Станислав Аверков - Современные страсти по древним сокровищам

Ознакомительная версия.

– Вот он, – сказал Гальцев. – А может быть, она просто сестра этому бородатому?

– Может быть. А как Яйцо?

– Никак.

– Ну и ладно, – сказал Сорочинский. – Федор Семенович, прошу к столу.

За едой Сорочинский объявил, что японское слово "тотика" происходит от русского термина "огневая точка", а русское слово "дот" восходит к английскому "дот", что тоже значит "точка". Затем он принялся очень длинно рассказывать о дотах, казематах, амбразурах и о плотности огня на квадратный метр, поэтому Ашмарин постарался есть побыстрее и отказался от фруктов. После обеда он оставил Гальцева наблюдать за Яйцом, забрался в птерокар и задремал. Вокруг было удивительно тихо, только Сорочинский, мывший у ручья посуду, время от времени принимался петь. Гальцев сидел с биноклем и, не отрываясь, глядел на вершину сопки.

Когда Ашмарин проснулся, солнце садилось, с юга наползали темно-фиолетовые сумерки, стало прохладно. Горы на западе стали черными, серой тенью висел над горизонтом конус давешнего вулкана. Яйцо на вершине сопки сияло багровым пламенем. Над бахчами ползла сизая дымка. Гальцев сидел в той же позе и слушал Сорочинского.

– В Астрахани, – говорил Сорочинский, – я ел Шахскую Розу. Это арбуз редкой красоты. Он имеет вкус ананаса.

Гальцев покашливал.

Ашмарин посидел еще несколько минут, не двигаясь, прислушиваясь к ноющей боли в боку. Он вспомнил, как они с Горбовским ели арбузы на Венере. С Земли перебросили целый корабль арбузов для планетологической станции. Они ели арбузы, въедаясь в хрустящую мякоть, сок стекал у них по щекам, и потом они стреляли друг в друга скользкими черными семечками.

– Пальчики оближешь, говорю тебе, как гастроном!

– Тише, – сказал Гальцев. – Разбудишь Старика.

Ашмарин сел поудобнее, положил подбородок на спинку переднего сиденья и прикрыл глаза. В кабине было тепло и немного душно – металлопласт кабины остывал медленно.

– Значит, тебе не приходилось летать со Стариком? – спросил Сорочинский.

– Нет, – сказал Гальцев.

– Мне его немного жаль. И одновременно я завидую. Он прожил такую жизнь, какую мне никогда не прожить. Да и многим другим. Но все-таки он уже прожил.

– Почему, собственно, прожил? – спросил Гальцев. – Он только перестал летать.

– Птица, которая перестала летать… – Сорочинский замолчал. – Вообще, всем Десантникам теперь конец, – сказал он неожиданно.

– Ерунда, – спокойно ответил Гальцев.

Ашмарин услышал, как Сорочинский завозился на месте.

– Вот оно, – сказал Сорочинский. – Их будут делать сотнями и сбрасывать на неизвестные и опасные миры. И каждое Яйцо построит там город, ракетодром, звездолет. Оно будет разрабатывать шахты и рудники.

Будет ловить и изучать твои нематоды. А Десантники будут только собирать информацию и снимать разнообразные пенки.

– Ерунда, – повторил Гальцев. – Город, шахта… А герметический купол на шесть человек?

– Что герметический купол?

– Кто эти шесть человек?

– Все равно, – упрямо заявил Сорочинский. – Все равно Десантникам конец. Герметический купол – это только начало. Будут посылать вперед автоматические корабли, которые сбросят Яйца, а тогда, на все готовое, будут приходить люди…

Он принялся рассуждать о перспективах эмбриомеханики, явно цитируя известный доклад Вахлакова. Об этом много говорят, подумал Ашмарин. И все это верно. Когда были испытаны первые планетолеты-автоматы, тоже много говорили о том, что межпланетникам останется только снимать пенки. А когда Акимов и Сермус запустили первую СКИБР – систему кибернетических разведчиков, – Ашмарин даже хотел уйти из Десантников. Это было двадцать лет назад, и с тех пор ему приходилось не раз прыгать в ад за исковерканными обломками СКИБРов и делать то, что не смогли сделать они. Конечно, и автоматические корабли, и СКИБРы, и эмбриомеханика – все это в огромной степени увеличивает мощь человека, но полностью заменить живой мозг и горячую кровь механизмы не способны. И, наверное, никогда не будут способны».

4.

«… Яйцо лопнуло в два часа пятьдесят три минуты. Ночь была безлунная.

Ашмарин дремал, сидя у костра, повернувшись к огню правым боком. Рядом клевал носом краснолицый Гальцев, по другую сторону костра Сорочинский читал газету, шелестя страницами. И вот Яйцо лопнуло.

Раздался резкий пронзительный звук. Затем вершина сопки озарилась оранжевым светом. Ашмарин посмотрел на часы и встал. Вершина сопки довольно четко выделялась на фоне звездного неба. И когда глаза, ослепленные костром, привыкли к темноте, он увидел множество слабых красноватых огоньков, медленно перемещающихся вокруг того места, где находилось Яйцо.

– Началось! – зловещим шепотом произнес Сорочинский. – Началось! Витя, проснись, началось!..

– Может быть, ты помолчишь, наконец? – быстро сказал Гальцев. Он тоже говорил шепотом.

Из всех троих только Ашмарин знал, что происходило на вершине. Первые десять часов после пробуждения механозародыш настраивался на обстановку. Абстрактные команды, заложенные в позитронное управление, видоизменялись и исправлялись в соответствии с внешней температурой, составом атмосферы, атмосферным давлением, влажностью и десятками других факторов, определенных рецепторами. Дигестальная система – великолепный "высокочастотный желудок" эмбриомеханической системы – приспосабливалась к переработке лавы и туфа в полимеризованный литопласт, нейтронные аккумуляторы готовились отпускать точные порции энергии для каждого процесса. Когда настройка закончилась, механизм начал развиваться. Все в Яйце, что не понадобилось для развития в данной обстановке, пошло на переделку и укрепление рабочих органов – эффекторов. Потом дело дошло до оболочки. Оболочка была прорвана, и механозародыш принялся осваивать подножный корм.

Огоньков становилось все больше, они двигались все быстрее. Послышались жужжание и визгливый скрежет – эффекторы вгрызались в почву и перемалывали в пыль куски туфа.

Пых, пых! – бесшумно отделились от вершины и поплыли в звездное небо клубы светящегося дыма. Неровный дрожащий отсвет на секунду озарил странные, тяжело ворочающиеся формы, затем все снова скрылось. Скрежет и треск усилились.

– Может подойдем поближе? – умоляюще сказал Сорочинский.

Ашмарин не ответил. Он вдруг вспомнил, как испытывался первый механозародыш, модель Яйца. Это было несколько лет назад. Тогда он был еще совершенным новичком в эмбриомеханике. В обширном павильоне возле Института разместился механозародыш – восемнадцать ящиков, похожих на несгораемые шкафы, вдоль стен и огромная куча цемента посередине. В куче цемента прятались эффекторная и дигестальная системы. Вахлаков махнул рукой, и кто-то включил рубильник. Они просидели в павильоне до позднего вечера, забыв обо всем на свете. Куча цемента таяла, и к вечеру из пара и дыма возникли очертания стандартного литопластового домика на три комнаты, с паровым отоплением и автономным лектрохозяйством. Он был совершенно такой же, как фабричный, только в ванной остались керамический куб – "желудок" – и сложные сочленения гемомеханических эффекторов. Вахлаков осмотрел домик, тронул ногой эффекторы и сказал:

– Пожалуй, хватит кустарничать. Надо делать Яйцо.

Вот тогда было впервые произнесено это слово. Потом было много работы, много удач и очень много неудач. Эмбриомеханические системы учились настраивать себя, приспосабливаться к резким изменениям обстановки, самовосстанавливаться. Они учились безотказно служить человеку в самых сложных и опасных условиях. Они учились развиваться в дома, экскаваторы, ракеты, они учились не разбиваться при падении с огромной высоты, не выходить из строя в волнах расплавленного металла, не бояться абсолютного нуля. Сотни человек, десятки институтов и лабораторий помогали механозародышу превратиться в то, чем он стал теперь – в Яйцо.

Нет, это хорошо, что Ашмарину пришлось остаться на Земле. И кто он такой, чтобы претендовать на большее?

На вершине холма клубы светящегося дыма взлетали все чаще и чаще, треск, скрип и жужжание слились в непрерывный дребезжащий шум. Блуждающие красные огоньки образовывали цепочки, цепочки сливались в причудливые подвижные линии. Розовое зарево занималось над ними, и уже можно было различить что-то огромное и горбатое, качающееся, словно лодка на волнах.

Ашмарин снова взглянул на часы. Было без пяти четыре. Видимо, лава и туф оказались благоприятным материалом: купол рос гораздо быстрее, чем на цементе. Интересно, что покажут температурные измерения? Механизм надстраивает купол с верхушки к краям, и при этом эффекторы забираются все глубже в сопку. Чтобы купол не оказался под землей, механозародышу придется позаботиться либо о свайных подпорках, либо о передвижении купола в сторону от ямы, которую вырыли эффекторы. Ашмарин представил себе добела раскаленные края купола, к которым лопаточки эффекторов лепят все новые и новые частицы вязкого от жара литопласта.

Ознакомительная версия.