Итак, 1941 год.
Ах война, что ты сделала, подлая,
Стали тихими наши дворы…
Нет, ему не надо было уходить с родного двора в июне того проклятого года. Он уже второй год служил на действительной.
Вернемся в 1940 год.
Каждое утро город Борисов просыпался от лихой песни:
Город спит привычкой барской,
А горнист поет стране подъем,
Клич несется пролетарский
Над казармой боевой.
Школа младших командиров
Комсостав стране своей кует,
Смена в бой идти готова
За советский наш народ.
С посвистом, зычно пели курсанты полковой школы, топая на стрельбище.
Треск выстрелов. Пороховой запашок. Осмотр мишеней.
У Бориса все шло хорошо. Стрелял он отлично. Строевиком был лучшим. Матчасть трехлинейной винтовки и СВТ знал назубок. С закрытыми глазами быстрее всех собирал и разбирал «дегтяря» и «максима». Даже новую технику, грозное ПТР, усвоил быстрее всех. Был отличником политической и физподготовки. Казалось, военная карьера должна сложиться неплохо.
По окончании школы ему, как отличнику, нацепили на петлицы не один треугольник, а два, что давало шанс стать не отделенным, а сразу помкомвзвода.
Но не повезло. Сгубило образование. Он окончил десятилетку – в те годы в армии большая редкость, так как после разгрома Ежовым командных кадров у полковников было образование три класса пополам с братом. И вместо строя попал он старшим писарем в штаб дивизии.
Совсем немного погулял он по Борисову со своими сержантскими треугольниками на петлицах. Война началась. И все смешалось. Штаб дивизии не знал, где находятся подчиненные ему части. Немцы беспрерывно бомбили. Армия отступала.
Во время одной из бомбежек его и молоденького лейтенанта, раненных, оставили в поселке Локоть. Лейтенант умер, а он выжил. Добрые люди пожалели и спрятали его.
На Орловщину пришли немцы. Поползли по улицам Локоти тяжелые танки, грузовики «бьюсенги» с мордатыми пехотинцами, помчались юркие штабные вездеходы с элегантными офицерами в расшитых серебром кителях. Великая армия пришла на Русь – победившая всю Европу, сокрушившая за несколько месяцев хваленую Красную армию.
За три месяца войны Борис испытал все, что выпало на долю солдата первого года войны: бои и окружения, прорывы, блуждание по лесам. Его дивизии уже давно не было, он служил в разных, сформированных из окруженцев, частях. Был рядовым бойцом и взводным командиром. Сражался честно, от пуль не бегал.
До войны в Ленинграде после школы он собирался, по семейной традиции, поступить в Кораблестроительный институт, но Финская война обожгла воображение, и он по комсомольскому набору ушел добровольцем в РККА. В полковой школе он полюбил строгий военный порядок и решил связать свою жизнь с армией навсегда. Год школы, год в строю. Три, а повезет – четыре треугольника в петлицы и рапорт о зачислении в военное училище. Даже горечь и неразбериха первых дней войны не повлияли на его любовь к военной службе. И вдруг он увидел другую армию: мощную, победоносную, прекрасно вооруженную и одетую, и именно она стала для него недостижимой мечтой. А на Орловщине некто Воскобойников начал формировать подразделение по борьбе с партизанами.
Борис явился к нему, показал документы умершего младшего лейтенанта и под его именем стал командовать ротой в антипартизанской бригаде. Сбылась его мечта: он стал винтиком огромной непобедимой армии. Он получил серебряные погоны, щегольские сапоги и начал воевать против тех, с кем, возможно, учился в полковой школе в городе Борисове.
Когда Борис рассказывал мне об этом, то в голосе его я не уловил ни одной нотки сожаления. Он не считал себя предателем. Он был частью великой армии. Он воевал, а за это получал хороший паек, красивую форму и боевые награды. Ему был пожалован, кроме положенной для неарийцев награды «Знак восточных народов», Железный крест второй степени.
Антипартизанская бригада достаточно успешно сражалась. В одном из боев ее основатель Воскобойников был убит, и дело возглавил Каменский, бывший инженер, перед самой войной освобожденный из лагеря НКВД. Если Воскобойников был просто отщепенцем и карьеристом, не сумевшим при большевиках пробраться на самый верх и поверивший, что при немцах ему удастся занять искомое положение, то Каменский был врагом. Вернее, стал им, пройдя школу спецлагерей. Он ненавидел, и именно это чувство двигало всеми его помыслами. Кроме того, он оказался прекрасным организатором и, как ни странно, способным военным.
Он провел несколько удачных боевых операций, освободив практически весь район от партизан. За спиной Каменского и его солдат оставались виселицы и массовые расстрелы мирных жителей. Но наступил перелом в войне. Немецкую армию не спасли ни могучие танки, ни расшитая серебром офицерская форма, ни пайковый голландский хлеб и сигареты «Каро».
Борис вместе с бригадой Каменского отступил в Белоруссию. Там они опять сражались с партизанами. За успешные боевые действия Каменскому был присвоен чин бригадефюрера СС, то есть генерал-майора.
А потом была Варшава. Там солдаты Каменского не столько воевали, сколько мародерствовали. Часть их ушла к восставшим, и немцы, скорые на расправу, расстреляли больше не нужного им новоиспеченного бригадефюрера. Остатки антипартизанского подразделения были отправлены на пополнение РОА.
Борис попал в Первую офицерскую школу РОА в городе Мюнзенгене. Через три месяца он получил чин подпоручика и был отправлен на Западный фронт.
Потом союзники, которым сдались власовские части, передали пленных нашему командованию.
Все годы войны, втайне от всех, прятал Борис свою солдатскую книжку, где было написано, что он сержант Красной армии. Англичанам он сдался под своей фамилией. Умерший в поселке Локоть в 1941 году младший лейтенант воскрес, стал власовским подпоручиком и опять умер в 1945 году. Видимо, это и спасло Бориса от высшей меры. Он получил пятнадцать лет, отсидел тринадцать и был сослан на поселение в Акмолинск.
Мне довольно часто за годы работы в журналистике приходилось встречаться с бывшими власовцами. Они не очень любили рассказывать о своем прошлом, а если и удавалось их разговорить, то говорили о нем с горечью. Я, слушая их, пытался примерить на себя чужую судьбу. Думал о том, выдержал бы я голод и издевательства в лагере для военнопленных, точно зная слова Великого вождя, что у него нет военнопленных, а есть предатели Родины.
Ответ человек получает только тогда, когда попадает в такие обстоятельства: боль, страх, унижения, голод – и делает выбор: как настоящий русский солдат генерал Карбышев или как бывший член партбюро академии генерал Власов.
В Борисе меня поражало то, что он не чувствовал себя человеком, совершившим преступление. Он по-прежнему считал себя винтиком огромной военной машины вермахта: не преступником, а военнопленным.
Я уехал из Казахстана в Москву, так и не разобравшись до конца в этом человеке. Больше я его никогда не видел.
Несколько лет назад на вернисаже в Доме художника я встретил знакомого живописца из Целинограда. Мы любили бывать у него в мастерской. Там собирались московские ребята, и нам это очень напоминало наши старые посиделки с водкой, гитарой и бесконечным кофе. Туда частенько заглядывал Борис.
– Ты знаешь, – сказал мне живописец, – а Борька-фашист уехал в Германию.
– Каким образом?
– Как только репатриация казахских немцев началась, они с женой в ФРГ подались. Там он документы разыскал, что воевал на стороне фашистов, и ему хорошую пенсию положили как ветерану.
Я сразу же вспомнил наших старых солдат у Большого театра. Их боевые ордена и медали, их гордость победителей. Но вспомнил и другое – как считают они копейки у кассы магазинов.
Видимо, мой знакомец в Германии все же пошил себе власовскую форму, награды свои восстановил и ходит в ней на ветеранские встречи. Наверно, есть у них какой-то торжественный день. Сидят в гаштете, пьют баварское пиво, сытые убийцы своих братьев, живущие на приличные пенсии в дойчемарках.
* * *
– Мы о войне знаем все, – сказал мне вальяжный полковник из Института военной истории.
Потом, правда, одумался, все-таки доктор наук, и добавил:
– Все самое главное.
Для историков главное, безусловно, это анализ побед и поражений. Мощные боевые операции и тактические решения. Но есть еще одна история войны. Это история каждого человека, попавшего в ее суровые обстоятельства.
Много лет назад мой товарищ, замечательный сыщик Игорь Скорин, рассказал мне практически невероятную историю о человеческой судьбе в годы войны.
Скорин работал в том подразделении уголовного розыска, которое вместе с армейскими частями входило в освобожденные города и налаживало службу криминального сыска. Вот именно тогда мой друг и познакомился с человеком, которого называл Сергеем Лучниковым. Он сразу предупредил меня, что фамилия вымышленная, но история подлинная – трагическая и необыкновенная.
