В 1974 году попал я в Малеевку, в Дом творчества, ко мне часто заходил Н. И. Тряпкин, много говорили об олонецком чародее. Как-то сами собой сложились строки, которые я посылаю тебе (и твоему сыну) как благодарение за великую радость. Кстати, у меня есть стихотворение Н. А. Клюева, которое не входило ни в одно его издание. Будь здоров, жду тебя в нижегородские пределы.
Федор Сухов.
21 марта 1987 г.,
Н. Новгород (б. Горький) ".
(до возвращения Горькому исторического имени оставалось еще несколько лет)…
А вот и стихотворение Ф. Сухова, написанное под впечатлением от чтения книги, изданной нами:
Станиславу Куняеву,
Сергею Куняеву с благодарностью.
Федор Сухов.
21.03 87, Н. Новгород.
ПОВЕСТВУЕТ СИВЕРКО
Осыпается, падает под ноги
Золотое убранство осинника.
О каком-то неведомом подвиге
Голосит набегающий сиверко.
Повествует о сказочной Ладоге,
О былинном кручинится витязе,
Что играл не на гуслях — на радуге,
Что всего себя песнями высветлил.
Перезвонами утренней сосенки
Упивался олонецкий гудошник,
Колобродил по клюквенной просеке
Баско, зная все глобочки тутошны.
Все промоины, все перемоины
Ведал он да по всей по окружине,
Что была, как невеста, помолвлена,
Со своим уговорена суженым.
Ну а суженый тешился песнями,
Душу клал не на гусли — на радугу,
Золотыми волшебными перстнями
Одарял и Онегу и Ладогу.
И тогда-то пошла хороводиться,
В пляс пустилась просторная улица,
Из озерного хрупкого хвороста
Воскрылила залетная утица.
Приподнялся и селезень. На полночь,
На Полярное глянул сияние.
Ядовитой росою окаплилась
Волчьей сыти глубокая ямина.
Пала на пожни белая изморозь,
Свинцовея, угрюмилось озеро,
Там, где дикая, гиблая низменность
Каменеючи обезголосила.
Сгиб безвестно олонецкий гудошник,
Отходил он по клюквенной просеке;
Только здравствуют иволги тутошни
С перезвонами утренней сосенки.
В последние годы жизни Федор Сухов ревниво и пристрастно читал книги поэтов моего поколения, искал единомышленников по русскому слову и русскому чувству… В 1986 году, за год с лишним до смерти Анатолия Передреева, была издана его последняя прижизненная книга "Стихотворения"… Федор сразу же прочитал ее.
"Дорогой Станислав!
Рад твоей весточке. Благодарю за память. Жду в наши нижегородские пределы. Недавно приобрел новую книгу Анатолия Передреева, какой замечательный, по-русски чистый, редкий в наше время действительно талантливый поэт! Жаль, что он так мало пишет. Впрочем, мал золотник, да дорог. Я сейчас сижу в Нижнем, зима больно в этом году сердитая… Ну, ладно. До встречи.
Федор С.
28 января 1987 г.,
Н. Новгород (б. Горький) ".
Весной 1987 года я опубликовал в "Новом мире", где доселе никогда не печатался, несколько стихотворений…
"Дорогой Станислав!
Радостно воспринял твою подборку в "ИМ". Мне думается, что ты шагаешь через самого себя и приближаешься к тому искомому слову, которое давно утрачено нашими стихотворцами. Радостно встретил доброе слово о Н. Тряпкине. Пожалуй, он единственный, кто верен тому же слову, по крайней мере, он наш патриарх. Думаю, ты меня хорошо понимаешь.
Кланяюсь твоей супруге последней улыбкой нашего красного лета.
Федор Сухов.,
30 августа 1987 г.
с. Кр. Оселок".
В прорезь на бумаге, как традиционный привет от Федора, был вставлен "цветок засохший, безуханный…"
"Дорогой Станислав!
Посылаю, возможно, неизвестное тебе стихотворение Н. А. Клюева. Рад был встрече в ЦДЛ. К сожалению, мало поговорили. Но о Клюеве успели. Он действительно великий поэт, родоначальник той новой поэзии, которая дала нашей словесности С. Есенина, П. Васильева, М. Исаковского, Н. Тряпкина, А. Прокофьева. На образности Клюева (возможно, через Есенина) развилась поэтика А. Веселого, М. Шолохова, не чужд этой поэтики был и А. Чапыгин и многие другие прозаики.
Кланяюсь нашим небом, его зорями.
Федор С.
27 июня 1987 г.,
с. Кр. Оселок".
В Доме литераторов мы в радостной суматошности проговорили целый вечер. И Передреев был с нами. Федор, в отличие от своих молодых друзей, пил водочку осторожно, уважительно, небольшими глоточками, как птица. Его лицо, прорезанное морщинами, постепенно разглаживалось, тонкая улыбка к юнцу вечера все чаще высвечивала глубоко запавший рот. Чистый Калиныч.
Вопреки обыкновению, в прорезь на письме были вставлены не один, а два цветка — фиолетовый и розовый, и приложено стихотворение Клюева "Не качнутся под бегом лосиным", датированное 1927 годом и стоящее особняком в его творчестве. Стихи о строительстве советской цивилизации.
* * *
Не качнутся под бегом лосиным
Приозерные берега,
Не стучат по застывшим осинам
Завитые оленьи рога.
И мелькает повадка медвежья,
Поднимая упрямые лбы,
По крутым большакам Заонежья
Телеграфные встали столбы.
На болотное это пространство
Город жаркие руки простер,
Вышки дымные электростанций
Озаряют несметный простор.
Грохнут волны в тяжелом разбеге,
Перекличку ведут облака.
Пароходы бегут по Онеге,
Колыхая тугие бока.
К шумной пристани по откосам,
Где высокая гнется трава,
Носят девушки смуглым матросам
Прионежских грибов кузова.
О страна, — в синеяростном дыме
Ты в грядущее строишь мосты,
Завитыми и золотыми
Проводами опутана ты.
В конце 1987 года я послал Ф. Сухову свою книгу критики и публицистики… Ответ из Красного Оселка не заставил себя ждать.
"Дорогой Станислав!
Был в Нижнем, увидел присланный тобой "Огонь, мерцающий в сосуде". Рад, что твой огонь выдвинут на соискание премии имени А. М. Горького.
Я погрелся у твоего огня, стало теплее на душе. Думаю, что ты совершаешь великое дело, — Клюев, Есенин, Васильев истинно народные поэты, пожалуй, только они вобрали в себя дух русского человека, его поэтические воззрения, вовремя — среди воя и свиста заговорил ты о В. Высоцком (твою статью о нем я читал раньше). Короче — будь самим собой. Жду новых встреч.
Федор Сухов.
11 ноября 1987 г.,
с. Кр. Оселок".
В 1987 году была выдвинута на соискание Государственной премии моя многострадальная книга "Огонь, мерцающий в сосуде". Я не зря называю ее многострадальной, в ее основе лежала книга статей "Свободная стихия", изданная в том же издательстве несколькими годами раньше. Даже дружески настроенные ко мне работники издательства Евгений Лебедев, Александр Байгушев и Валентин Сорокин, читая многие главы, общие для обеих книг, в свое время хватались за головы, наперебой предлагали мне такие-то абзацы снять, такие-то страницы переделать, особенно смущал их еврейский вопрос. Я понимал их и не осуждал. Ведь они отвечали за судьбу целого издательства. Но и своего детища было жалко.
В конце концов верстка "Свободной стихии" попала на чтение к самому директору издательства Николаю Шундику, который находился в больнице, но тем не менее решил лично заняться скандальной книгой. Из больницы я получил письмо Шундика на двенадцати страницах. По существу, он предлагал мне начать работу под рукописью чуть ли не сначала.
"В книге оказался ряд таких мест, которые ставят ее под сокрушительный удар".
"Очень неосмотрительно цитировать Лермонтова, писавшего в личном письме: "А их (горцев) 600 осталось на месте, кажется, хорошо". Это надо убрать… Цитата звучит нынче страшно".
"Твои размышления о внутреннем рабстве двусмысленно проецируются на наши дни. На подразумеваемое нами "сегодняшнее". Причем понимай его как хочешь — и как сионистское рабство можно прочесть, а можно прочесть еще и пострашнее".
"На стр. 266 герой говорит: "Взяли в плен 250 человек (это про эсэсовцев), тут же на путях и расстреляли, некогда с ими было возиться". А вот "Немецкая волна " найдет время повозиться, целую передачу построит. Зачем это нам?"
