Понеделину было предъявлено обвинение в том, что «он, являясь командующим 12-й армии и попав в окружение войск противника, не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике и 7 августа 1941 года, нарушив воинскую присягу, изменил Родине, без сопротивления сдался в плен немцам и на допросах сообщил им сведения о составе 12-й и 6-й армий».
Кириллову было предъявлено обвинение в том, что «он, являясь командиром 13-го стрелкового корпуса и попав в окружение противника, изменил Родине, сдавшись 7 августа 1941 года без сопротивления в плен немцам, и что при допросе сообщил немцам секретные сведения о составе частей корпуса».
Трудно представить себе, какие секретные сведения о составе частей своего корпуса мог сообщить на допросе немцам Кириллов, после того как остатки его корпуса были окружены и в ожесточенных боях уничтожены или взяты в плен, очевидно, вместе с достаточным количеством штабного имущества.
Трудно представить себе также, какие сведения о составе 12-й и 6-й армий, составлявшие к тому времени военную тайну для немцев и способные повлиять на дальнейший ход военных действий, мог сообщить на допросе Понеделин.
Не хочу вдаваться в это, тем более что впоследствии, уже после смерти Кириллова и Понеделина, эти обвинения были признаны необоснованными.
При чтении документов по этому делу меня больше всего потрясло то, что эти два человека, арестованные в декабре 1945 года и через год, в декабре 1946 года, исключенные из списков армии, около пяти лет просидели в тюрьме до суда над ними.
Глава РОА Власов и те из его ближайших сотрудников, которые не успели бежать к американцам, были судимы и по заслугам повешены почти сразу после войны.
А для того, чтобы разобраться в том, какие секретные сведения о составе частей 12-й армии и 13-го корпуса, окруженных в августе 1941 года, сообщили немцам на допросах Кириллов и Понеделин, понадобилось пять лет следствия! Может быть, я не прав, но я не верю в сам факт такого длительного следствия. Мне кажется, что дело обстояло проще и страшнее.
В 1945 году Сталин приказал арестовать этих двух людей, фигурировавших в его августовском приказе 1941 года, и приказал расследовать связанные с их судьбами обстоятельства, но сам еще не принял решения, как с ними поступить. С одной стороны, еще не отгремели салюты Победы, да и; видимо, ему, в общем-то, было ясно, что эти люди не по доброй воле оказались в плену у немцев. А с другой — существовал его остававшийся в памяти у всех, кто воевал, августовский приказ 1941 года, в котором упоминались эти люди. Решение вопроса было отложено, и они провели между жизнью и смертью почти пять лет, до 1950 года, то есть до времени, отмеченного тревожными симптомами возрождения обстановки 1937 года.
Не хочу гадать о неизвестных мне подробностях: что было в 1950 году последним толчком к осуждению и гибели Понеделина и Кириллова и кто непосредственно приложил к этому руку.
Но я убежден, что им, как и многим другим людям, стоила жизни та атмосфера необоснованных репрессий, которую Сталин заново все нагнетал и нагнетал в последние годы своей жизни. Именно она и определила все остальное.
Двадцать девятого февраля 1956 года Верховный Суд СССР, проверив материалы дел Понеделина и Кириллова и учитывая, что дополнительным расследованием были вскрыты новые обстоятельства, свидетельствующие об их необоснованном осуждении, и что эти обстоятельства были неизвестны суду в момент вынесения приговора, принял решение, отменив приговоры, вынесенные в 1950 году, прекратить эти дела за отсутствием состава преступления.
Девятого мая того же 1956 года, в одиннадцатую годовщину Победы над фашистской Германией, приказом министра обороны был отменен декабрьский приказ 1946 года об увольнении Понеделина и Кириллова из армии в связи с их арестом, и генерал Понеделин Павел Григорьевич, бывший командующий 12-й армией, и генерал-майор Кириллов, бывший командир 13-го стрелкового корпуса, были исключены из списков Советской Армии ввиду их смерти. Если перевести это с языка военных документов на обиходный язык, Кириллову и Понеделину этим приказом окончательно возвращалось их доброе имя. Как и многим другим — посмертно.
Остается закончить всю эту печальную историю необходимым, хотя в данном случае горьким признанием: я был человеком своего времени, и тогда, летом 1941 года, читая этот приказ Ставки, под которым стояла подпись Сталина, не меньше других верил, что люди, упомянутые в нем, действительно виноваты во всем, что им приписывают. Свидетельство этой веры — соответствующие места записок.
67 «…были видны огромные багровые отсветы доменных печей Мариупольского завода. Кто мог тогда подумать, что все это придется взрывать через каких-нибудь полтора месяца?»
Действительно, через полтора месяца после того, как мы были там, Мариуполь был захвачен немцами стремительным ударом, нанесенным через наши тылы из района Днепропетровска. Это был один из самых внезапных захватов наших городов. Немцы ворвались в Мариуполь 8 октября вечером; в нашей оперативной сводке за 10 октября отмечались мелкие группы противника, наступавшие уже в шестидесяти пяти километрах восточнее Мариуполя.
Во время прорыва немцев к Мариуполю погибли находившиеся в этом районе командующий 18-й армией генерал-лейтенант Смирнов и член Военного Совета бригадный комиссар Миронов.
О Мариупольских доменных печах в записках сказано неверно: мы не успели взорвать их, так неожидан был прорыв немцев к Мариуполю.
68 «Оказалось… что штаб Азовской флотилии приехал сюда только вчера вечером…»
Это неточно. Азовская флотилия была сформирована в Мариуполе за неделю до нашего приезда, 10 августа 1941 года. Может быть, неточность вызвана тем, что штаб перебирался из какого-то одного помещения в другое, и в моих записках речь шла об этом.
Выраженное в записках недоумение: как мог комиссар штаба Южного фронта послать нас в Мариуполь, в штаб Азовской флотилии, чтобы мы оттуда добирались в Одессу, — не вполне оправдано. Штаб фронта отделяло от Одессы триста пятьдесят километров; от Херсона, через который отступали последние левофланговые части Южного фронта, до Одессы было тоже без малого двести километров. Оставшаяся оборонять Одессу отдельная Приморская армия 18 августа, когда мы уезжали из штаба Южного фронта, в сущности, уже была для него отрезанным ломтем. Из штаба фронта уже не могли ни управлять оставшимися в Одессе войсками, ни снабжать их и, видимо, не имели точного представления о том, что там происходит.
А на следующий день, 19 августа, когда мы ехали из Мариуполя к Геническу, Приморская армия уже и официально перестала подчиняться Южному фронту.
Девятнадцатого августа приказом Сталина был создан Одесский оборонительный район, в состав которого вошли части Приморской армии. Командующим районом был назначен контр-адмирал Жуков, в свою очередь непосредственно подчиненный командованию Черноморским флотом.
Входившие раньше в состав Южного фронта части Приморской армии играли и продолжали играть в обороне Одессы огромную роль, но отныне Одесса со всеми оборонявшими ее войсками становилась, если можно так выразиться, сухопутным бастионом Черноморского флота. Это подчеркивалось тем, что во главе оборонительного района был поставлен морской начальник, и, оглядываясь назад, следует сказать, что именно это очень своевременное решение — возложить общую ответственность за оборону Одессы на Черноморский флот — сыграло большую роль и в длительности ее обороны, и в успешной — а точнее сказать: самой образцовой за всю историю войны — эвакуации войск морем.
69 «Повсюду были расклеены приказы командующего войсками Крыма генерал-лейтенанта Батова… Чувствовалось, что Крым готовится к обороне»
Четырнадцатого августа, за шесть дней до нашего приезда в Крым, там была создана приказом Ставки отдельная 51-я Крымская армия, которой и предстояло оборонять Крым. Видимо, приказы, которые мы видели расклеенными в Крыму за подписью генерал-лейтенанта Батова как командующего войсками Крыма, были уже недельной давности. 19 августа, за день до нашего приезда, в командование 51-й армией вступил генерал-полковник Кузнецов, командовавший в первые дни войны Северо-Западным фронтом, а Батов был оставлен его заместителем.
Быть может, решение о создании 51-й отдельной Крымской армии было принято даже с некоторым запозданием.
О мере нетерпения, с которым немцы готовились к захвату Крыма, могут дать представление некоторые выписки из опубликованных ныне неофициальных бесед Гитлера с Борманом. В этих беседах, связанных с самым разным кругом проблем, Гитлер почти с маниакальной настойчивостью то там, то тут все время возвращается к Крыму.
«Красоты Крыма мы сделаем доступными для нас, немцев, при помощи автострад. Крым станет нашей Ривьерой. Крит выжжен солнцем и сух. Кипр был бы неплох, но в Крым мы можем попасть сухим путем» (беседа в ночь с 5 на 6 июля).
