полностью готовую занять позиции и одетую в форму, созвучную красноармейской. Клюге, который был, похоже, до безумия профессионалом, осмотрел «Дружину», не произнеся ни слова. Потом приказал ее солдат рассредоточить по германским войсковым частям как Hiwi.
Результатом стал открытый бунт. Столкнувшись с альтернативой либо подчинения, либо трибунала, Жиленков и Боярский заявили, что их солдаты будут защищаться, если будет приказано их разоружить. Если бы это допустили, то произошло бы открытое военное столкновение между немцами и их коллаборационистами в трех десятках километров от позиций Красной армии. Гитлер тогда разоружил бы всех добровольцев из коренных народов на Восточном фронте и отправил бы их на работу в Германию. Потребовалось все дипломатическое искусство Гелена, фон Ронне и Трескова, чтобы достичь с фон Клюге компромисса. Бригаду РННА разоружать не стали, но рассредоточили. Солдаты сохранили свою русскую униформу и остались в тыловых районах в ожидании благоприятных политических событий. Чтобы подготовить эти события, Жиленкову и Боярскому было дозволено вернуться на Викторияштрассе.
Решение проблемы было облегчено созданием инспекции «восточных войск» за день до мятежа. Кейтеля после многократных уговоров со стороны Вагнера, Штауффенберга, Гелена и фон Ронне удалось убедить, что неофициальные батальоны добровольцев в группе армий «Центр» сейчас имеют такие же основания для существования, как и национальные легионы, которые Гитлер признал в апреле. И все-таки новое название «осттруппен» было сознательно оскорбительным, поскольку выбиралось так, чтобы избежать какого-либо намека на Россию или Красную армию, и для русских оно напоминало остарбайтеров, или рабов-тружеников, а также использование слова «ост» в речах лиц вроде Эриха Коха. Однако для заговорщиков на Викторияштрассе объединение даже в такой форме означало надежду. Оно показывало, что сталинградский кризис вынудил даже Гитлера и Кейтеля пойти на уступки. Он рассеял тень правил Райнеке и команд по проверке благонадежности и приблизил добровольцев на шаг ближе к статусу германских военнослужащих вермахта.
Штауффенберг, Гелен и фон Ронне достигли успеха, но настолько ограниченного, что это было видно даже из того факта, что им не удалось отыскать инспектора для «осттруппен», симпатизировавшего их планам. Невозможно иметь в избытке людей типа Кестринга, Шенкендорфа и фон Трескова. Выбор пал на Хайнца Гельмиха, командира дивизии без должности, под началом которого фон Ронне служил на фронте под Москвой. После того как не удалось предотвратить советский прорыв к Гжатску, которым командовал не кто иной, как сам Власов, Гельмих в декабре 1941 г. присоединился к кампании опальных командиров и был понижен до должности в службе подготовки войск. У него было русское прошлое, причем он сумел в 1919 г. сбежать из лагеря для военнопленных в Сибири и добраться до Риги, переодевшись в форму солдата Красной армии. Гельмиха считали экспертом, поскольку он мог как-то говорить по-русски и при Веймарской республике служил офицером связи с советской военной миссией в Германии. И все же, несмотря на типичную биографию остполитика, Гельмих не верил в значение антисталинских движений. Его отсутствие веры частично компенсировалось выбором в качестве начальника штаба полковника Фрайтаг-Лорингхофена, который создал казачий корпус и который прежде служил в 23-й Потсдамской дивизии Гельмиха. Однако это назначение придало «осттруппен» уклон скорее сепаратистский, чем русский националистический; еще более подчеркивало этот факт назначение Штауффенбергом офицера разведки для Гельмиха в лице лейтенанта Карла Михеля. Этот романтически настроенный молодой человек был, главным образом, поборником украинского национализма, и после войны он написал материал, резко враждебный по отношению к Власову и его сторонникам. Героем книги Михеля был Штауффенберг, который изображен с некоторым преувеличением как ярый оппонент Власова, но нереалистичные и сентиментальные взгляды, приписываемые Штауффенбергу в этой книге, похоже, в большей степени принадлежали самому Михелю. Книга написана в полубеллетристической форме, но содержит рассказы о реальных событиях, имеющие ценность.
Через девять дней после совещания у Розенберга с военными губернаторами Власов подписал так называемый «манифест Смоленского комитета», основанный на 13 пунктах Гроте. Он подписал документ не в Смоленске, а на берлинской вилле, которая являла собой не более чем позолоченную тюремную камеру. Проявив огромное терпение, Штрик-Штрикфельд уговорил Власова подписать манифест без гитлеровского согласия. То есть Власов поставил свое имя под обещаниями, которые будут напечатаны на листовках и сброшены в Советском Союзе, хотя и понимал, что германское правительство этими обещаниями никак не связано.
У Власова не было причин отказываться от своей привычной мрачности. Какой смысл в добрых намерениях без гарантий? Какой толк в безупречном списке внутренних российских реформ и в обещаниях, что Россия будет принадлежать «новой Европе» без большевизма или капитализма, если и то и другое не было подписано вершителем всех дел? Какая польза от манифеста пленного русского спасителя, в котором не говорится ни слова о свободе «покоренных народов Советского Союза»?
Скоро Власов узнает ответы на вопросы. Переодевшись в плохо сидящий гражданский костюм и под охраной своих тюремщиков, он, получив на это разрешение, посетил в начале 1943 г. лагеря для пленных офицеров в Вульхейде и Хаммельбурге. В Вульхейде семь советских генералов, с которыми разговаривал Власов, отнеслись с недоверием и были напуганы дурным обращением немцев, последовавшим после успешной идеологической работы Русской партии в прошлом. В Хаммельбурге в Баварии, этом печально известном лагере, где правление гестаповского террора низвело человеческую жизнь до уровня джунглей, пять запуганных генералов, выстроившись за своим супом перед дверью кухни, признались в своих симпатиях к Власову, но не проявили готовности шевелиться.
Кейтель согласился, что выдуманный манифест «Смоленского комитета» следует разбросать в тылу за советской линией фронта, но поставил два условия. Ни при каких обстоятельствах содержание листовок не должно стать известным «добровольцам» или населению оккупированных районов. И он настаивал на том, чтобы документ был одобрен Розенбергом. Можно было подумать, что это не такое уж серьезное препятствие, но сепаратизм, который проповедовали из министерства Розенберга, имел влиятельных покровителей. Герхард фон Менде, присматривавший за кавказскими национальными меньшинствами в политическом управлении, пользовался поддержкой Кестринга и Эвальда фон Клейста. Поэтому 12 января 1943 г., когда Розенберг окончательно одобрил проект документа, в нем была оговорка, что листовки должны быть разбросаны над территорией Великороссии и что они должны использоваться лишь в военных целях.
Были разбросаны миллионы листовок, но за кулисами капитан Штрик-Штрикфельд через личные контакты в люфтваффе организовал дело так, что некоторые летчики заблудятся и сбросят листовки не в тех местах за линией фронта. Таким образом, произошли две вещи: одна из них — близкая по духу к официальной школе мышления, а другая — не очень. Во-первых, значительное число советских бойцов дезертировало на сторону немцев даже во время трагических событий Сталинграда. Во-вторых, суть прокламации скоро
