– Присаживайтесь.
До стола еще десять метров идти, а он меня посадил у двери.
– Ну, я не дипломат, – говорит, – надо сделать это дело, хотя я вроде в него не особо верю… Короче говоря, я тебе предлагаю место зама.
То есть не начальником главка, не первым замом, а простым заместителем. Понижение на две ступеньки.
А я ведь его спас. Его бы выгнали, напиши я в отчете, как именно он вел себя во время путча… Ладно, дело не в этом. Но как-то не этично само по себе все это дело выглядело, поэтому я говорю:
– Анатолий Васильевич, большое спасибо за доверие, но… Трофимов говорит:
– Ну все, я выполнил свою миссию. Поручили мне с тобой разговор провести, я провел, и на этом закончим.
Так поступали с теми, кто не присягнул новому хозяину.
– У меня в главке был первый зам. В Свердловске ЧП случилось, и он улетел туда расследовать вместе с группой. Ему Баранников звонит: «Ну, решил для себя – ты туда или сюда?» Ну, он, конечно, пошел сюда. Звонит мне: «Сергей Николаевич, мне позвонили, я дал согласие…» Были и такие, кто твердо говорил: «Я с вами». Потом приходит: «Я пойду все-таки на то место, которое мне предложили». Кто сразу к Баранникову перешел, они все пошли в рост. Получили высокие назначения и звания. Ну а мы вышли в тираж.
Сергей Николаевич Алмазов не потерялся. Он стал первым директором Федеральной службы налоговой полиции России, получил погоны генерал-полковника налоговой полиции.
Сергей Алмазов:
– Если подвести итоги… Первое. Еще не полностью сформировавшийся российский комитет не допустил в августе негативного развития ситуации в стране, а это могло произойти. Знаете, спичку бросил – и заполыхал пожар. Второе. Не знаю, почему памятник не поставили российскому комитету. Только благодаря ему сейчас существует Федеральная служба безопасности, а то бы было МБВД. Самостоятельность службы мы отстояли. Не Комитет государственной безопасности СССР отстоял, а Комитет России.
Виктор Иваненко:
– По номенклатурным законам обычно предлагают какую-то должность. И мне предложили место заместителя председателя только что созданной Государственной технической комиссии при президенте. Я отказался – совершенно неинтересная работа. Хотя вроде как замминистра. Решил уйти на свободу… С Лубянки меня уволили. В сорок четыре года. В сорок три генерал, а в сорок четыре безработный. Мой же недавний кадровик вышел из шестого подъезда и забрал у меня служебное удостоверение. И я поехал домой, к семье. Думать, как жить дальше. Но в истерику не впадал, я был достаточно молодым, чтобы начать новую жизнь.
Валерий Ямпольский:
– Все это было постыдно. Стыдно было за наших же коллег, которые нас знали и которых знали мы… Обычные человеческие чувства, наподобие зависти. Неистребимые. Если бы они были истребимы, мы бы сейчас жили с вами в раю. В раю, понимаете, в раю.
Виктор Валентинович Иваненко и без генеральских погон не пропал. Нашел себе применение. Без дела не остался. Трудится и по сей день. Но любимой работы лишился. И не может об этом забыть. Его мучает невостребованность. Ощущение нереализованности. И одолевает желание быть понятым. Как-то признался:
– Постоянно в самоанализе. Иногда до бессонницы.
– Человеку свойственно переживать и возвращаться к прошлому: вот если бы в тот момент я сделал так-то, поступил по-другому, все было бы иначе… Вас посещали такие мысли?
– Посещали, конечно. Особенно ночью. Когда не спишь. Но жизнь так устроена, что возврата к прошлому нет. И исправить ничего нельзя. Только можно извинения у кого-то попросить, что я и сделал… Но я вот о чем думаю. Помните образ, который Виктор Черкесов ввел: чекистский крюк спас Россию, сползавшую в пропасть. Я боюсь, что у некоторых сегодняшних сотрудников возникнет желание снова спасать Россию с помощью чекистского крюка. Не чекисты должны выступать в роли спасителей России. Общество должно этого потребовать от власти. И власть обязана выводить страну из кризиса в светлое будущее под контролем общества. Преувеличение вновь роли чекистов – ох, оно потом плохо скажется на системе.
Спустя четверть века после драматических событий 1991 года, в годовщину создания КГБ России генерал Иваненко собрал в одном из московских ресторанов товарищей и сослуживцев.
Виктор Валентинович сказал короткое слово:
– Прошло двадцать пять лет с того времени, как судьба свела нас в переломный для страны момент. Все вы тогда оказались на высоте. Достойно решали поставленные задачи, приложили немало усилий к тому, чтобы: первое – не допустить кровопролития и второе – сохранить систему, которая исключительно важна для нашего государства. Сегодня говорят о том времени, о девяностых, как о каких-то лихих годах. Но мы с вами знаем, что это было время перемен, это было время реформ. Геннадий Эдуардович Бурбулис, перефразируя известную песню, написал:
Жить без реформ, конечно, просто,
Но как в России без реформ прожить?
Вслед за Иваненко выступил генерал армии Николай Дмитриевич Ковалев, который руководил Федеральной службой безопасности, потом был избран в Государственную думу:
– Я хочу ответить, и тоже в стихах:
Товарищи, нет повести печальнее на свете,
Чем повесть о реформах в комитете.
Когда их насчитываешь на своем счету приблизительно девять, становится грустновато… Но я хочу выпить за друзей, за настоящих профессионалов. То, через что мы прошли, то, что мы испытали вместе со страной, незабываемо.
Часто звучит: история не знает сослагательного наклонения. Мне эта формула не нравится. А что бы произошло, если бы Крючков и его единомышленники не устроили в августе 1991 года путч?
Сергей Степашин:
– Если бы не произошел путч, в Ново-Огареве состоялось бы подписание Союзного договора. Возникло бы другое государство, но с той же территорией, с рублем, с единым экономическим пространством. Но это была бы конфедерация, скорее всего. Где, конечно, существовала бы сильная российская спецслужба. Для меня это совершенно очевидно. Мы не потеряли бы единое экономическое пространство, не потеряли рубль, не было бы двадцати миллионов русских беженцев… Я думаю, даже и прибалты по-другому бы себя вели. Я вспоминаю литовского премьер-министра Казимиру Прунскене, когда она говорила: Михаил Сергеевич, вы отпустите нас, мы никуда не уйдем, дайте нам чуть-чуть воздуха. Вот что нужно было сделать. Но это другой разговор.
Если бы в конце 1991 года Борис Николаевич Ельцин доверил службу госбезопасности не Виктору Павловичу Баранникову, а Виктору Валентиновичу Иваненко, он бы сам избежал многих неприятностей. И страну бы от них избавил. Российский комитет госбезопасности формировался как принципиально иная структура в соответствии с базовыми принципами создававшейся тогда демократической России.
В России в девяносто первом происходила настоящая революция. Событие не менее значимое, чем Октябрьский переворот 1917 года. Но вопрос в оценках. Одни уверены, что та революция только разрушила великое государство. Другие, напротив, считают революцию незавершенной.
Революции начинаются с праздника, с веселья, иногда безоглядного, а заканчиваются разочарованием чудовищно обманутых в своих ожиданиях революционеров. Сбросив тирана, торжествующая толпа расходится в счастливой уверенности, что пришло царствие свободы и справедливости. Но как редко революции приводят к расцвету демократии! Когда праздник заканчивается, вопрос не в том, кто одержал победу, вопрос в том, кто воспользуется ее плодами. Выходят на площадь и ложатся под танки одни. Власть, должности и богатство достаются другим.
После свержения очередного властителя ожидают немедленного улучшения жизни. Но когда рушится диктатура, страна погружается в хаос. Прежняя жизнь развалилась, а люди не имеют навыка самоорганизации. В растерянности и отчаянии они требуют порядка и стабильности и ждут, что кто-то за них все наладит.
Из всех печальных слов, которые только можно произнести, самые печальные таковы: «Все могло быть иначе». Вспоминая август 1991 года, не скажешь: все могло быть иначе. Просто тогда мы не знали, что из пропасти, в которую упали почти столетие назад, выбираться, в кровь обдирая локти и колени, нам еще долго. А то и назад можно рухнуть.
Август был временем морального протеста против прежней системы, одним из символов которой был КГБ СССР. Обретенные в августе свобода и право самому распоряжаться своей жизнью стали основами жизни новой России. И это была уже совершенно иная жизнь. Очистилось и ожило само духовное пространство страны. России вернулось многое из того, что было утрачено в семнадцатом году. И казалось, утрачено безвозвратно… Демократические преобразования и либеральные реформы заложили базу для серьезных экономических успехов. В этом главное значение драматических событий незабываемого девяносто первого года.
