— А где же она теперь? — спросил я.
— Перед приходом Красной Армии женщины увели Розу из лагеря и скрывали ее в одной немецкой семье, — пояснила Густина. — А сейчас? Сейчас она, наверное, уже дома…
Мы расстались с капитаном, Густиной Фучиковой, ее чешскими подругами и отправились дальше.
Опять перед нами тянулось широкое асфальтированное шоссе и поток беженцев — счастливых, ликующих людей, возвращающихся на родину, к матерям, женам, детям…
Мы приближались к небольшому провинциальному городку, который сдался без боя.
Отсюда, с высокого берега мелководной прозрачной речушки, казалось, что художник небрежно разбросал на сером холсте зеленые, красные, желтые, белые пятна. Но когда мы въехали в обычный провинциальный немецкий городок, прикорнувший между холмами, оказалось, что разноцветные пятна просто чередование аккуратных домиков и зеленых садов вокруг них.
Солнце, перевалив за полдень, жгло нещадно. Клубилась над дорогой пыль и оседала на придорожной траве и деревьях, отчего и трава и деревья казались седыми. Филиппыч время от времени вытирал сложенной пилоткой пот со лба и тихонько чертыхался.
За окном промелькнула угловатая кирка, водокачка, традиционный памятник Бисмарку.
— Товарищ капитан, посмотрите налево, толпа собралась, и наших много, — сказал Филиппыч и сбавил ход машины.
Я оглянулся. В глубине одного из палисадников действительно пестрела, двигалась толпа.
Мы остановили машину. Филиппыч побрел искать колодец — утолить жажду и залить воды в радиатор машины, а я направился туда, где толпились люди.
Невысокий бритоголовый солдат, курносый и розовощекий, тащил из дома стул, торжественно подняв над головой.
— Что там такое? — спросил я в тот момент, когда он поравнялся со мной.
Солдат ответил по-украински:
— Так то ж Тельманова жинка сказывать будэ. Я ж их и найшов… Вона була дуже замучена…
Я поспешил за солдатом. Он протиснулся к стоявшей там немолодой женщине и, улыбаясь, забавными, немного неуклюжими жестами указывал ей на стул. Женщина присела. Я внимательно всматривался в нее. В ней не было ничего примечательного: серое платье, слегка поседевшие волосы и усталые глаза. Лицо, пепельное, с тонкой паутинкой морщин, — одно из тех, на которых запечатлелась вся трагедия войны, — освещала теплая улыбка.
— Да, я жена Тельмана, — Сказала женщина, вероятно продолжая прерванный разговор.
Молоденькая связистка, с выбивающимися из-под пилотки пушистыми волосами и по-детски удивленными глазами, плохо владела немецким языком. Путая и коверкая слова, она спросила:
— А как же вы уцелели в этом?.. — и, не найдя нужных слов, обвела рукой вокруг.
— Чудом уцелела. Меня выручили и спасли русские друзья. Да и фашистам в последние дни было не до нас.
Седой майор с густыми, нависшими над глазами бровями и шрамом через всю правую щеку попросил перевести:
— Давно вы с Тельманом разлучены?
Роза задумалась, как бы вызывая в памяти все прошедшее и, проведя рукою по лицу, начала свой рассказ:
— Нас с мужем разлучили очень давно. В 1933 году. Я помню этот день. Была весна. Вот такая же, как сейчас. Нет, даже более ранняя весна. Мартовская. Эрнста арестовали. Мне даже не сказали, куда его увезли. Мы о дочерью Ирмой только потом узнали, что его бросили в Берлинскую тюрьму. Я осталась в Гамбурге с Ирмой без всяких средств. Гестапо следило за каждым нашим шагом, а тревога за отца и мужа делала нашу жизнь совсем тяжкой. Не знаю, как бы мы выжили, если бы не помощь друзей Эрнста. Их было много, этих друзей, и они помогали нам как могли: кто деньгами, кто вещами, кто советом и добрым словом.
Солдат, который достал стул и теперь, держа в руке букет сирени, стоял за спиной Розы, точно в почетном карауле, и внимательно прислушивался к каждому ее слову, сейчас вдруг неожиданно подал свой голос:
— Потом вы совсем не бачили Тельмана?!
— Нет, мне удалось повидаться с ним в тюрьме. Я кинулась к решетке, разъединяющей нас, но гестаповец оттолкнул меня, и я только услышала голос Эрнста: «Мужайся!» Это было время больших испытаний, и мужество, только мужество необходимо было каждому из нас…
После Сталинграда все честные немцы вздохнули. Они поняли, что приходит конец кровавому фашизму. Тогда гестаповцы вовсе озверели. В феврале 1944 года я добилась свидания с Эрнстом в последний раз. Он был избит, болен, но держался бодро и даже шутил: «Когда их разобьют и мы останемся живы, мы выпьем по бокалу хорошего вина с тобой, Роза, чтобы души этих молодчиков уже никогда не вылезали из преисподней». И больше Тельмана я не видела. Ходили слухи, что он погиб.
Роза умолкла.
Стало совсем тихо. Нахмурившись, смотрел куда-то вдаль седой майор, и нервно подергивалась его щека, рассеченная шрамом. Широко раскрыв глаза, подперев голову рукой, задумавшись, сидела на траве молодая связистка. Солдат, опустив голову, обрывал и мял в руках листки сирени. Молчали и покачивали головами пожилые немки, молчали бывшие заключенные концлагерей…
И вероятно, долго могло продолжаться это тяжкое молчание, если бы солдаты не протянули Розе огромный букет цветов.
— От нашей воинской части.
На лице Розы появилась добрая улыбка.
К вечеру мы покинули город и поехали дальше. Впереди в лиловато-туманной дали лежала большая страна, за освобождение которой от фашизма Эрнст Тельман отдал свою жизнь.
Много лет спустя после окончания второй мировой войны мы направлялись в Чехословакию по тому же самому пути, который с боями прошла наша армия-освободительница.
Сидя в вагоне, я думал о людях, с которыми меня свела судьба в 1945 году и которых мне хотелось увидеть.
Перед моими глазами снова встал лагерь смерти, со всеми его ужасами, и тот самый чех, что кричал нам «Дружко! Дружко, соубрат!», и невозмутимый капитан, и маленькая Густина…
Я еще раз прочитал «Репортаж с петлей на шее» — это последнее обращение ко всему человечеству стойкого и мужественного борца Юлиуса Фучика — и строил планы во что бы то ни стало увидеть его жену Густину, пройти по той же мостовой, по которой ходил Юлиус Фучик, побывать в доме, где он жил, посмотреть на те вещи, к которым прикасалась его рука.
В Праге, в коротком промежутке между экскурсиями, я позвонил Густине Фучиковой, напомнил о нашей встрече в 1945 году и спросил:
— Когда можно вас повидать?
Густину удивил такой вопрос:
— Приходите в любое время. Я всегда рада гостям из Советского Союза.
И вот мы с товарищами спешим на улицу имени Югославских партизан. Находим дом № 11.
Осматриваем дом внимательным взглядом и высоко, на уровне третьего этажа, обнаруживаем мемориальную доску, увековечившую память Юлиуса Фучика.
Поднимаемся на четвертый этаж, в маленькую и более чем скромную квартирку Фучиковой.
Густина встречает нас в простеньком платье и переднике. Она все такая же легкая, подвижная…
Я смотрю на нее и вспоминаю, что этой «маленькой женщине с большими детскими глазами» Фучик посвятил самые нежные слова. «Моя милая, маленькая, будь сильной и стойкой», — писал он в те дни. И она была именно такой, когда ее привели на очную ставку с мужем и в упор спросили: «Вы его знаете?» «Нет, не знаю», — холодно ответила она и даже взглядом не выдала ужаса…
Мы вошли в кабинет. И тут произошло нечто неожиданное. Наш разговор сразу прервался, мы молча и не торопясь, с каким-то особым внутренним благоговением начали рассматривать все, что нас окружало.
Я ни в одном музее не испытывал такого святого чувства, когда все хотелось не просто увидеть, но навсегда сохранить в памяти. Быть может, это объясняется тем, что слишком долго мы ждали встречи с этим домом и с этими вещами.
Поняв наше состояние, Густина молча стояла в стороне. Она видела, что нам не нужно никаких пояснений. И без того все было удивительно знакомо и понятно, начиная вот с этого маленького рисунка, изображающего букетик цветов. Разве мы не знаем, что это тот символический подарок, который Густина получила, от Фучика в день своего рождения по тюремной почте.
А вот золотая пятиконечная звезда — высшая награда итальянских партизан, сражавшихся в бригаде имени Гарибальди. Она вручена Густине в 10-ю годовщину со дня гибели Юлиуса.
Мы подошли к стеллажам, протянувшимся вдоль всей стены и заполненным книгами, которые Фучик называл своими друзьями.
— К сожалению, здесь сохранилась очень незначительная часть нашей библиотеки. Я с трудом разыскала уцелевшие книги. Все самое ценное бесследно пропало, — с сожалением поведала Густина. — Я счастлива, что хоть частично уцелели архивы Юлека. Посмотрите сюда… — Она открыла шкаф, в котором ровными рядами лежали рукописи, тетради, папки с документами. — Это его записи, — пояснила Густина. — Большая часть их еще нигде не опубликована.
