о спасеньи своей собственной семьи, может вполне только тот, которому это постановлено в непременный закон и который слышит, что за неисполненье его он подвергнется такому же страшному ответу пред Богом, как и всякая отдельная единица за неисполненье своего долга на своем отдельном поприще. Не будь этой верховодящей силы, обнищает дух человечества. Полномощная власть государя потому теперь оспоривается в Европе что ни государям, ни подданным не объяснилось ее полное значение. Власть государя явленье бессмысленное, если он не почувствует, что должен быть образом Божиим на земле. При всем желаньи блага он спутается в своих действиях, особливо при нынешнем порядке вещей в Европе; но, как только почувствует он, что должен показать в себе людям образ Бога, все станет ему ясно и его отношенья к подданным вдруг объяснятся. В образцы себе он уже не изберет ни Наполеона, ни Фридриха, ни Петра, ни Екатерину, ни Людовиков и ни одного из тех государей, которым придает мир названье Великого и которым определено было, вследствие обстоятельств и времени, сверх должности государя сыграть роль полководца, преобразователя, нововводителя, словом, показать с блеском одну какую-нибудь в себе сторону, вводящую в такие заблуждения подражателей и так соблазняющую многих государей. Но возьмет в образец своих действий действия Самого Бога, которые так слышны в истории всего человечества и которые еще видней в истории того народа, который отделил Бог затем именно, чтобы царствовать в нем Самому и показать царям, как царствовать. И как Он небесно царствовал! Как умел возлюбить Свой народ пуще всех других народов! С какой любовью Отца учил его и с каким долготерпеньем небесным ждал исправленья его! Как неохотно подымал карающий бич Свой! Как даже и тогда, когда вопли нечестия и грехов достигали самих небес, не спешил наказаньем, но умел сказать:
«Дай сойду Сам на землю и рассмотрю, точно ли так велика неправда!» И Кто же это говорит? Всезнающий и Всепровидящий, напоминающий об осмотрительности земным царям! Как и самые казни насылал Он не затем, чтобы уничтожить человека, которого не трудно уничтожить, но затем, чтобы спасти его, потому что трудно спасти человека, чтобы средством потрясающим разбудить его бесчувственную природу и, показавши ему весь ужас того, к чему он в неведеньи стремится, напомнить, что есть еще время спастись ему! Как, зная неподкупность ничем не одолимой правды Своей, употреблял Он все для того, чтобы не подпал под нее бессильный и немощный человек: засылал от Себя пророков, которые, исполнившись любви к своим братьям и нашедши язык им доступный, образумили бы их; и наконец, видя, что все уже тщетно, и ничто не в силах образумить их, и нет средств укрыть людей от Его неотразимой правды, Сам решится Самого Себя принести в жертву за всех, чтобы ценой такой жертвы победить и самую правду Свою, показав людям, что такая любовь есть уже выше всего, что ни есть, и сама по себе есть уже верховнейшее правосудие небесное! Все сказал Бог, как нужно действовать в отношении к людям тому, кто захочет показать им Его образ в себе. А чтобы показать в то же время царю, как он должен действовать относительно Его Самого, Творца всех видимых и невидимых, Он оставил им образцы в помазанных им же царях Давиде и Соломоне, которые пребывали всем существом своим в Боге, как бы в собственном дому своем, и которые в царской власти своей показали мудрое соприкосновение двух властей — и духовной и светской, в таком виде, что не только одна из них не мешает другой, но еще взаимно одна другую утверждает и возвышает. Так в книге Божьей содержится полное и совершенное определенье монарха, этого отделенного от нас существа, которому достался такой трудный жребий на земле: исполнив прежде все, что должен исполнить всякой человек, уподобясь Христу в малейших действиях своей частной жизни, уподобиться сверх того еще Богу-Отцу в верховных действиях, относительно всех людей. В этой книге полное определение монарха, а не где-либо в ином месте. Оно еще не приходило в ум европейским правоведам, но у нас его уже слышали поэты, оттого и звуки их становились библейскими».
Подразумевается Петр I.
Первый русский царь из династии Романовых — Михаил Феодорович (1596–1645), сын Ф. И. Романова (позднее патриарха Филарета), двоюродный племянник царя Феодора Иоанновича, был избран всенародно на Земском Соборе 21 феврали 1613 г. В числе других претендентов на престол были упоминаемые далее Гоголем князь Димитрий Михайлович Пожарский: (1578–1642) и князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой (умер в 1625 г.).
Здесь говорится об Иване Сусанине, крестьянине из костромского села Молвитино, который зимой 1613 г. спас царя тем, что завел отряд поляков в непроходимые места.
Подразумевается Иоанн Грозный.
По-видимому, Гоголь имеет в виду прежде всего письмо В. А. Жуковского к С. Л. Пушкину (отцу поэта) от 15 февраля 1837 т., где говорится о последних днях жизни Пушкина и, в частности, приводятся ею предсмертные слова о государе: «Скажи, что мне жаль умереть; был бы весь его» (Жуковский В. А. Сочинения в стихах и прозе. 10-е изд. Спб., 1901. С. 907).
Гоголь, вероятно, имеет в виду стихотворения А. С. Пушкина «К Н***» («С Гомером долго ты беседовал один…») и «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю…»). О первом из них см. коммент. к с. 80. История создания второго следующая. После опубликования в 1826 г. «Стансов» («В надежде славы и добра…»), обращенных к императору Николаю I, Пушкина обвинили в заискивании перед царем. С. П. Шевырев, вспоминая о пребывании поэта в Москве в 1826–1827 гг., писал: «Москва неблагородно поступила с ним: после неумеренных похвал, лестных приемов охладели к нему, начали даже клеветать на него, возводить на него обвинения в ласкательстве и наушничестве и шпионстве перед государем» (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1985. Т. 2. С. 50). В ответ на подобные обвинения Пушкин написал «Друзьям» (1828) и представил стихотворение царю, как своему личному цензору. Тот остался доволен им, но не разрешил печатать. Впервые оно было опубликовано в седьмом томе сочинений Пушкина под редакцией П. В. Анненкова (1857)
Польский поэт Адам Мицкевич (1798–1855) в 1840–1844 гг. занимал кафедру славянских литератур в Коллеж де Франс
