Александр Солженицын - Русский вопрос на рубеже веков [сборник]

Но и помня же, и помня безмерную физическую слабость сегодняшней нашей Церкви, прореженность, неукреплённость состава её служителей (на исправление чего потребуются годы и годы), уместно нам не упрёки слать сегодняшней Церкви, а — ужаснуться нашей собственной слабости и ничтожности, как мы допускаем всё происходящее, мы, сами верующие? Те, кто равнодушны к судьбе Отечества, — они ведь и бесполезны для вызволения его.

Сегодняшние трудности нашей Церкви — далеко не только материальные.

Один ряд сложностей — роль Церкви в обществе и в повседневной жизни людей. Законно отделяясь бы от государственной власти, Церковь не может разрешить себе отделиться от общества и его вопиющих нужд. Вот эта многовековая традиция внесоциальности православия — как горька при сегодняшнем гибельном состоянии русского народа и страны. Именно в такое разорённое время, как наше, люди нуждаются в чьей-то сильной духовной поддержке (и — чьей же?) во всех сложностях общественного их бытия. Сегодня уже есть отдельные священники, отдельные приходы, которые много делают вне стен своего храма, — но передастся ли это всей Церкви как сознательное стремление? Католичество ли, протестантство, ислам, — все они социально активны, и в этом естественно проявляется связь народа со своей религией. Православная Церковь должна занять достойное место в общественной жизни России (найти место и в армии), однако в достойной же мере не опускаясь до профанации обрядов (как освящение суетных угодий). И не входя в конфликт с другими традиционными в России религиями: значением своей роли и силой влияния не переходя ту грань, за которой могли бы возникать трещины в целости многоверной и многонациональной страны.

Другой ряд — внутренние проблемы Церкви. Неокреплость восстанавливаемых духовных училищ, неспособных насытить по всей стране потребность в высоко образованных священниках. После опустошающих большевицких десятилетий и при нынешнем буйстве новоязыческого сознания — трудность поиска верного языка для проповеди и убеждения. Как именно строить обучение детей? и как просвещать пришедших в Церковь взрослых? Споры внутри Церкви о допустимости частичного перехода с церковнославянского языка богослужения на русский. Противоречия крыльев: настойчиво (иногда и резко) реформаторского — и окаменело-ортодоксального: не только ничего не менять в развитии, но вообще, по возможности, восстановить дореволюционный дух и строй Церкви. (Однако: как ничто в России не может вернуться к дореволюционному бытию — так не может вернуться и Церковь. Поиск и движение неизбежны и при глубокой верности традиции.) Ежегодные архиерейские соборы усердно работают над этими проблемами; но много надо мужества — осознать их открыто и со всеми выводами. (И когда же дойдёт до истинного примирения с нашей кореннейшей ветвью, со старообрядцами? не до «прощения» их, а принесения им раскаяния за жестокие гонения в прошлом. Неужели и сегодня, когда вся разорённая Россия не ведает, быть ли ей, в эту великую русскую Беду, — мы и тут всё не можем из гордыни признать ту древнюю тяжбу надуманной?)

В наше новоязыческое время звучат и раздражённые голоса против «расслабляющего» христианства, якобы губящего нашу национальную историю. И голоса, возвышающие патриотизм в ущерб православию и выше его. Разумеется, мы вступаем в веру как с нашими личными, так и национальными особенностями и мирочувствием. Но дальше, в ходе религиозного развития, если оно нам удаётся, мы возвышаемся до бо́льших высот, до охвата значительно более широкого, чем национальный. Наше национальное распыление, произошедшее в XX веке, как раз и истекает из утери нами православной веры, из самоутопления в новом свирепом язычестве. При отказе от православия и патриотизм наш приобретает черты языческие.

Ныне на территории России ведётся активная «миссионерская» или даже пропагандистская деятельность инославных, иноверных и сектантских проповедников, изобилующих денежными средствами, подавительными в сравнении с нищетой нашей Церкви. Все эти проповедники (и даже организаторы образования и воспитания нашего юношества!) настаивают на своём юридическом праве на то. Допустим. Но юридическая ступень суждений — весьма невысокая ступень: юридизм изобретен как тот минимальный порог нравственных обязательств, без которого и ниже которого человечество может опуститься в животное состояние.

Однако ни исторически, ни мирочувственно, ни культурно, ни в душевном строе, ни бытийно — эти проповедуемые варианты не могут заменить нам православия. Уже сложилось так, что 1000 лет наш народ рос и жил именно в православии. И не пристало нам теперь от него отшатываться, но прилагать его в благоразумии, в чистоте, при грядущих и новых соблазнах ещё и XXI века.

Сегодня, пусть несовершенные, но всё же весьма скромные государственные меры к защите традиционных в России религий вызвали гневную газетную волну (разумеется, радостно подхваченную радиостанцией «Свобода») — но не против этих всех религий, нет, тут не атеизм, а именно и только против православия: нам грозит «православизация всей страны», «казарменное православие». «Патриарх систематически сращивает патриархию с МВД». И даже такое: эта Церковь «тоталитаризм впитала как материнское молоко», она — «один из рычагов отката общественного сознания», предсказываются ей «скандальные разоблачения», «не исключая сотрудничества Церкви с криминальными структурами». Да что там! да в духе той запредельной развязности, какая числится высшим стилем нынешней российской прессы: даровано «Патриархии право первой ночи», «сегодня нами правит не Ельцин, а Алексий II»[82].

Из тех, кого в безгласное время миновало красное копыто, — теперь, в гласной России, глумятся над православием, над всяким несовершенным проявлением веры, и у них не встречают уважения десятки тысяч мучеников, потоптанных теми копытами. Смутен же обрыв Тысячелетия христианства на Руси.

Но тем сложней положение думающих, ищущих епископов, священников: церковные формы не могут костенеть вторую Тысячу лет, они сами просятся к развитию, к утончению в подвижной, бурной эпохе. А круги, пребывающие в застылой недвижности, то и дело «смиряют» их, осаживают. И — что делать? Открытый спор, распрямление встречают оценку «духовного бунта», а главное — вносят в Церковь дух раскола? десятижды нежеланный при этой внешней яростной атаке. Но как тревожно, как угнетает опасная возможность, что ответом станет — самозакрытие, цепенение Церкви.

А в сегодняшней разгромленной, раздавленной, ошеломлённой и развращаемой России — тем видней: вне духовной укрепы от православия нам на ноги не встать. Если мы не бессмысленное стадо — нужна же нам достойная основа нашего единства.

Преданно и настойчиво нам, русским, следует держаться за духовный дар православия — уж видно, что из наших последних, теряемых даров.

Именно православность, а не имперская державность создала русский культурный тип. Православие, сохраняемое в наших сердцах, обычаях и поступках, укрепит тот духовный смысл, который объединяет русских выше соображений племенных. Если в предстоящие десятилетия мы будем ещё, ещё терять и объём населения, и территории, и даже государственность — то одно нетленное и останется у нас: православная вера и источаемое из неё высокое мирочувствие.

Повседневная реальная жизнь людей зависит — на четыре пятых или больше — не от общегосударственных событий, а от событий местных, и потому — от местного самоуправления, направляющего ход жизни в округе. Именно так и регулируется жизнь в странах Запада: через эффективное местное самоуправление, где каждый имеет возможность участвовать в решениях, определяющих его существование. И только такой порядок есть демократия.

А что такое были у нас советы депутатов? Отначала же, в 1917, советы (искажённая копия дореволюционного земства) были созданы не как представительства ото всего населения, а для политической цели: как орган диктатуры одних слоев (рабочие, солдаты) над другими слоями. В дальнейшем ходе революции советы потеряли и эту роль и стали лишь декорацией власти компартии. И подчинялись они не только местным партийным органам, но и центральным «советским», сверху вниз по своей «советской вертикали», что лишало их и последнего облика местной самодеятельности.

При перевороте августа 1991 возникла наивысшая возможность создать в России демократическое народное самоуправление — «демократию малых пространств». Ещё не потеряна она была и в октябре 1993, при роспуске советов. Но наши центральные власти не сделали и движения к тому, головы их были заняты расчётами другими. Первые попытки местного самоуправления душились, из соперничества, и политическими партиями, их совместным фронтом (как это было в Красноярске с 1991: коммунисты и демократы из «Выбора России», заодно; да не в одном Красноярске).