еще не пришедшим в сознание. И еще более залилась слезами, упала на обитый дерматином диван в коридоре клиники. Пришла медсестра со склянкой нашатырного спирта. Ожидающие приема больные обступили женщину.
На шум вышел толстый доктор, тот самый, что приезжал на место происшествия.
— Что за шум? А вы успокоитесь, Евдокимова. Положение не такое уж страшное. Жить будет. Ясно?
Следственная группа в домике Евдокимовых никого не застала. Тогда пошли к соседям, поговорили и установили, какой дорогой чаще всего ходит на работу и с работы Евдокимов. Оказалось, что дорог несколько, но чаще всего Владимир Андреевич пересекает большой школьный сад и сразу попадает на берег. А там, на берегу реки, на окраине поселка, расположены склады строительных материалов, в том числе и цементный.
Школьный сад был уже не сад, а целая рощица из тополей и берез, окружающая старое кирпичное здание. Несколько поколений ребятишек сажали эти деревья, школьный сад все более раздвигал свои границы, все ближе подступал к реке. А старое кирпичное здание построили еще до революции. Раньше жила в нем семья местного богача Грибанова, который владел рудником и тремя кабаками в слободе Александровской.
Во время гражданской войны семья Грибановых из слободы исчезла. В бывшем купеческом особняке открылась школа. Сейчас в поселке она не одна, есть еще десятилетка, горный техникум, курсы учебного комбината. А в те далекие годы это была первая школа, дающая среднее образование.
«Скорее всего, в этом саду и произошла встреча Евдокимова с преступниками, — решил майор Гарин. — Евдокимов, по рассказам сослуживцев, задерживался вчера на работе — шла разгрузка прибывших вагонов с цементом. Домой он отправился часов в одиннадцать вечера. Вот по дороге и могли его встретить».
Сквозь деревья виднелись кирпичные стены старого двухэтажного дома с подвалом. Лет восемьдесят, а то и больше, было этому бывшему купеческому особняку. От времени дом даже осел, покосился.
Но он еще хорошо служил людям. Почти весь год, с сентября и до конца июня, старый дом и старый сад были наполнены топотом быстрых детских ног, гомоном и смехом.
