20. ХII.71
С утра я написал речь, на всякий случай. Вышел машину ждать – Гаврила[176]. Поехали с Валей в морг, были там первые. Оля опоздала с одеждой, т. к. ждали 2 ч. в загсе справку. Там еще один покойник. Приехал Елинсон. Стали собираться люди. Я позвонил Свете, что могут приехать проститься. В 12 ч. его поставили в том зальце, где я хоронил Никиту. Прозектору сунули, чтобы одел внимательнее. Я боялся, каким его увижу. Приехала М.Ил. Нас наконец позвали. Изменился он с субботы – и все же он. Чуть улыбка. Строгость в лице. Шрам на голове. Нос загнулся. В черн[ом] костюме, черн[ом] галстуке. Гроб (по спец. заказу – кричал Елинсон) – красный с черным. Цветы возле гроба – на мраморе положили. Постояли с полчаса. X Елинс[он] и Лид. Дм.[177] загнали меня в комнату и стали уговаривать – кончать. Я видел, что им боязно, а м[ожет] б[ыть], были инструкции.
Поговорил с М.Ил. и решили: сейчас поедем на Ново-Дев[ичье], выбирать место, а дочки останутся. Пусть ждут нашего возвращения. Мы еще побудем 1/2 часа у гроба – и тогда пусть забирают в холодильник (о, боже!). Поехали было, Елинсон за дверцу остановил машину. «Я вперед, надо в Союз заехать». Приехали во двор на Воровского. Сунулся Лук[онин]: «Сейчас Шаура[178] тут будет, через 5 мин., хотел с вами поговорить». Я не решился идти с ней, вроде напрашиваться, но было беспокойно. Подумал: пусть сама объяснится, ей легче будет – не решат, что это мы ей с Дем[ентьевым] подсказываем.
Пока ждали ее, я поднимался в Секр[етариат], видел Верч[енко], слышал обрывок разговора: «если завтра будет какая накладка – головы полетят». Говорил большой лысый – щуплому мужичонке. Через час пришла М.Ил. – мы уж терпение потеряли, Володя заходил, говорит: беседуют с глаза на глаз – через стол.
М.Ил. села со мной: «Я довольна; я ему все сказала. Он: разве мы не знаем, это был подвижник, святой человек, нет таких наград, какими его можно увенчать». Т[ов]. Брежнев тоже берет людей, кот. знает. «Но ведь это вы его сняли с «Нов[ого] мира»? Как это можно было. Это страшное оскорбление. Вы что думаете, он против сов[етской] власти? Да знаете ли, как он выступ[ал] за границей?»
Ш[аура] твердил одно: «Доверяйте комиссии по пох[оронам]. У нас все продумано». М.Ил. сказала и о Дем[ентьеве] и обо мне. «Вам кто-то оклеветал новомирцев» и т. д. Ш[аура] ей: «Сейчас к вам и А. Т. будут подлипать». «Да, будут подлипать. Не те, кто бил его копытом при жизни. А те, кто тогда с ним были, и во время его болезни, те со мною и сейчас». Даже о Байкале ему сказала. «Если мы вас критикуем – так это хорошо» и т. д. Глаза в глаза.
Будто жизнь мою закапывают.
Молодец, М.Ил.! Это достойно А.Т. Как он всегда говорил: если б тебе к начальству – и вот она не подкачала.
Перед разговором с Ш[аурой] ее остановил Лук[онин]: «М.Ил., у нас беспокоятся, чтобы не пришел С[олженицы[н». Она ответила: «В ЦДЛ он не придет, а на кладбище хочет придти, я сама возьму его в машину к себе. Он любил А.Т., А.Т. им интересовался до посл[едних] дней, читал его оч[ень] хорошее письмо – как же не дать ему проститься?» Это, конечно, передали тут же.
Вечером С[офья] Х[анановна] в панике – где-то услышала разговор: приедет Солж[еницын], и его проведет со стор[оны] Секрет[ариата] Софья[179].
На кладбище – сразу пошли к углу – там нам показали 2–3 места. Только глянули – и выбирать было нечего, ясно, что здесь, в уголку, в одном рядке с Н[икитой] С[ергеевичем]. И просторнее – можно дерево посадить, березку или лиственницу[180]. Солнце было, ветер и морозец. Могилу еще не копали.
Вернулись в морг. Л.Дм. предложила – всем уйти. «Нет, не надо, я этот народ знаю». Через минут 10 решили все же отправить Валю и Ольгу домой – они устали смертельно. Валя не присела. Все время стояли у гроба Лифш[иц], Дем[ентьев], Сац. Говорят, приезжали и еще люди, перебывало тут человек 100 (была мама и Артур, Воронин, Л.М. Портнов[181] и др.). Вечером – на Котельниках, пришли, стали ужинать, приехали племянники. Еле их проводил. У Дементьева – по-прежнему шатер раскинут. Говорят, с некрологом нашим не выходит. Буртин метусится. Я звонил Каверину, а Дем[ентьев] С.С. Смирнову – все напрасно.
21. ХII.71
Тр[ифоныч] угадал родиться в самые длинные июньские дни и умереть в самые короткие дни года. Сегодня еще и день рождения Ст[алина].
В 6.30 приехала за мной Валя с семьей, поехали в морг за А.Т. В 7.10 были там. Темно еще, но зальце освещено, толчется Елинсон со своей командой, гроб, как вчера мы оставили, – на мраморн[ом] столе. Ждали до 7.30 Мишу, Буртина, кот[орые] хотели приехать, – и опоздали.
Поехали с гробом через Москву. По дороге вспоминали с Валей: вот Бородинка, где они жили и куда в первый раз приходил я к А.Т., вот угол Садового и Арбата, где последний раз шли мы вместе 17 сент[ября] 70 г… У дома литераторов – в утренних сумерках – разводы милиции, цепи военных… Настоящая стратегическая операция готовится, как перед сражением.
Нас провели в секретариат, там сидели уже М.Ил., Оля, Володя. Мы разделись и стали ждать в этом кабинете, где так часто нас прорабатывали. «Нет, было тут и хорошее», – сказала М.Ил. – и вспомнила, как Фадеев встречал всех с улыбкой. Принесли телеграммы, присл[анные] на Союз. Тут обнаружилось, что забыли ордена дома. Оля с Володей поехали. В 8.30 нас позвали в зал, где уже поставили гроб. «На глазах стареет». Мы встали рядом с А.Т., постояли, потом сели на стулья, здесь же, на сцене приготовленные. Включили софиты, и стало неприютно сидеть в 1-м ряду, как на выставке. Я предложил сесть подальше, а М.Ил. сказала: «Пойдемте в зал». Сели мы в 1-м ряду с краю. Подлетел Ильин[182]: «Ритуал, разработ[анный] нами, предполагает…» и т. п. М.Ил. ответила ему: А.Т. нас бы одобрил, что мы здесь, вместе с народом.
Портрет из личн. [нрзб]. В 9 ч. началась музыка, и стали пускать в зал. Сначала шли густо, но скоро поток оборвался – пройдет один-другой – и пустота. Игорь и Миша сказали, будто не пускают на улице. Я подошел к Елинсону: «Н.Л., похоже, что так хорошо организовано, что даже слишком, внизу не пускают». «Не может быть». Я просил его проверить. Часов в 11, в начале 12-го принесли венок от старого «Н[ового] м[ира]» с лентой: «От друзей-сотоварищей по «Нов[ому] миру». Я вышел в фойе, чтобы присоединиться к нашим, кот[орые] несли венок. Увидел бегущего рысцой Верченко. Потом пробежал Игорь Вин[оградов] с чьим-то пальто (сейчас, раздену только Исаича, – сказал он, и я понял, отчего паника). Мы внесли в зал венок, я вернулся на свое место к семье и тут увидел, что Исаич сидит рядом с Олей. Фотокорресп[ондентами] овладело безумие. Они щелкали его так много и так долго, что стало неприятно. Сенсация загуляла, и центр внимания переместился с покойного на Солж[еницына]. Досадно было глядеть, как ведут себя литераторы вроде Левина. Мы поговорили с Дем[ентьевым] и решили в караул не становиться, если не позовут. Не позвали. С 11 ч. людей стало прибывать, заняли все места в зале. Около часу опять поток поредел. Потом объяснилось, что уже в нач[але] 1-го милиция перестала пускать, говоря, что началась панихида. Федин. Панихиду начали ровно в час. Наровчатов гов[орил] что-то о реке, кот. прекратила нести свои воды в нар[одное] море, и как-то неуместно произнес слово «влага».
Потом говорили Сурков (к ужасу семьи), генерал Востоков, бесцветный Григол Абашидзе. Симонов говорил в конце и лучше всех: упомянул о «Н[овом] мире» и сказал о Тр[ифоныче] как о крупнейшем совр[еменном] поэте. Наров[чатов] объявил, что панихида закончена, просят очистить зал – останутся у гроба родные и близкие. Публика стала выходить. Какая-то женщина закричала в толпе: «И это все? А почему никто не сказал о том, что последн[яя] поэма Тв[ардовского] не была напечатана? Почему не сказали о том, почему, за что сняли его из редакторов «Нового мира»?» Люди повскакали со стульев, М.Ил. с трудом остановила оборотившегося туда Исаича. (Кричала Рубинчик Маша.) (Кстати, как он прошел? Гов[орят], его не пускали через Секрет[ариат], билета у него не было – и он вместе с Рыбаковым, Кавериным, Ермолинским прошли, как прочие граждане, – с Герцена. Почему его не остановили там – неведомо. Но говорят, что Ал. Маркова, который своей бородой похож на него, – задержали и спрашивали: «А вы не Солженицын?»)
Все секретари и знатные люди, прятавшиеся за сценой, во время панихиды вышли из тени и окружили гроб. Но когда мы поднялись по ступенькам на сцену: М.Ил., девочки, Солж[еницын], я – их как ветром сдуло. За нами шли еще родные А.Т. – Маруся, Костя, племянники и проч. Тут М.Ил. зарыдала, закричала что-то: «Прощай, Саша…» Мы с Олей оттащили ее от гроба, повели за сцену. В комнатушке президиума толпился народ, на столе бокалы, открыты бутылки с водой, синий дым плавал; М.Ил. отшатнулась от дверей – «Здесь пьют». Мы посадили ее на стул в коридоре, дали воды. Рядом сели я и Исаич. И вдруг все опустело вокруг нас. Надо идти к машинам, а рядом – никого, и неизвестно, куда идти. Завидев С[олженицына], все устроители похорон как сквозь землю провалились. Еле вышли мы к воронковскому коридору[183] – и прошли наружу. Солж[еницын] все время жался к боку М.Ил., будто боялся, что его схватят. Они сели в машину к Володе. У нас была минута растерянности – как ехать. Ко мне подошел Бел[яев], просил позвонить через неделю. Мы вернулись (Хитров, Сац, Троепольский, еще кто-то) коридорами на ул. Герцена, тут встретили плывущий сверху гроб, я сел за ним в катафалк – и отъехали. Мне даже хорошо было, что я провожаю А.Тр. и тут, а не еду в машине отдельно. У кладбища выглянул за занавески – полковники милицейские суетились. Стояли цепи солдат.
