бывает потребность создать себе каких-нибудь идолов. Если в эти идолы попадет человек, имеющий точно достоинства, это бывает для них еще хуже. Достоинств самих они не узнают и не оценят как следует, подражать им Не будут, а на недостатки и пороки прежде всего бросятся: им же подражать так легко! Поверь, что прежде всего будут подражать мне в пустых и глупых вещах». «…Вместо того, — продолжает Гоголь, — чаще будем изображать им настоящий Образец человека. Который есть совершеннейшее из всего, что увидел слабыми глазами своими мир, и перед Которым побледнеют сами собою даже лучшие из нас…» «…Еще лучше, — размышляет далее Гоголь, уже непосредственно подводя нас к мысли о
преображении, — если мы даже и говорить им не будем о Нем, о Совершеннейшем, но заключим Его сами в душе своей…» Интересно еще признание Гоголя в письме к П. Н. Демидову начала 1839 г.: «…я убегал старательно встречи с вами. Мне не хотелось, чтобы вы переменили обо мне ваше доброе мнение.
Мы обыкновенно воображаем видеть писателя чем-то более обыкновенного человека, стало быть, чем-то более, чем он есть, и увидевши пошлую, даже слишком обыкновенную его фигуру, мы никак не можем соединить с ней то лицо, которое нам представлялось в мыслях. Вот почему мне не хотелось, чтобы вы меня когда-либо увидали, хотя очень хотел вас увидеть».
Некоторые современники Гоголя, например С. Т Аксаков, считали, что адресатом письма является Аполлинария Михайловна Веневитинова (рожденная Виельгорская; 1818–1884) Н. С. Тихонравов полагал, что оно обращено к Софье Михайловне Соллогуб (рожденной Виельгорской; 1820–1878); последнее представляется более вероятным.
П. А. Вяземский отмечал, что в этом письме «много свежести, прелести и глубокого верования в назначение женщины в обществе. Нужно иметь большую независимость во мнениях и нетронутую чистоту в понятиях и в чувстве, чтобы облечь женщину в подобнее краски…» (Вяземскиий П. А. Эстетика и литературная Критика. С. 182). Архимандрит Феодор (Бухарев) заметил по поводу настоящей главы: «Понятна сама по себе верность и той глубокой в своих основаниях мысли Гоголя, что особенно, христиански настроенная, женщина может и должна служить к незаметному смягчению и освещению жесткости духовной в обществе» (Три письма к Н. В. Гоголю, писанные в 1848 году. Спб., 1860. С. 259).
Письмо адресовано графу Александру Петровичу Толстому (1801–1873). В «Выбранных местах…» к нему обращены, по крайней мере, семь писем-статей — больше, чем к кому-либо. Переписка Гоголя с Толстым была обширна, но после смерти писателя Толстой, вероятно, уничтожил свои письма. Во всяком случае, весной 1852 г. он сообщал сестре, С. П. Апраксиной, что, разбирая гоголевские бумаги (Гоголь умер у него в доме), изымает свои и ее письма к покойному (см.: Паламарчук; П. Г. Список уцелевших от сожжения рукописей Гоголя // Гоголь: История и современность. М., 1985). За Толстым закрепилась репутация человека, сыгравшего в судьбе Гоголя роковую роль. Нередко можно встретить ссылку на слова С. Т. Аксакова, считавшего знакомство с Толстым «решительно гибельным для Гоголя». Однако если обратиться к личности графа Толстого и подробностям его отношений с Гоголем, то мы увидим иную картину.
Он был потомком грузинского царя Вахтанга VI. Шестнадцати лет вступил в военную службу, в двадцать восемь пожалован флигель-адъютантом, затем был дипломатом, губернатором в Твери (1834–1837), генерал-губернатором в Одессе (1837–1840). После конфликта с князем М. С. Воронцовым, новороссийским и бессарабским генерал-губернатором, Толстой в 1840 г. вышел в отставку и уехал за границу. К службе он вернулся только в 1855 г. я занимал крупнейшие государственные посты обер-прокурора Синода и члена Государственного совета.
Знакомство Гоголя с Толстым состоялось еще в тридцатых годах (в 1839 г. они уже переписывались). Со временем это знакомство перешло в близкую дружбу. Гоголя привлекало в Толстом многое, в частности — природная доброта, религиозная настроенность души, склонность к аскетизму. Анна Васильевна Гоголь, сестра писателя, рассказывала В. И. Шенроку со слов брата, что Толстой носил тайно вериги (Шенрок В. И Материалы для биографии Гоголя М., 1897. Т. 4. С. 409). И. В. Киреевский говорил про него: «Легче становится жить после встречи с таким человеком» (цит. по: Филиппов Т. Воспоминания о графе Александре Петровиче Толстом // Гражданин. 1874 № 4. С. 113). Чрезвычайно выразительную характеристику Толстого после назначения его обер-прокурором Синода в 1856 г. дал Н. П. Гиляров-Платонов в письме к протоиерею А. В. Горскому, профессору, а впоследствии ректору Московской Духовной академии: «Трудно найти человека, более преданного Церкви, более готового на всякое улучшение и в то же время менее склонного проводить какие-нибудь свои личные расчеты в управлении столь важною частию. <…> Он принадлежит к разряду тех людей которых я не умею иначе охарактеризовать, как назвать их оптинскими христианами. Это люди, глубоко уважающие духовную жизнь, желающие видеть в духовенстве руководителей к духовной высоте жизни, жаждущие, чтобы православное христианство в России было осуществлением того, что читаем в Исааке Сирине, Варсонофии и проч. И он сам в своей жизни именно таков. Никто менее не способен мириться с казенностью, с формализмом и с мирскою суетой в деле Христианства <…> К таким людям принадлежал покойный Гоголь…» (Материалы для биографии Н. П. Гилярова-Платонова // Русское обозрение. 1896. № 12 С. 997).
Трудно сказать, в какой мере Толстой влиял на Гоголя однако письма Гоголя к нему сороковых годов проникнуты тем же учительным тоном, что и по отношению к другим адресатам «Все же, что ни говорил я относительно Великого Поста и пред стоящих вам подвигов говения и ношения, выполните с буквальною точностью, как бы она ни казалась вам не нужною или не идущею к делу. Наложите также на себя обет добровольного воздержания в слове во все продолжение этого времени…» (Из письма Гоголя от 5 марта н. ст. 1845 г.). Гоголь относил Толстого к числу людей, «которые способны сделать много у нас добра при нынешних именно обстоятельствах России, который не с европейской заносчивой высоты, а прямо с русской здравой середины видит вещь», и побуждал его заняться государственной деятельностью.
Гоголь неоднократно останавливался у графа Толстого в Париже, а в 1848–1852 гг. жил в его доме на Никитском бульваре в Москве, где писал второй том «Мертвых душ». «Здесь за Гоголем ухаживали как за ребенком, — вспоминал Н. В. Берг, — про доставив ему полную свободу во всем. Он не заботился ровно ни о чем» (Гоголь в воспоминаниях современников. С. 504). Устные рассказы Толстого стали основным источником сведений о предсмертных днях Гоголя.
В данном письме Гоголь развивает общую
