Ознакомительная версия.
Новобранцев было нелегко заставить подчиняться требованиям. В начале 1940 года инспектор концлагерей Глюкс подписал громоподобную директиву, грозившую повинным в «сентиментальной гуманности» тяжелыми карами; новичков обязывали обращаться со всеми заключенными как с «закоренелыми врагами государства»[1137]. Подобного рода указания следовали одно за другим[1138]. Очевидно, эти меры со временем возымели действие, и то, что отдельным новичкам поначалу казалось недопустимым, вскоре сделалось приемлемым. Множество новых охранников впитывали дух лагерей СС и привыкали к насилию, подобно палачам нацистских карательных отрядов в оккупированной Европе, обнаружившим, что со временем убивать им стало легче[1139]. Вскоре после прихода в Флоссенбюрг один из новобранцев в частном письме «гордился» тем, что концлагеря защищают немецкое общество от всех «бродяг и врагов государства»[1140].
Кроме того, давление на старых и новых подчиненных оказывали коменданты лагерей. Самой деспотичной фигурой начала войны был комендант Бухенвальда Карл Отто Кох, что видно из его директив осени и зимы 1939 года. Кох постоянно распекал своих людей за леность, глупость и нерадивость. Он возмущался, что заключенные плохо работают: на стройплощадках грязь, отдача «почти нулевая», а дисциплина «никуда не годная»[1141]. Из-за «наплевательства» блокфюреров СС, практически «впавших в спячку», не лучше обстояли дела и в бараках заключенных[1142]. Подчиненные не проявляют никакой инициативы, переложив все на его плечи, продолжал досадовать Кох. «Я быстро заставлю их, – издевался он в октябре 1939 года, – самим подтирать себе задницу»[1143]. Но самым вопиющим было то, что отдельные эсэсовцы вступали с заключенными в сговор. Вместо того чтобы наказывать или расстреливать узников, в поисках съестного пересекавших запретную зону лагеря, охранники просили тех принести овощей и на их долю. «Воистину, очень мило, – едко замечал Кох, – брататься и дружить с преступниками»[1144].
О наказаниях комендант Кох не забывал никогда. В первую очередь, разумеется, заключенных[1145]. Но строго взыскивали и с эсэсовцев, карая строевой муштрой[1146]. Кох установил слежку за своими людьми через эсэсовских осведомителей, а в конце ноября 1939 года предпринял решительный шаг, на две недели переведя всех блокфюреров на казарменное положение; даже женатым эсэсовцам, жившим за пределами лагерного комплекса, было запрещено его покидать[1147]. Кох не раз говорил, что последним наказанием для провинившихся эсэсовцев будет заключение в концлагерь: «Якшающиеся с заключенными сами станут заключенными»[1148].
Эсэсовцы в других лагерях тоже получали аналогичные угрозы и иногда подвергались наказаниям; в Заксенхаузене одного эсэсовца подвергли публичной порке за получение взяток (от родственников заключенных), имевших целью лучшее обращение с некоторыми узниками[1149].
Тирады Коха возмущали многих эсэсовцев Бухенвальда. То, что Кох представлял себя образцом благопристойности, казалось им величайшим лицемерием, поскольку комендант сам по уши погряз в коррупции. Большинству эсэсовцев с их мелкими махинациями было до него далеко; жадность амбициозного Коха ничуть не уступала жестокости. Свою беспощадность он уже сполна продемонстрировал после погрома 1938 года, систематически грабя заключенных-евреев, а во время войны обнаглел окончательно, скопив десятки тысяч рейхсмарок на тайных банковских счетах и груды вырванных у заключенных золотых коронок. Награбленное тратилось на обеды в шикарных ресторанах и любовниц в Веймаре; также Кох приобрел моторную лодку и расширил свою роскошную виллу. Кох жил как эсэсовский король. Его главной расточительной причудой был крытый манеж с зеркалами, достроенный им в феврале 1940 года для себя и жены, которая частенько совершала утренние выезды под аккомпанемент лагерного оркестра. Узники заплатили за ее удовольствия своими жизнями; десятки людей умерли во время работ по лихорадочному возведению манежа рядом со столовой для заключенных.
В конце концов Коху его преступления припомнили. Он отвратил от себя слишком многих эсэсовцев, как в лагере, так и за его пределами, в том числе высшего руководителя СС и полиции района, в конце 1941 года приказавшего арестовать Коха (на посту коменданта Бухенвальда его сменил Герман Пистер, ранее возглавлявший небольшой концлагерь СС особого назначения Хинцерт). Но с Кохом отнюдь не было покончено. Как у ключевой фигуры лагерей СС и протеже Эйке, у него нашлись влиятельные покровители, и после вмешательства самого Гиммлера Коха быстро выпустили[1150]. Условно освобожденного, его в январе 1942 года назначили в один из новых лагерей на территории оккупированной нацистами Польши. К счастью для Коха, во время войны система лагерей быстро расширялась, предоставляя ему еще одну возможность для насилия, воровства и злоупотреблений[1151].
Адольф Гитлер всегда рассматривал Вторую мировую войну как сражение на двух фронтах. Он считал, что на поле боя Германия вела борьбу не на жизнь, а на смерть за выживание. Но и в тылу ей приходилось противостоять недобитым внутренним врагам. Идеей внутреннего врага Гитлер был одержим со времени поражения конца 1918 года, в котором он (как и многие немцы) винил разложение общественной морали и «удар в спину», нанесенный евреями, коммунистами, социал-демократами, уголовниками и подобными элементами[1152]. Уроки были извлечены, и, объявляя перед рейхстагом о нападении на Польшу, Гитлер поклялся: «Ноябрь 1918-го никогда в истории Германии не повторится!»
И во время Второй мировой войны он возвращался к этому лозунгу снова и снова[1153].
Полицейский контроль над «внутренним фронтом» был прерогативой Гиммлера. 27 сентября 1939 года он консолидировал свой аппарат террора, создав на базе слияния полиции безопасности и СД Главное управление имперской безопасности (РСХА) во главе с Гейдрихом. РСХА стало центром нацистских репрессий. В ближайшие годы все самые радикальные меры координировались РСХА, нацистским учреждением нового типа, без каких-либо сдержек и ограничений, руководимым молодыми, амбициозными, образованными фанатиками[1154].
С началом войны в полную силу задействовали полицию, бросив в концлагеря беспрецедентное количество немцев. Пользуясь новейшей базой данных потенциальных «врагов государства», гестапо схватило несколько тысяч политических неблагонадежных, преимущественно бывших активистов КПГ и СДПГ[1155]. Некоторые из них были ветеранами довоенных концлагерей, и теперь их возвращали в то место, которого они больше всего боялись[1156]. А в криминальной полиции под предлогом войны стремились очистить Германию от «асоциальных элементов». Осенью 1939 года полицейские устраивали облавы на «тунеядцев», «цыган без определенного места жительства» и «криминальных психопатов», а также гомосексуалистов и проституток[1157]. В результате количество социальных аутсайдеров в концлагерях вновь постепенно увеличилось; к концу 1940 года под превентивным полицейским арестом содержалось более 13 тысяч человек, чуть больше чем двумя годами ранее[1158]. В поле зрения полицейских оставались и немецкие евреи. Уже 7 сентября 1939 года криминальная полиция приказала повторно арестовать отсидевших в концлагерях евреев, если они не сделали попыток покинуть страну, – невзирая на то, что быстро уехать из Германии было уже практически невозможно. Исключение, по крайней мере временное, сделали для «производительно» работавших, а также пожилых и больных евреев[1159].
Аресты немецких евреев, политических противников и социальных аутсайдеров можно счесть продолжением довоенной практики. Новым во время войны стали массовые задержания иностранных граждан. По мере разрастания агрессии нацистской Германии в Европе – завоевания в 1939 году Польши, оккупации в апреле 1940 года Дании, майской капитуляции Голландии и Бельгии и июньской – Франции и Норвегии – в концлагеря доставляли все больше и больше людей из-за рубежа. На заре Третьего рейха лагеря замышлялись как оружие против немцев; 10 лет спустя они угрожали всей Европе.
Большие партии иностранцев стали прибывать в концлагеря с осени 1939 года. В числе первых прибыли новые партии граждан Чехии. В начале войны нацистские оккупационные власти арестовали как «заложников» сотни политиков и чиновников, чтобы сдержать движение Сопротивления. Но чехи не испугались – в университетах Праги и в других городах прошли демонстрации. Эти протесты (очевидно, по приказу Гитлера) нацистские власти быстро подавили и направили в концлагеря новых заключенных[1160]. В ноябре 1939 года в Заксенхаузен прибыл крупнейший транспорт с примерно 1200 чехами. Среди них был Иржи Вольф, вместе с другими студентами арестованный в общежитии. Позже он вспоминал, как их встретили эсэсовцы: «Нас тотчас избили дубинками, выбив мне сразу четыре зуба»[1161].
Ознакомительная версия.
